смотрела на нас. Он, конечно, был реакционер, но тогда я этого не
понимала. Я помню ту зиму, ту весну - вокруг только и разговоров про
будущие выборы в сейм, а у меня голова шла кругом от поклонников и
кавалеров. Из высшего общества, разумеется... Мой отец был... Впрочем,
теперь это неважно... - Она чопорно отхлебнула чай, вновь довольно
покивала. - А потом я вышла замуж. Если честно признаться - не вышла, а
убежала. Отец был против того, чтобы я выходила за небогатого и
неродовитого студента. Да мало этого - еще и коммуниста! Скандал. Но я
все-таки вышла замуж, потому что очень любила Збигнева. А потом мы
оказались в Москве - Збигнев стал работать в Коминтерне. И все было
чудесно. Родилась Басенька, потом - Янек. Мы жили... О, это был кусочек
настоящего счастья... До мая тридцать восьмого года, до всей этой ужасной
истории...
Она помолчала. Матвей слушал настороженно.
- Вы знаете? - вдруг строго спросила она.
- Нет, нет, ничего не знаю, - поспешил он ответить.
- В мае тридцать восьмого Коминтерн распустил Коммунистическую партию
Польши по ложному обвинению в измене ее руководства. Это был страшный
удар... Ваш Сталин нанес страшный удар польским патриотам... Впрочем, я не
хочу об этом говорить, история уже осудила его. А мы со Збигневом и детьми
вскоре оказались в Белоруссии. С сентября тридцать девятого он работал в
западных районах... А потом началась война. Збигнев сразу ушел в войска,
мы с детьми должны были эвакуироваться, но не успели. С Басенькой и Янеком
я убежала в деревню, к знакомым. Пришли немцы, но мы были там свои, нас,
конечно, никто не выдал. И так - до апреля сорок второго года... до
второго апреля... Они согнали детей со всех окрестных сел, много-много
ребят, приходили в дома и выгоняли только детей - их было несколько сотен
и совсем малышей и ребят постарше. Они повели их к реке, она называется
Свольно. Снег еще не сошел, и на реке был лед, тонкий, весь в полыньях.
Они сталкивали их в воду, а тех, кто мог плыть, стреляли из автоматов.
Многие матери бросились за детьми в воду, я бы тоже бросилась, но в толпе
потеряла Басеньку и Янека, я их вначале видела, Басенька держала Янека за
руку и, как большая, гладила... вот так, по голове. Ядвига Витольдовна
провела рукой в полуметре от пола. Басеньке было уже шесть, а Янеку -
только четыре. А потом они пропали в этой толпе, я кричала, но вокруг все
кричали, мы не знали, куда их ведут, мы думали, их будут угонять в
Германию, а на Басеньке были тонкие осенние сапожки - я думала, ей будет
холодно, - а у Янека такие маленькие валеночки... Они все утонули,
уважаемый Матвей, только шапочки остались на воде и уплыли
далеко-далеко... Я не знала, что в то время Збигнев был уже неживой...
Потом меня угнали в Германию... Ну я не хочу говорить об этом... И после,
здесь, в России... нет, не хочу... и после войны я приехала туда, к
Свольно. Встретила многих своих соседок, у них тоже не было деток. И мы
решили отмечать их память. К каждой годовщине мы шьем для них платьица,
рубашечки и второго апреля опускаем туда, в реку... Каждый год я ездила
туда, а теперь вот уже три года ездить не могу. Но я посылаю все, что шью,
по почте моей дорогой соседке Люции Казимировне. У нее было трое деток -
Марысе было уже двенадцать - она была красивая серьезная девочка с большой
косой, Витеку - восемь, и он очень мило дружил с Басенькой, мы с Люцией
Казимировной даже шутили, что поженим их когда-нибудь, а Збышеку - только
пять, он был ужасно смешливый, я с утра до вечера слышала его смех... Вот
сейчас закончу распашонку для Янека, она простая, но теплая. А потом я
придумала - по телевизору видела, как танцевали девочки из школьного
ансамбля, и у них были чудесные платьица, очень нарядные - здесь оборочки,
здесь маленький вырез и такие пышные рукавчики. Я все хорошо разглядела и
теперь сошью такое Басеньке... Пейте чай, уважаемый Матвей, - она указала
на варенье. - Пожалуйста, не обижайте меня.
Матвей вспомнил о чае и залпом выпил свою чашку - горло пересохло.
- Я налью еще, - улыбнулась Ядвига Витольдовна.
Они долго сидели молча. Наконец старуха тихо сказала:
- А теперь, уважаемый Матвей, расскажите, что случилось у вас. Я так
понимаю, что эта милая девушка вас покинула? Я давно ее не вижу.
- Да что теперь говорить, - пробормотал Матвей растерянно.
- Надо, надо говорить. Было бы кому слушать. А я готова слушать вас
долго. Я терпеливая и всему знаю цену, поверьте.
- Я верю вам, Ядвига Витольдовна, - вдруг вырвалось у Матвея.
И он рассказывал до темноты.
- Да ты никак не поднялся еще? - с удивлением и укором сказал дядя
Коля, когда в восемь утра заспанный Матвей под лай Карата открыл дверь.
Дядя Коля был трезв и чист, серьезен и даже немного торжествен - так
показалось Матвею, когда он пропускал его в дом. Гость по-хозяйски уселся
за столом, зачем-то постучал по полу, будто пробуя его крепким сапогом.
- Сидай, - пригласил Матвея. - И слухай, дело серьезное.
Поскольку все действительно серьезные дела для Матвея миновали, он не
торопясь ополоснул лицо из рукомойника, отпустил Карата побегать, поставил
на плиту чайник и только после этого сел напротив дяди Коли. Тот ждал со
значительным видом. Матвей закурил.
- Ну, дядь Коль, давай, чего у тебя стряслось с утра пораньше?
- Вот сам и рассуди, - начал он вдруг горячо, - место у нас глухое,
народу, считай, нет почти. Зимой, конечно. Так?
- Ну так, так, - улыбнулся Матвей.
- Руки у тебя с головой, то есть, значит, по технической части ты
соображаешь. Теперь смотри сам - обстановка напряженная, не ровен час, -
жахнет, и поминай, как звали.
- Это ты о чем?
- О положении в мире, - весомо сказал дядя Коля.
Матвей засмеялся.
- Ты чего, дядь Коль, предлагаешь над нашей Березовкой систему
противоракетной обороны соорудить?
- Не шуткуй, - строго оборвал его дядя Коля. - Ты вникни, а там уж
посмеемся. От напряженной обстановки - общее расстройство нервов. Как
говорится, ни сна, ни отдыха. Опять же - пенсия. Восемьдесят шесть рублев
- не разбежишься. У тебя побольше, но тоже через край-то не
переливается...
- Мне хватает...
- Хвата-ает! - с издевкой протянул дядя Коля. - То-то твоя молодуха
сбежала! Но это я так, к слову, - осторожно поправился он. - А суть такая,
что пора начинать.
- Чего начинать? - давя смех, спросил Матвей.
- Экий ты, парень, бестолковый! - рассердился старик. Я уж тебе все
по косточкам разложил, а ты все чевокаешь!
- Да ты говори прямо!
- Куда прямей-то! Аппарат пора ставить - ясное ж дело! Не на продажу
- этого ни-ни, я себе не враг, но для души-то - одна прямая польза.
Дешевле - раз, место наше одинокое - два, успокоение нервам - три, ну и
так далее. У меня чего-то не выходит, а у тебя технические руки, у тебя
пойдет!
- Самогонку, что ли, гнать? - наконец понял Матвей.
- Для общего блага, - торжественно сказал дядя Коля.
- Не-е, дядя Коля, ты меня в такие истории не втравляй.
- От-т чудак-человек! Да кто ж в нашей глухомани нюхать будет! У нас
участкового, когда надо, не дозовешься, а чтоб он сам прибыл - я такого за
тридцать лет не помню.
- Да зачем тебе самогон?
- Говорю ведь - восемьдесят шесть рублев! По нынешним временам это ж
не деньги, а один намек.
- Дядь Коля, тебе восьмой десяток, пора и бросить пить-то.
- Бро-осить? - возмутился старик. - Да с чем я останусь тогда?
- То есть?
- Вот тебе и то есть До моих лет доживешь - тогда поймешь. Мне жизни
осталось - может, год, может, три, а макет, и до субботы не дотяну. Это ж
понимать надо! Ты-то мужик молодой, тебе еще бабу подавай, а я? Мне чего
ждать, каких таких радостей? А как выпью - так я сам себе хозяин. Захочу -
и будет мне двадцать. Думаешь, чего пою-то, чего играю ночь-заполночь? Это
ж я дружков своих созываю. Иду по улице, будто в двадцать седьмом году, и
жду - сейчас вот оттуда Митька Савелов выскочит, а с того проулка - Петька
да Гришка Ковалевы - и уж на всю ночь гульба! У околицы уже девчата
хороводятся, Сенька-гармонист с тальяночкой своей...
Дядя Коля вдруг замолчал, и Матвей увидел, как перед счастливыми его
глазами побежали, побежали живые картинки - и лица, и слова, и песни, и
еще много другого, уже ставшего небылицей, пылью, уже развеянного временем
и только малыми песчинками застрявшего в памяти старика. "А почему,
собственно, малыми?" - спросил себя Матвей. Старик сохранил все, и нужен
только легкий толчок, чтобы всплыло оно нерушимым и живым.
А старик сгорбился, ушел в память, и вдруг Матвей увидел на его щеке
медленную тягучую слезу.
"Ну что тут сделаешь, придется с утра начинать", - вздохнул
малопьющий Матвей и полез искать бутылку.
Оба быстро опьянели. Дядя Коля обнимал Матвея, тыкаясь в бороду, а
тот, фальшивя, терзал гитарные струны и печальным речитативом тянул одну
из песен, услышанных от Милы:
И в Коломенском осень...
Подобны бесплодным колосьям
Завитушки барокко, стремясь перейти в рококо.
Мы на них поглядим, ни о чем объясненья не спросим.
Экспонат невредим, уцелеть удалось им.
Это так одиноко, и так это все далеко.
Этих злаков не косим...
- Нет! - кричал дядя Коля. - Это не наша песня! Она не зовет! Давай
нашу:
Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью,
Преодолеть пространство и простор!..
И невольно подпевая ему, Матвей вдруг ощутил обратный ход времени и
оказался не то в двадцатых, не то в тридцатых годах, и каждой клеточкой
тела, каждой паутинкой души стал человеком того времени, стремящимся все
выше, и выше, и выше, в счастливые сороковые, сияющие пятидесятые, и
дальше, дальше - в изобильное будущее, перед которым поповский рай
покажется скудным и жалким, скучным и пустым... А дядя Коля уже не плакал
и не жаловался: из своих убогих восьмидесятых он вызвал счастливые
двадцатые, и они пришли к нему, гремя и ликуя.
...Уже после полудня дядя Коля вышел от Матвея, и холодный ветер
разом отрезвил его. Он нагнулся, зачерпнул ладонью снега, потер им лицо. И
степенным стариковским шагом направился к дому - на соседнюю улицу. Он еще
не дошел до угла, когда там внезапно появилась и затормозила черная
"Волга". Из нее не спеша вышли двое мужчин. Дядя Коля замедлил шаг. "Это
еще кто такие?" - спросил он себя, и неприятный холодок пробежал по его
спине. Люди не понравились дяде Коле. А они огляделись и лениво
направились навстречу ему. "Господи, совсем опешил старик. - Вот тебе и
глухомань, вот тебе и участковый! Накаркал, дурак!" И остановился.
- Товарищ, - крикнул ему один из мужчин, - можно вас на минуту?
"Ой, не к добру", - подумал он и ответил угодливо:
- На минуту - это пожалуйста. Отчего же нельзя на минуту...
- Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где тут живет Матвей-инвалид? -
спросил, приближаясь, тот, что был повыше и похудей, чернявый.
- А чего ж не знать! - обрадовался дядя Коля. - Вона его дом, крыша
зеленая.
- А сам он где сейчас?
- Да там и сидит... А вы, товарищи, откуда будете?
- Мы так... по пенсионным делам, - пробормотал второй, толстый.
- Это - да, он - инвалид, пенсию получает, - покивал дядя Коля. - Там
у него собака, смотрите, - сказал в спины мужчин, уже шедших к дому
Матвея.
"Как же! - думал он, уходя побыстрей и в то же время стараясь не
терять стеленности. - Ежели бы по пенсионным делам на черных "Волгах"
разъезжали, у нас бы у всех пенсии были по полтыщи. Небось обэхаэс.
Накрыли Мотьку на нетрудовых доходах. А и правильно, поделом - мало что
военную пенсию получает, так еще на ремонте зашибает - кому телевизор,
кому утюг... То-то от аппарату отказался - хватает ему, говорит! Еще бы не
хватало... А теперь небось прижучат его. И правильно. Жизнь - она штука
справедливая".
А мужчины замедлили у калитки.
- Может, не стоит сегодня, Семен? - сказал Костя.
- А почему? - удивился тот.
- Да как-то... не чувствую себя готовым. Очень уже быстро нашли. Надо
продумать разговор, с Дедом посоветоваться...
- А может, сразу накроем? - азартно спросил Семен.
В доме коротко, настороженно гавкнула собака, почуяв, очевидно, чужих
людей.
- Слышишь? - сказал Костя. - Думаешь, он так тебе сразу и выложит про
зеркало? Наверняка тот еще жук...
- Это конечно, - согласился Семен. - Правильно, без Деда нельзя. Мы
нашли, а уж теперь пускай сам. Поехали.
И они быстро вернулись к машине.
...Ренат стал ходить по комнате - торопливо, даже суетливо:
туда-сюда, туда-сюда. Он поминутно поправлял очки и сквозь них испуганно
косил на Матвея. Тот смотрел на приятеля с испугом: не ждал такого. После
ухода дяди Коли Матвей стал маяться, места себе не находил, от выпитого
противно загудела и закружилась голова, и он по морозцу побежал к Ренату.
И там, почти неожиданно для себя, рассказал ему о прошлогодних событиях.
Все - как недавно Ядвиге Витольдовне. Старуха тогда замолчала так надолго,
что Матвей решил, будто она ничего не поняла. Потом сказала: "Человек не
может быть богом". Перекрестила по-католически и ласково проводила Матвея
- мол, привыкла ложиться пораньше.
А Ренат, выслушав, забегал, задергался - и все молчком. Вдруг как-то
боком, в углу встал, забормотал:
"Там, где жили свиристели,
Где качались тихо ели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей..."
Испуганно, исподлобья взглянул на Матвея и снова забормотал, как
молитву, забубнил:
"В беспорядке диком теней,
Где, как морок старых дней,
Закружились, зазвенели
Стая легких времирей..."
И тут кинулся к Матвею, с разбегу бухнулся на колени, завопил дурным
голосом:
- Ты гений, гений!
Очки свалились-таки, он стал шарить по полу, ползал, тыкался в
Матвеевы ноги и все повторял: "Гений, гений!"
- Брось, Ренат, что за шутки? - недовольно сказал Матвей.
- Ты гений! - заорал он опять и вскочил с колен. - Всех времен и
народов!! Как же мне повезло в жизни, что я знаком с тобой!
- Перестань, - раздраженно буркнул Матвей.
- Ты что, не понимаешь?! - возмутился Ренат. - Ты сделал грандиозное
открытие. Доказал, что будущее существует в нас всегда! Насчет прошлого и
настоящего никто не сомневался, а вот будущее представлялось какой-то
зыбкой неопределенностью. Твоя Машина строит образ будущего на основе
энцефалограммы, кардиограммы, принимает но внимание и ритм дыхания, и
биополе человека, ведь так?
- Ну да, примерно, - согласился Матвей вяло: не о том он думал, когда
рассказывал Ренату о Машине.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг