И рванулись следом за ним уцелевшие Мак-Лауды - напролом, топча
вражескую пехоту, словно вереск.
Столь неожиданным оказался этот рывок, что они достигли своего. И
пела душа Дункана, когда увидел он перед собой - внизу, на уровне стремени
- того странного воина, что отнял победу у Мак-Лаудов.
Это он так думал, что отнял... Ну, мы еще посмотрим - кто кого!
Странно: человек, так умело командующий боем, так хорошо
распознавший, куда следует нанести главный удар, вроде бы не ждал
опасности для себя самого.
Настолько не ждал, что даже клинок он еще не обнажил. А теперь и не
будет времени обнажить!
Потому, что времени вообще ни на что не хватит. Дункан, привстав на
стременах, уже обрушивает на него сверху удар своего палаша.
И остановилось все вокруг. Только медленно опускается широкое лезвие,
хищно поблескивая в сгустившемся воздухе.
Дункан хорошо рассмотрел незнакомца. Тот среднего роста, худощав,
лицо его под открытым шлемом темнеет нездешней смуглостью. Итальянец?
Француз?
Фархерсоны - еретики-паписты (оттого разгромить их будет особенно
сладостно: каждый убитый папист, говорят, снимает с твоей души четверть
грехов... Если так, то Дункан за сегодня уже на три четверти очистился - а
сейчас вот и последние грехи с себя снимет!).
Немного осталось в горах Шотландии папистов, - но все свои надежды
католический мир возлагает на них. Снабжает их золотом и сталью, тайно
шлет офицеров, сведущих в ратном деле.
Вот и это, - должно быть, один из них... Темные глаза, кожа цвета
оливок, легкий панцирь континентальной работы...
И кем бы он ни был - итальянец или француз, как подумалось сперва,
либо подданный Филиппа II, императора всех еретиков, - сейчас он станет
просто трупом.
Получи, Люцифер! Н-на!
Чужак так и не успел выхватить из ножен свое оружие (Дункан успел
разглядеть, что это была длинная, узкая шпага). Но левая его рука все еще
лежала на древке офицерского копья.
Эту руку и взметнул он навстречу дункановскому удару.
Жалкая это вещь с точки зрения подлинного воина - такое копьецо.
Тонкое, легкое, оно скорее символ власти, чем подлинное оружие. Воистину,
единственное, на что годится оно, - это служить опорой для знамени...
Но таким необычным был отводящий блок итальянца-француза, так
диковинно он увел в сторону хрупкое древко, одновременно проворачивая его
вокруг своей оси, - что могучий удар Дункана будто провалился в пустоту.
Так бывает, когда, взбираясь по крутому склону, смело ставишь ногу на
большой, надежно вросший в землю камень, - но с легкостью осеннего листа
срывается он со своего ложа, унося за собой в пропасть невнимательного
скалолаза.
Дункан все же не вылетел из седла, увлекаемый мощью своего удара.
Сумел удержаться.
Сумел он удержаться и тогда, когда на обратной отмашке полотно
знамени, вдруг ставшее опасным, как ловчая сеть, хлестнуло его по глазам.
И зрачки в зрачки глянул на него с белого квадрата черный барс -
клановый зверь Фархерсонов...
Но усидел в седле Дункан. И с вывертом ткнул коня шпорами в брюхо,
диким прыжком швырнув его на знаменосца, - опрокинуть его, смять конской
грудью, повалить наземь под дробящие удары копыт!
Однако... Пробовали вы когда-нибудь кузнечным молотом раздробить
капельку ртути? Если да - поймете.
Не оказалось чужака на том месте, по которому пришлись копыта.
Невозможно извернувшись (воистину - сам Люцифер вел его тело!), вынырнул
он слева от коня.
И не с руки было Дункану рубить.
А защититься - тоже нечем. Оружием трусов считал Дункан щит, всю
жизнь лучшим щитом служила ему чашка палаша-клейморы - большая, кованой
бронзы...
Но - не дотянуться ему теперь палашом до офицерского копьеца.
Впрочем, при всем мастерстве противника, не бывать этому копью полноценным
оружием: наконечник его тонок и многоветвист, он не сможет бить на
поражение.
А шпагу чужак так и не выхватил.
И, усмехнувшись, откинулся Мак-Лауд назад, почти открыто подставляя
под удар грудь, которую прикрывала лишь кожаная куртка. Мелкие, сверкающие
блестки усеивали ее спереди - но разве оборонит такое украшение от острого
железа?!
(Нет, не украшение это было - не к лицу воину украшаться, словно
вдовушке в поисках нового мужа. И куртка была не куртка, а потайной
доспех. Стальные пластины прилегали к коже изнутри, перекрывая друг друга
краями, как черепица крыши.
И обманчиво блестели ряды заклепок, присоединяющие металл к коже,
создавая видимость украшения).
Этот потайной панцирь звался так же, как крылатое судно южных
франков, - "бригантина". В диковинку он был хайлендерам, - и не один раз
Дункан подставлялся так же, как сейчас, а потом срубал прельстившегося
легко достижимой победой противника.
Но теперь - не вышло так!
Видать, многое изведал этот чужой офицер. И не редкость на континенте
была бригантина - как корабль, так и броня.
Во всяком случае, направил он свой выпад не в грудь, а ниже. И
ажурное острие легкого копья вошло в промежуток между краем куртки и
наборным поясом.
Лишь тогда позволил себе чужак скривить губы в злорадной, чуть
презрительной улыбке.
Он одолел дикаря! Впрочем, чего и ждать было от темных, не обученных
искусству благородного боя горцев, еретиков-протестантов, служителей
Сатаны...
Он еще не знал всего, чего можно ждать от горцев. И улыбаться ему -
не следовало!
Вот уж чего никак не ожидал офицер - так это того, что хайлендер,
страшно оскалившись в агонии, подтянет к себе врага, схватившись за древко
копья-знамени. Так, что наконечник весь целиком исчезнет в его теле.
Так сделал это в своем последнем бою король Артур, если верить
легенде...
И, оказавшись на несколько дюймов ближе, вновь обрушил Дункан свой
палаш - на всю длину клинка...
Мак-Лауд успел увидеть, как опрокинулся от его удара враг (убит он,
ранен или просто отброшен? Хоть бы - первое...). И тут же жестокая боль в
подреберье скрутила его пополам.
И самое последнее, что он тогда рассмотрел, был метнувшийся ему
навстречу квадрат знамени. Этот квадрат был уже не бел, а красен от крови.
Его крови...
Говорили в старину: переоценишь свою силу - беда. Недооценишь силу
неприятеля - три беды.
7
Небо на востоке багровело все больше и больше. Вот-вот из-за
горизонта вынырнет краешек дневного светила, сметая предутренние сумерки.
Вдалеке завыл волк. И, вторя ему, выла во дворе собака - так, как
испокон веков воют собаки над покойником.
Столь велико было горе бессловесной твари, что не чувствовала она
рядом, всего в нескольких шагах, присутствия незнакомого человека...
Тогда все обернулось куда легче, чем могло обернуться. Знамя - не
просто кусок материи на шесте.
Недаром все воинские уставы строже всего прочего карают за утерю
знамени...
Почти победившие Фархерсоны дрогнули, когда в гуще схватки вдруг
колыхнулся и исчез их боевой символ - черный барс на белом фоне. А когда
он снова поднялся над головами, - не сразу узнали они белое полотнище в
красном...
И почти побежденные Мак-Лауды смогли отступить, вывести из боя свои
поредевшие силы...
Знамя появилось вновь лишь оттого, что какой-то расторопный воин,
обнажив шотландский кинжал-баллок (с мечом было не развернуться в
тесноте), несколько раз рубанул узким лезвием по древку копьеца почти
вплотную к телу Дункана. Сразу же за ушедшим в живую плоть наконечником.
И на четвертом ударе кинжал с сухим хрустом рассек древко, отделив
знамя от тела сраженного врага.
А по Дункану воин рубить не стал, сочтя его убитым. Впрочем, в этом
он, по сути, и не ошибся...
И вынес Дункана из битвы конь, следуя за отходящими Мак-Лаудами.
А потом два войска, обезглавленные гибелью предводителей, измученные,
израненные, долго стояли друг напротив друга, обмениваясь оскорбительными
выкриками.
Но никто не решался вновь ступить на разделявшую их полосу вереска,
обильно политую кровью. И от выстрелов воздерживались, хотя оставалось еще
сколько-то стрел в колчанах и пуль - в кожаных мешочках при пороховнице.
Никакого перемирия заключено не было. Однако, повыкрикивав
ругательства (больше для самоуспокоения: много ли расслышит враг, до
которого сейчас - сотня ярдов?) и собрав раненых и убитых - всех, кого
удалось, - рати стали удаляться друг от друга.
Сперва - медленно пятясь, лицом к противнику, чтобы отразить
возможную атаку. Но чем больше росло расстояние между ними, тем больше
воинов поворачивались к врагу спинами.
Не будет больше между ними крови. Во всяком случае, сегодня...
Так два зверя, сойдясь в жестокой схватке близ некой условной линии,
разграничивающей их охотничьи участки, все же не дерутся до смертного
исхода, как было бы это вблизи логова! Израненные, окровавленные
расползаются они - каждый на свою территорию.
Чтобы через неделю или через год сразиться снова...
А в целом все завершилось, пожалуй, так на так.
Ничего не решил этот бой, никому не принес перевеса...
Лекаря не было в деревушке, до него скакать - треть дня. Да и не
обойдет один лекарь всех пострадавших.
Ничего, женщинам Мак-Лаудов - как и любого другого клана - не
привыкать к ремеслу целителей...
Как мастерство клинкового боя передается от отца к сыну, так и
искусство врачевания - от матери к дочери. И ценится оно никак не меньше,
чем умение прясть или следить за домом.
Ибо едва ли в Хайленде найдется женщина, которой не пришлось бы
бинтовать раны мужчинам своей семьи.
Сперва - отцу или старшему брату. Потом - мужу. Еще через сколько-то
лет - сыновьям...
А там и внукам, если доживет она до той поры...
И - не видно конца круговороту.
Случилось так, что в стоящем на отшибе жилище Дункана не было
женщины, способной наложить повязку.
Старшим в роду после смерти родителей оставался Дункан. Оттого и не
завел он жену, пока не выдал замуж всех своих сестер.
Все же - выдал... И свадьба его должна была состояться через месяц...
Теперь - не состоится.
Но так ли, иначе ли, но в доме его теперь обитали одни старухи -
бабушка и две пожилые тетки. Их руки дрожали, глаза были слабы.
А сестры - что ж, сестры ушли в другие дома. И их мужья сегодня тоже
не остались невредимыми.
Однако невеста Дункана, прекрасная Дженет, дочь Лина, прибежала в тот
же миг, как ее жениха внесли во двор. Хотя ее дом тоже не миновало горе...
Своими тонкими, но крепкими пальцами, привычными и к прялке, и к
серпу, она тщетно пыталась извлечь из зияющей раны железо. Но - не смогла.
И навряд ли лекарь, если бы за ним все-таки поскакали, добился бы
большего.
Изогнутые, вычурные зубцы, украшавшие острие офицерской пики, не были
предназначены для того, чтобы усугублять страдания, - ведь вообще не
предполагалось, что это острие может быть пущено в ход. Однако теперь они
сработали, словно зазубрины остроги.
Вырвать наконечник можно было только вместе с внутренностями...
А впрочем - не все ли равно? Редко излечиваются от раны в грудь. Еще
реже - от раны в голову.
От раны в живот - и вовсе никогда...
Но, не желая признать очевидного, осталась Дженет в доме Дункана,
чтобы бодрствовать над раненым.
Именно ее светловолосую голову и рассмотрел Конан сквозь бойницу
окна. И закусил губу в тоске, потому что нахлынули воспоминания о том, как
умирал он в первый раз, и как сидела над его смертным ложем девушка, очень
похожая на эту...
Говорили в старину: если того, кто дорог тебе, вздумает похитить
Сумеречный Народец - сожми его в объятиях покрепче и не пугайся, если
эльфы превратят его в зверя, змею или брус раскаленного железа. Тогда
развеются их чары...
8
Дженет знала об этом обычае. Но ведь немыслимо обнять человека, если
каждое прикосновение к его пронзенному телу вызывает новый взрыв боли.
Она сидела рядом с устланным овечьими шкурами ложем, держа Дункана за
руку. Постепенно горе и усталость брали свое. Под визгливое причитание
старух, под собачий вой и вой ветра на дворе, под хриплые стоны раненого
Дженет словно впала в забытье.
Глаза ее оставались открытыми, но уже не воспринимали окружающее. И
пальцы медленно разжались.
Со стуком, словно дерево или иной неживой предмет, ладонь Дункана
упала, ударившись о земляной пол.
Да, это доля женщины - сидеть рядом с умирающим, принять его
последнее слово, закрыть ему глаза...
И Конан понял, что его задача - спасти любовь своего собрата по Пути
от той участи, которая досталась на долю любви между ним самим и девушкой
по имени Элен Лебединая Шея.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг