отыскал в темноте обросший мохом бугор и сел, вытянув ноги. От него
осталась одна улыбка и тихое телячье причмокивание.
Анна Павловна стукнула по кожуху кулаком, по лбу ее проползла
морщина. Пучков со знанием дела давил на кнопку возврата. Зискинд тихо
переживал.
И тут выкрашенная в серебро кукушка, приподняв раздвоенный хвост и
низко опустив крылья, задергала головой и выдавила хриплое "ху" -
одно-единственное.
- Год, - едва слышно прошептал Зискинд.
- Да уж, - Пучков надул небритые щеки.
Анна Павловна посмотрела на одного, на другого, потом на птицу, потом
себе под ноги.
- Зискинд, теперь ты, - сказал Пучков.
- Я уступаю.
- Была не была, - Пучков опустил монету.
И снова - хриплое "ху", одно-единственное. Пучков пожал плечами и
отошел. Зискинд медленно заносил руку над щелью, долго держал ее в воздухе
- примеривался, потом так же медленно провалил кружок в аппарат. И замер,
уставившись на кукушку. Та выхрипела свое "ху" и безжизненно свесила
голову.
Капитан засмеялся. Зискинд с обидой посмотрел в его сторону.
- Я вспомнил... - начал говорить Капитан, но Зискинд его оборвал:
- Твоя очередь.
- Мне не на что, я свою потерял.
- Так несправедливо. Мы знаем, а у тебя, может быть...
- Здесь твоя. - Пучков достал кошелек. - Случайно нашел, на.
- Пучков, чтобы мне не вставать, брось за меня, пожалуйста.
- Нет, все слышали?
- Я брошу, - сказала Анна Павловна и опустила монету.
Кукушка продолжала молчать.
- Наелась, - сказал Капитан.
- Господа, - взял слово Зискинд, - что же это такое? - Он оглядел
всех нехорошим взглядом. - А тот год, который мы заплатили?.. Если из
этого, - он показал на кукушку, - вычесть этот, - он помахал билетом, -
получается...
- Ноль получается, - сосчитал за него Пучков.
- Ноль. - Зискинд стал тревожно оглядываться, словно решал из-за
какого ствола ждать постука старухи с клюкой.
- А вот мы ее... - Пучков нырнул за стволы и через минуту вернулся,
неся в руке саквояж с инструментами. Он быстренько расправился с задней
крышкой и стал копаться во внутренностях. Зискинд подсвечивал ему
зажигалкой.
- Ржавые, - раздался из глубины голос Пучкова. - И пружина, и
кривошип.
- Ржавые? - переспросил Зискинд.
- Все штыри сточены, кроме первого. С ней все ясно. Поэтому и кричит
только раз. - Он вылез, поставил крышку на место и стал отряхиваться от
ржавчины. Птица подняла голову, опустила хвост и крикнула. После этого
раздался щелчок, будто с дорожки соскочила игла, и птица крикнула снова. И
пошло. Она хрипела и щелкала, щелкала и давилась звуками. Она сыпала год
за годом, но никто уже не считал, всем уже расхотелось. Зискинд, тот
вообще вставил в уши пальцы, а Пучков поднял саквояж и отправился к
"самоедке".
Через час в лесу просветлело и объявился Жданов. За каким-то из
поворотов начиналась древняя вырубка, и на ней меж оплывших пней сидели
двое.
- Пучков, у тебя болотной воды осталось? - спросил Жданов, вытирая
рукавом рот, когда "самоедка" поравнялась с сидящими.
- С галлон, - ответил Пучков.
- Налей. - Жданов протянул кружку. Руку его вело. - Пьем мертвую. -
Он толкнул в бок сидящего на соседнем пне Кишкана. - Мертвую пьем? - Тот
качнулся, но не упал, мотнул опущенной головой и, не разлепляя век,
вытащил из-за спины нож. Сделав им вялый взмах, он вернул нож на место.
Жданов посмотрел на Анну Павловну и повторил, уронив голову: - Мертвую.
- Приехали - пьяный Жданов. - Анна Павловна всплеснула руками. - А
этого ты где подцепил?
- Вот. - Жданов поднялся и откуда-то из-за пня достал холщовый мешок.
Только сейчас все заметили, что на нем Кишкановы шаровары. - Спокойствие,
смотреть никому не советую, особенно, козочка, тебе. - Он приподнял мешок:
легко - весу в нем было не много. Что-то выпуклое и круглое проступило
сквозь натянувшуюся холстину. Он тряхнул. Резкий, сухой стук. - Зискинд,
ты слово "ксениласия" знаешь?
- Ксениласия - гостогонство, один из законов Ликурга для очистки
государства от иностранцев.
- А "людодерство"? Можешь не отвечать. Знаю, что знаешь. Так вот,
господа, мне тут путем обмена штанов кое-что удалось выяснить. В мешке,
как вы уже догадались, обыкновенные человеческие черепа...
- Значит, этот его мешок...
- Кладовая для ваших голов, - закончил за него Жданов. И
усмехнувшись, поправился: - Наших.
- Послушай, а как же ты? И штаны? - Пучков кивнул на ждановскую
тонзурку и безразмерные Кишкановы шаровары.
- А что - я? Простая житейская наблюдательность. Нос у него какой?
Сизый. От этого я и плясал. Тебе, Зискинд, как любителю исторической
точности скажу вот что. Кишкан работал в замке Цепеша пивничером - завом
винными погребами. А вино из погребов графа считается лучшим в Европе. И
это странно, потому что виноград на его земле, я извиняюсь, говенный.
Способ приготовления, естественно, хранился в великой тайне, а наемные
мастера-виноделы загадочным образом исчезали.
- О... - открыл рот Пучков.
- Откуда я это знаю? Он, - Жданов показал на Кишкана, - как всякий
приличный пьяница считает себя писателем. Сочинение, которое он крапает
последние десять лет, называется "Вехи жизненного пути". Я нашел рукопись
в шароварах, когда мы поменялись штанами. Почерк такой, что текст почти не
читается, но кое-что я разобрал. Например, секрет Цепешева вина.
Оказывается, делать его так просто, что узнай об этом Европа, Цепеш
быстренько бы пошел по миру. Всего-то умения - добавляй к мере вина
четверть меры человеческой крови.
Кишкан зашевелился во сне и нервно передернул плечами.
- Минуточку, - Жданов запустил руку под шаровары и достал стеклянную
трубку, по виду схожую с градусником. На одном из ее концов была навернута
резиновая присоска. Размахнувшись, он пришлепнул прибор к багровой полосе
кожи между воротом и заросшей скулой Кишкана.
- Илла лахо, - пробормотал Кишкан, а Жданов уже вертел стекло перед
носом.
- Остается десять минут, - сказал он, изучив показания. - Пучков, ты
спрашивал про шаровары. Их я не то чтобы обменял, просто убедил его
спьяну, что в Европе, куда он собрался драпать, мода на шаровары прошла.
- Зачем это тебе, Жданов?
- Не знаю, вдруг захотелось. А почему нет? Удобно, не тесно, отличная
защита от мух. И потом - не обменяйся я с ним штанами, как бы мы получили
рукопись? Вот ты, Анютка... Постойте, а где Анютка?
Анны Павловны нигде не было. Ни за машиной, ни под машиной, ни на
дороге.
- Может, она дело справляет? Пойду посмотрю в кустах. - Жданов
обшарил кусты, покричал, поаукал и ни с чем вернулся к машине. - Чертова
баба. Леший ее что ли унес?
- Слишком он был красивый, леший, - улыбнулся Капитан.
- Не понял. Ты про кого? - Жданов подозрительно на него посмотрел.
- Про того, к кому она побежала, когда ты ставил Кишкану градусник.
Он стоял вон за тем дубом.
- Слушай, ты, пьяная кочерыжка. Значит, все видел, дал ей спокойно
уйти и думаешь, так и надо?
- Жданов, Жданов... Знал бы ты, Жданов, как у нее светилось лицо,
когда она его увидала. Я с детства не помню такого счастливого света. Если
бы женщина когда-нибудь вот так на меня посмотрела, я... - Улыбка его
стала печальной, а голос тихим. - Я не то что год, я бы всю жизнь отдал за
такой взгляд.
- Дурак, - безнадежно махнул рукой Жданов.
- Сам ты дурак, - сказал молчавший до того Зискинд. - И души у тебя
ни на грош.
- Ну и этого понесло - "души". Что такое душа, я, может быть,
побольше вашего знаю. И злой я потому, может быть, что не на меня она
посмотрела. Обидно, просто сдохнуть хочется, так обидно.
- И мне, - тихо сказал Пучков.
- Тьфу! Как в обмороке - взгляд, свет... - Жданов яростно натирал
виски. - Этот через минуту проснется, а мы тут сопли пускаем. Уходить
надо. Забыли? - Он с размаху поддал мешок. - И вообще, все, что есть на
свете, все это плотской обман и прельщение. Чьи это слова, Зискинд?
- Апостола Иоанна.
- Вот видишь. Соблазн для глаз - тело красивое. Заводи Пучков,
сматываемся.
- Я пробую. Не хочет она заводиться. - Он слез, зашел к "самоедке"
сбоку и покачал пристяжной бак. - Пусто. Испарилась она что ли? Пробоин
нет. - Он достал из-под сиденья канистру. - Пустая. Был же целый галлон.
Что за дела, товарищи?
- Черт с ней, уходим так. А-а, поздно. Давайте все в дерево.
Зискинд быстро, Пучков медленно, еще медленней Капитан - отправились
вслед широкой спине Жданова к ближайшему дубу-великану.
- За дерево? - не расслышал Зискинд.
- На дерево? - переспросил Пучков.
- Он сказал - в дерево, - ответил им Капитан.
- Этот лес, - сказал Жданов, - появился на свет не так, как другие
леса. Его посадили свиньи. Те самые, которыми Иисус пленил бесов и сбросил
их с кручи в море. На самом деле свиньи не утонули. Буря их выбросила на
берег, и они, гонимые страхом, долго бежали по миру и, пробегая Валахией,
выбросили из себя те желуди, которыми кормились в земле Гадаринской. И
там, где упали желуди, выросли эти деревья. Те из них, что стоят бескорые,
- самые высокие среди всех - они-то и есть свидетели времен Иисусовой
славы. Внутри они пустые как выпитая бутылка, и причина этого - штопорный
червь, который подкапывается из-под корней и выедает ствол до самой
вершины. Помните, фокус Кишкана? Дерево еще не успело сбросить кору, червь
его только что пробуравил и... Скорее, доскажу после. - Он схватил за руку
Зискинда, тот Пучкова, Пучков послушного Капитана, и вот они очутились в
высоченной дубовой башне, в темноте, и у всех, кроме, может быть, Жданова,
жизни оставалось час, полчаса, минута или и того меньше.
- Очень похоже на ловушку, - сказал Зискинд, ощупывая глазами
темноту.
- Спросонья он вряд ли сообразит, что мы спрятались в дубе.
- А следы? - веско спросил Пучков.
- Ерунда. После болотной воды, после наших с ним давешних танцев...
Не верю.
- Ох. - Пучков ударился в темноте головой о что-то тяжелое и большое.
- Ох, - повторил он через пару секунд, потому что ударился о что-то
тяжелое и большое опять. Когда его зренье понемногу стало привыкать к
темноте, он увидел подвешенную на цепь бадью или, скорее, необычайно
больших размеров шайку, наподобие банной. Приглядевшись внимательно,
Пучков обнаружил, что цепь наворачивается на блок и два конца ее, один
параллельно другому, уходят вверх, к маленькому пятнышку света, едва
видному, словно первая звездочка в умирающем свете зари.
- А ну-ка. - Он забрался в шайку и обнаружил железную рукоятку,
торчащую из зубчатой шестерни. - Подъемник, - прошептал он радостным
шепотом и принялся накручивать рукоятку.
- А мы? А нас? - закричали Жданов и Зискинд, один Капитан просто
стоял и ждал.
- Ах да. - Пучков опустил таз пониже, и вот они на ручной тяге уже
поднимались вверх, и с каждым скрипом подъемника вокруг становилось
светлее. Когда звездочка света сделалась величиной с блюдце, а кожу у
Пучкова на лбу стал разъедать трудовой пот, внизу послышался шум. Жданов
свесил вниз ухо, прислушался и сказал Пучкову: "Поднавались!" Тот только
помотал головой, было видно, что он устал.
- Жданов! - раздалось снизу. Все узнали голос Кишкана. - Где баба,
которую ты мне за штаны обещал? Ясак-харача, илла лахо, бакшиш давал?
Брудершафт-воду пил? Где баба Анютка-джан?
- Вот турок! Крути, Пучков, а то всем нам в дубе кранты!
Когда они поднялись наверх и закрепились железной лапой за срез
ствола, Жданов первый спрыгнул в широкий желоб, неизвестно кем проделанный
в торце кольцевой стены. Верхушки у дуба не было, а когда они посмотрели
вокруг на море блестящих листьев, то увидели, что дерево, на котором они
стояли, в этом лесу не единственное. Словно башни, поднимались среди
листвы ровно спиленные вершины дубов. Некоторые были с зубцами, в других
они разглядели маленькие квадраты бойниц.
- Лес-крепость, вот что это такое. Сколько сторожевых башен! - Пучков
на пальцах стал пересчитывать выступающие спиленные вершины, но сбился и
перестал.
- Больше похоже на укрепленные острова на зеленом море, - ответил на
это Зискинд.
- Н-да, - Жданов почесал подбородок, потом уперся руками в борт.
Капитан, прикрывая глаза от света сложенной козырьком ладонью,
смотрел в зеленую даль.
- Что видно? - спросил его Жданов.
- Солнце, листья, дорогу, - сказал Капитан. - Пыль на дороге.
- Пыль?
- Анна Павловна обнимает за плечи человека на велосипеде. На спицах
радуга. Они приближаются к высокому дому... нет, не к дому, для дома он
слишком тяжел. Вокруг ров, моста через ров не видно. Не доехали.
Остановились. Бросили велосипед у обочины. Она смеется. Он срывает
виноградную гроздь. Дает ей. Она вплетает ее себе в волосы. Он падает
перед ней на колени. Она тоже. Он... Она... Солнце. Слишком слепит.
Какие-то темные тени.
- Это он?
- Да.
- И лицо у него такое худое, нос острый и усы кольцами?
- Да, красивое.
- Цепеш, так я и знал.
Зискинд вдруг засмеялся, сначала тихо, будто подслушал внутри себя
какую-то веселую мысль, потом громче, и смех его покатился по кипящему
серебру листвы - туда, где кончался лес, туда, где продолжалась дорога,
туда, где брошенный на дороге велосипед затягивала теплая пыль. Смех
кончился как и начался - вдруг. Зискинд сказал:
- Пир нищих. Вход по билетам. Капитан, у тебя зренье чайки, посмотри,
только очень внимательно, какого цвета виноград в ее волосах? Не красного?
- Солнце, - сказал Капитан. - Оно здесь рано садится.
- Солнце? - переспросил Жданов и нервным движением руки выдернул
из-под пояса рукопись. - Солнце, солнце... - Он отбрасывал за листом лист,
и они, словно бумажные птицы, летели на солнечный свет. - Вот. - Он
наконец нашел что искал и стал читать сбивчиво и неровно:
- Валахия! Ты лежишь между землей Палестины и дыханием индийских
слонов, между плеском варяжских весел... Так, так, это скучно. Ага, вот.
Небо твое твердо, как кость, и солнце твое быстро, как пуля. И любовь,
сжигающая дотла виноградники и убивающая в богах богов, царей в царях,
нищих в нищих, и оставляющая в живых лишь губы, кожу, воспаленные от
горячки веки, ходит, прислушиваясь к сердцам и разделяя на сильных и
слабых, живых и мертвых. Валахия! Есть ли ты на земле, или имя твое лишь
вышитый на саване знак, к которому стремятся... Ну и так далее.
- Я думаю, - сказал Зискинд, - ключевые слова в этом тексте - кость,
пуля и саван. Это сочинил Кишкан?
- Вряд ли. - Жданов тряхнул мешком, который неизвестно зачем таскал с
собой, как трофей. - Наверно, украл у кого-нибудь из этих.
- А может, это как в лотерее? - Пучков держал перед глазами билет. -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг