- Какой задачи?
- Он может прекратить войну. Фил... И не только ее. Кажется, он может
найти способ, объединяющий несовместимые вещи - наше общество и общество
людей...
- Как же он это сделает?
- Если бы я знал... - В голосе наставника прозвучала неподдельная
горечь. - Над этой проблемой работали не один год наши лучшие ученые. Было
доказано, что выхода нет. Что наше развитие целиком зависит от захваченных
в плен и насильно обращенных в синглитов людей... И все же я никогда до
конца в это не верил. Видишь ли, есть древние знания, сохраненные в
наследственной памяти самих люссов и переданные теперь нам, мы не можем
разобраться в них полностью, потому что родовая память - это только
основные инстинкты, законы поведения, там все страшно запутано, неясно.
Множество позднейших наслоений, и все же можно сделать вывод о том, что
когда-то, чрезвычайно давно, тысячелетия назад, люссы уже имели контакт с
другими мыслящими существами. Похоже, им удалось создать объединенное
гармоничное общество, я даже подозреваю, что возникновение самих люссов
как-то связано с этими навсегда оставившими планету в глубокой древности
существами. А потом пришли люди, и произошла какая-то трагическая ошибка,
случайность или что-то еще, может быть, за тысячи лет эволюция исказила
первоначально заложенные в люссах инстинкты, они одичали, превратились в
тех ужасных вампиров, которых вы, то есть люди, так боитесь сегодня. Это
все мои догадки - не больше. Но они дали мне право подозревать, что
какой-то выход из создавшегося положения возможен, но мы его не знаем.
Если бы его знал кто-нибудь из нас, эти стычки, принесшие так много горя и
нам и людям, давно бы прекратились.
- Вам-то от них какое горе? Одна польза...
- Ты несправедлив. Фил. Не забывай, что ты сам давно уже наш, и твое
личное горе - трагедия всех тех юношей, которые становятся новыми членами
нашего общества, сохранив навсегда след насилия над собой, душевного
надлома, тоски по оставленному человеческому дому - все это наша общая
трагедия. И когда нам приходится брать в руки оружие, чтобы наше новое
общество могло продолжить свой род, - это ведь тоже трагедия, Фил... Не
зря же ты больше всего боишься именно этого.
- Я никогда не стану предателем!
- Не ты один, Фил. Не ты один. В том-то и дело. Война порождает
неразрешимые противоречия. Многие предпочитают уйти совсем. А ты говоришь
- польза... До прилета инспектора мы еще могли надеяться, что она кончится
нашей победой, превращением всех людей в синглитов. Конечно, это ничего бы
не дало, потому что сразу же прекратилось и развитие нашего общества,
неспособного к размножению. Несмотря на долгую жизнь каждого нашего члена,
ничего, кроме регресса и упадка, постепенного вымирания, нас не ждало
после нашей победы на планете. Теперь же, с установлением контакта с
Землей, все противоречия еще больше обострились.
- Что может с этим сделать пилот?
- Не знаю... Во всяком случае, над ним не тяготеют предрассудки,
порожденные во всех колонистах многолетней войной. Он может быть
объективен. К тому же он официальный представитель землян на нашей
планете. В общем, мне кажется, он имеет право решать. И надо ему в этом
помочь. Предоставить все данные, все, что от нас зависит. Во время
перехода, или "цикла", как ты его привык называть, наше общество
становится практически беспомощным, если бы не люссы, люди давно уже
воспользовались бы этим. Я хочу предоставить пилоту такую возможность.
- Какую именно?
- Возможность выбора, свободу действий и право принять окончательное
решение. Я верю в этого человека. Мне уже приходилось с ним сталкиваться,
я ведь не только твой наставник, я выполняю еще и другие функции в нашем
обществе. Пилот знает меня как координатора, хотя такой должности у нас не
существует, но он хотел встретиться с представителем власти, с
руководителем, и мне пришлось сыграть эту роль. К сожалению, во время
нашей встречи у него не возникло по отношению ко мне ни доверия, ни добрых
чувств. Поэтому сегодня я вынужден обратиться к тебе. Кое-что вас
связывает с пилотом, пусть немногое, но все же для человека его склада
характера этого может оказаться достаточным, чтобы тебя выслушать.
- Какова будет моя роль, в чем именно предстоит убедить пилота?
- Тебе не надо его ни в чем убеждать. Ты должен будешь привести его
на поляну, где проходит цикл. Ты ее найдешь автоматически, инстинктивно.
Он ее может не найти вообще - лес для него чужой. И самое главное, если
возникнет такая необходимость, если наше предприятие удастся, ты сможешь
быть посредником между нами, поможешь мне передать пилоту всю необходимую
информацию.
- Или завлечь его в ловушку... - чуть слышно пробормотал Фил.
Наставник сделал вид, что не услышал этого, а может быть, и в самом
деле не расслышал, занятый своими мыслями.
- Видишь ли, Фил... Я должен тебе сказать и еще кое-что. Встреча с
пилотом - это мое личное решение. Очень многие не разделяют моего
оптимизма, не верят в положительное решение наших проблем, предпочитают
теперешнее существование. Меня же и еще некоторых, не очень многих в нашем
обществе, это не устраивает. Пусть уж лучше решает пилот, и если он не
найдет выхода, ну что же. Все кончится сразу, без долгой волокиты. Всех
нас попросту не станет. Риск того, что это так и случится, очень велик, и
я обязан тебя предупредить, чтобы ты мог все сознательно взвесить и
решить.
- А если я откажусь?
- Тогда я попробую сам встретиться с пилотом. Скорее всего из этого
ничего не выйдет. Он слишком ожесточен гибелью отряда инженера, считает,
что это предательство именно с моей стороны, хотя все происшедшее - чистая
случайность. Он не знает, что люссы нам не подчиняются и что мы не можем
предсказать их поведения.
Что убедило Фила? Откровенность? Она могла быть нарочитой,
разыгранной специально для него. Слишком много в обществе синглитов
фальши, мимикрии, игры... Нет, не откровенность. Скорее неподдельная
горечь и усталость в тоне наставника, в его последнем признании в том, что
это его личное решение...
- Почему вы не поговорили со мной раньше?
- Нужно было дождаться, пока наши покинут город. Немало труда стоило
мне задержать тебя здесь до этой минуты. Зато теперь, что бы мы с тобой ни
решили, нам уже не смогут помешать.
Фил встал, прошел к окну. За ним ничего не было видно. Ничего, кроме
искусственной белой слепой стены. И никто ему не поможет, никто не
подскажет решения.
- Что же все-таки должен буду я сказать пилоту?
- Правду, Фил. Только правду.
- Ну, хорошо. Давайте попробуем.
6
Ротанов знал, что стрелять нужно очень точно, так как расстояние было
небольшим, приходилось пользоваться минимальной мощностью, и
соответственно сокращалась зона поражения. Он сделал глубокий вдох, потом
выдохнул воздух, задержал дыхание и упер локоть левой руки, направляющий
ствол пульсатора, в бедро. Ствол перестал прыгать. Перекрестье оптического
прицела замерло на середине тропинки... Откуда здесь тропинка? Этот вопрос
отвлекал его от предстоящего дела, и он от него отмахнулся. Теперь в
прицел попали горящие кусты, видимо, огонь только что приполз к ним по
тлевшему от термического удара мху, и они неожиданно и дружно вспыхнули.
Он уже видел в верхней части прицела его ноги. Сейчас враг будет
уничтожен. Ноги постепенно удлинялись, появились колени, потом живот,
грудь, голова... Давно пора было стрелять, а у него рука словно заледенела
на спуске. Перед глазами все еще полыхало видение зловещего соломенного
факела, и никакое желание отомстить, никакие люссы ничего не могли с этим
поделать... Время было упущено. Противник уже заметил его и не дрогнул, не
сделал ни одного оборонительного жеста, не попытался бежать и не поднял
оружия, он просто продолжал идти по тропинке прямо на Ротанова с какой-то
жуткой неотвратимостью, не делая ни малейшей попытки спастись. С каждым
его шагом все ниже опускался ствол пульсатора, потому что не было ничего
нелепее, чем стоять со вскинутым оружием навстречу идущему к тебе
безоружному человеку, даже в том случае, если он и не был человеком...
Синглит остановился, когда осталось всего шагов пять, пульсатор
болтался у Ротанова на ремне стволом вниз, но это ничего не значило. Он
успел бы его вскинуть и выстрелить, даже в том случае, если противник
попытается неожиданным рывком преодолеть эти оставшиеся пять метров. Но
его противник ничего не пытался, ничего не хотел, просто стоял и
усмехался, и в его ухмылке Ротанов с ужасом находил что-то знакомое.
- Здравствуй, пилот. Мы, кажется, на этот раз поменялись ролями?
Помнишь склад?
На секунду все поплыло у Ротанова перед глазами; ночной лес,
полыхающий куст и эта жуткая ухмылка.
- Я ведь чуть было не убил тебя, Филин.
- Ну и зря не убил, потому что никакой я не Филин, а самый
обыкновенный синглит. Был Филин, да весь вышел. Но раз уж все-таки не
убил, то, может, побеседуем?
И Ротанов сразу же поверил ему, потому что не мог Филин пройти ночью
через лес и остаться Филином, и раз он стоит здесь, то все так и есть. Не
Филин это, а синглит. И странно, это соображение ровным счетом ничего не
меняло. Потому что это был все-таки Филин, с его рыжей всклокоченной
бородой, с его жуткой ухмылкой, с неровными, изъеденными кариесом
зубами... И это лицо всю оставшуюся жизнь стояло бы потом у него перед
глазами, если бы он не удержался, нажал спуск секунду назад.
- Ну что же... Рассказывай. Рассказывай, где пропадал...
Странная это была беседа у костра, место которого занял догорающий
куст. Филин рассказывал обстоятельно, не спеша, словно все эти долгие дни
копил в себе желание высказаться, и вот теперь нашел наконец достойного
слушателя. Он рассказывал об огромном городе-доме, о своей тоске, о том,
как бежал к реке, и о том, как постепенно, с каждым днем все больше
переставал быть человеком. Он рассказывал о своей мечте отомстить тем, кто
изуродовал его жизнь, отнял друзей, будущее, цель... И о том, как
постепенно тускнела эта мечта, потому что они сумели предложить взамен
других друзей, другое будущее, другую чуждую и по-своему прекрасную жизнь,
которую он все же не хотел принимать, как часто не хотят люди принимать
фальшивки даже в том случае, когда мастерство подделки превосходит
натуральный образец по красоте и правдоподобию, просто за то, что это
подделка...
Он давно кончил свой рассказ, и оба они молчали, глядя на догорающий
куст. Словно время остановилось, застыло, словно все только что
рассказанное одним из них и услышанное другим было всего лишь злой
сказкой, дурным сном, у которого нет продолжения. Вот сейчас они
проснутся, взойдет солнце, туман рассеется... Но солнце все не всходило,
только куст догорел, с шипеньем погасли последние красноватые глаза углей,
не стало видно лиц, и лишь тогда Ротанов нарушил наконец молчание.
- И что же дальше? Зачем ты меня искал?
- А вот этого я и сам как следует не знаю... Поверил наставнику, что
ты можешь что-то изменить, исправить... Как будто это возможно... Ну да
ладно. Я обещал проводить тебя на поляну, на ту самую, где проходит
цикличный переход. Пойдем.
И Ротанов почувствовал острый, болезненный укол совести, как будто
был виноват в том, что ничего не сумел придумать, обманул его надежды, как
будто был виноват в том, что сам все еще оставался человеком, в то время
как Филин перестал им быть и никогда уже не сможет стать снова.
Он с трудом заставил себя подняться и шагнуть в сгустившийся туман за
этой светлой, почти нереальной в темноте фигурой, месяц назад бывшей
здоровенным парнем по имени Филин, а теперь вот ставшей синглитом, почти
призраком, фантомом из страшной сказки... И он, инспектор Ротанов,
каким-то образом был за это ответственным, потому что вовремя не
разобрался в ситуации, не принял мер, ни черта не сумел исправить и даже
понять на этой планете, и вот теперь бредет в потемках неизвестно куда...
И думает о том, что право быть человеком остается за каждым, кто им
рождается, до самой смерти, и никто не смеет посягнуть на это право, но
вот все-таки посягнули... И раз так, его задача как инспектора предельно
очевидна - он должен раз и навсегда сделать это невозможным, а не забивать
себе голову сложными проблемами. От этого простого решения стало немного
легче.
Тропинка вывела их на вершину холма. Кусты раздвинулись, и оттого,
что ветер сносил с вершины туман, здесь было немного светлее. На несколько
секунд в разрыве облаков показались звезды. Снизу, оттуда, где они недавно
сидели у горящих кустов, тянуло промозглым холодом и не было видно ни
малейшего огонька. Сырость притушила все следы пожара. Филин замедлил
шаги, дождался, когда Ротанов догнал его, и пошел рядом.
- Мы уже пришли. Это где-то здесь. Я чувствую что-то. Кружится
голова. И еще мне страшно. Побудь со мной рядом, это скоро начнется...
Ротанов ни о чем не спросил и только подумал, каким же должен был
быть его ужас перед предстоящим, если такой человек, как Филин, признался
в своем страхе. Ротанов крепче стиснул пульсатор. Под ногами хрустела
галька и прибитая холодом, но все еще колючая и упругая, как стальная
щетина, трава. Теперь они шли медленно, молча, почти торжественно, словно
приглашенные на какую-то церемонию, таинственную мистерию этой сумасшедшей
планеты. До вершины, на которой уже угадывалось широкое открытое
пространство, оставалось всего несколько десятков шагов, и Ротанов
почувствовал, что Филин незаметно подвинулся ближе к нему, словно во всем
этом враждебном и холодном мире он остался для него единственной защитой.
- Может быть, тебе лучше не ходить дальше?
- Я уже не могу вернуться. Меня ноги не слушаются, тянет как магнит.
Не хочу идти, а все равно иду...
- Что же ты раньше молчал? - Он схватил его за плечо, пытаясь
остановить.
Филин отрицательно печально покачал головой.
- Это тоже не поможет. Уже поздно. Мы давно попали в зону. Да и что
мне остается? Я ведь теперь синглит и должен жить как они. И не поймешь ты
ничего без меня. Пойдем. Я и так задержался. Внутри смертельный холод, все
словно застыло... Мы не можем жить без солнца так долго...
Вдруг Ротанов представил, что совсем недавно по этой самой тропинке,
может быть сдерживая такой же леденящий, рвущийся наружу страх, прошла и
она тоже... Кажется, он начинал понимать, почему она попросила не
провожать ее в этот последний путь... Где-то он читал, в глубокой
древности была такая дорога... Дорога на эшафот... Чтобы понять, что могли
означать эти пустые для человека двадцать третьего века слова, нужно было
побывать на этой тропинке. Скоро это кончится. Он никому не позволит
больше испытывать здесь такой вот смертельный ужас.
В сером жемчужном сумраке они видели довольно далеко вокруг. Здесь
никогда не бывает такой полной ночи, как на Земле. Виноваты крупные
близкие звезды, и только облака да рваные полотнища тумана мешали
рассмотреть, что там делалось впереди на огромной пологой поляне,
покрывшей всю вершину холма. Кусты кончились, и оба остановились. Они уже
стояли на краю поляны. На время Ротанов забыл о Филине, пораженный
открывшимся ему зрелищем.
Всю поляну до самого края заполняли какие-то слабо светящиеся
голубоватым светом предметы. Их было так много, что поляна походила на
ночное небо, сплошь забитое странными холодными звездами. Ближайшие
светящиеся предметы лежали у самых ног, и, присмотревшись, он понял, что
это такое... Свет был слабым, мерцающим, и все же его хватало, чтобы
высветить травинки вокруг, влажные ветви кустов... Округлые изогнутые бока
предметов, словно вылепленные неведомым скульптором, странным образом
закручивались, смыкались друг с другом своей утонченной частью. Если
смотреть слишком пристально, нельзя было уловить форму предмета.
Сколько их здесь, тысячи? Десятки тысяч? Кто и зачем принес их все
сюда? Вдруг он вздрогнул, потому что рядом с ним что-то произошло. Он
резко обернулся. На том месте, где только что стоял Филин, клубилось
плотное бесформенное облако тумана. Оно постепенно расплывалось, меняло
форму, вытягивалось вверх грибообразным султаном, наконец оторвалось от
земли и медленно, словно нехотя, потянулось вверх.
У самого подножия этого туманного столба Ротанов увидел еще один
светящийся предмет. Он мог бы поклясться, что минуту назад его там не
было... Он задрал голову, стараясь рассмотреть, куда уходит туманный
хвост, только что бывший Филином. Не так уж высоко над поляной висела
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг