бросим и откроем ее заново. А силы у нас немалые...
Матвей глядел затравленно, втянув голову в плечи.
- Более того, - продолжал Никич. - Даже если, допустим, мы сейчас по
пути в город погибнем в автокатастрофе, все равно Машина будет
существовать! Через десять лет, через двадцать, через пятьдесят, у нас или
в США, или на каком-нибудь Таити - она все равно возникнет! Прогресс
человечества нельзя остановить, а можно только притормозить. И если вы
доказали, что Машина возможна, то зачем же тормозить прогресс?
- Это ужасно, ужасно, - поморщился Матвей. - Пусть будет, что будет,
но я эту тварь в мир не выпущу. Лучше умру.
- Зачем же умирать, Матвей Иванович, - мягко сказал Никич. - Вы
действительно выдающийся ученый, такими раз в сто лет рождаются. Вы нужны
науке.
- Если блеск тысячи солнц разом вспыхнет на небе, человек станет
Смертью, угрозой Земле, - процитировал Матвей, угрюмо глядя в глаза
академику.
- Не надо исторических аналогий, они хромают. И Хиросима, и Чернобыль
- вина людей, а не природы, не прогресса, не науки. А вы свое открытие
отдаете в надежные руки. Я не о нас говорю, хотя и мы не безумцы. Я о
нашем народе говорю.
- Нет, - твердо ответил Матвей.
- ...Он придет к нам, - сказал Никич, захлопнув дверцу автомобиля. -
Я уверен, он одумается и придет. Не сможет не прийти. Он сейчас не в себе
из-за этой женщины, а потом успокоится, и ему понадобится дело. Он же
молодой еще. И придет к нам.
- Неужели ждать? - спросил Костя.
- Еще чего! Шума подымать не будем, я оформлю закрытую тему, под нее
создадим спецлабораторию - и за дело. Подбирайте, братцы, людей. Лучших.
Со всего Союза. Немедленно.
- А может, все-таки блеф? - спросил Семен.
- Не исключено, - согласился академик. - Но я этому мужику поверил...
- Уж очень он странный, прямо шизоид... Глаза ненормальные...
- А ты что хочешь! - возмутился академик. - Запомни этот день, Семен.
Очень может статься, что ты первый раз в жизни говорил с гением. Через
триста лет его именем, может быть, города называть будут, а ты хочешь,
чтоб он был как все... Дудки, так не бывает!
Ночь - его время, и он вышел из дома, встал на дорожке, запрокинул
голову и долго смотрел на ясное звездное небо. Вдыхал его, вбирал в себя.
Силился найти тайные знаки, знамения, но не различал их. Он вдруг подумал,
что это не настоящее небо, а только черный покров между ним и людьми. Но
покров старый, в дырах, и сквозь них просвечивает настоящее небо, а люди
называют эти дыры звездами.
И вновь, как когда-то, ощутил он приближение угрозы. Там, на западе,
скопилась неясная вязкая масса - чернее ночи - и стремительно накатывала
на него. Матвею захотелось сбежать, укрыться за двумя, тремя дверями, за
надежными стенами дома... Спрятаться под одеяло - в детстве там не пугали
никакие страхи, там была зона абсолютной безопасности. Но он остался и
скоро ощутил, как незримо окружила его вязкая масса.
И дрогнула земля, и пронесся ветер, и на миг погасли звезды, и завыла
собака, и властный, неумолимый голос спросил:
- Матвей Иванов Басманов?
- Да, - ответил Матвей на это ветхозаветное обращение, и страх
отпустил его.
- По своей воле будешь мне отвечать?
- По своей воле, - твердо сказал Матвей.
- Как ты осмелился пойти против меня?
- Людей жалко стало.
- Виновен! - грозно сказал Голос, и пронеслось вокруг, дробясь и
рассыпаясь, как эхо: "Виновен! Виновен!"
- Куды ж виновен-то? - неожиданно раздался шамкающий старушечий
голосок. - Нешто он кого обидел? Я вон помирала, так Матвей холил меня,
как не всякий родной станет...
Матвей узнал этот голос: покойница тетя Груня заступалась за него...
- Он мне, убогой, за сына был, а кто я ему - никто, считай. Он сам
пострадавший, вот и к людям сочувствие имеет... Нету его вины!
- Знаешь ли ты, - продолжал неумолимый Голос, - что в этом мире
положен предел человеку?
- Я в это не верил.
- И ты хотел переступить предел?
- Хотел.
- Виновен! - прогремел Голос, и снова подхватило стоустое эхо:
"Виновен! Виновен!"
Но сразу два знакомых голоса смешались в один:
- Он гений! - кричал Ренат.
- Он гений! - кричал Никич.
- Он выше других людей, он неподсуден! - кричал Ренат.
- Для гения нет предела и нет вины! - вторил ему Никич.
- Знаешь ли ты, - сказал Голос, - что в мире людям даны законы?
- Они мне не нравятся.
- Знаешь ли ты, что человек не может знать будущего?
- Твой мир несправедлив! Он страшен! - закричал Матвей.
- Мой мир неизменен, - ответил Голос, и Матвею почудилась в нем
усмешка.
- Нет! - опять закричал он. - Мы изменим его! Он будет, будет
справедливым!
- Кто это "мы"? - с презрением спросил Голос.
- Люди! - Матвей охрип от крика.
- Люди? Ты пробовал изменить Закон, и что из этого вышло?
Матвей поник.
- Молчишь?
Он не смог ответить.
- Виновен! Виновен! Виновен! - с нарастающей силой говорил Голос, и
эхо вокруг зашумело, как буря. И вдруг сквозь гром и гул чисто пробился
тоненький голос, и Матвей сжался.
- Не верь, мой дорогой, мой бирюк, не верь им. Я ни в чем не виню
тебя, а значит, ты прав и ничего не бойся. Я всегда с тобой и люблю
тебя...
В наступившей тишине он услышал еще один голос - дальний, улетающий.
- Не верь им, сынок, ты ни в чем не виновен...
Матвей ощутил, что вязкая темная масса исчезла, он стоял один под
черным звездным небом. Ни звука, ни ветерка не было в зимнем этом мире...
И внезапно, словно властная рука сдернула черный ветхий покров, я за
ним, над всей землей открылось настоящее небо, нестерпимо блистающее небо
из одних звезд.
...И тогда он вскочил с топчана, будто его толкнули, и долго сидел,
мотая гривастой головой, тер лицо руками. Он понял этот сон, легко
раскодировал его: оправдания душа ищет, вины своей не приемлет. Ах, как не
хочется быть виноватым, ах, как хочется быть чистым и святым, хочется
оправдать и благословить себя, хочется, значит, бежать, искать академика,
все открыть ему...
- Сволочь ты, Матвей Иванов Басманов, - сказал он себе и похромал на
крыльцо.
Ночь и вправду была ясная и звездная, тихая ночь, благая.
Но наяву Матвей не хотел и не ждал прошения.
А может быть, сон пророчил иное, совсем иное?
"И только и свету, что в звездной колючей неправде", прошептал он
строчку и вернулся в дом.
...Заливисто, весело лаял Карат, и Матвей увидел у крыльца Ядвигу
Витольдовну.
- Добро пожаловать! Неужели опять телевизор?
- Нет, нет, не беспокойтесь, уважаемый Матвей, - ответила старуха,
осторожно поднимаясь по ступенькам. - Телевизор работает прекрасно. И вот
я решила поблагодарить вас за труд. Я принесла вам свой пирог. О, это
особый пирог, со сливками и орехами, его научила меня делать моя мама,
почти семьдесят лет тому назад, в Варшаве.
- Стоило ли беспокоиться, Ядвига Витольдовна, - засмущался Матвей.
- О, чрезвычайно стоило и непременно! С одной стороны, - говорила
она, ставя пирог на стол, - вы очень заслужили награду. А с другой - я
вдруг подумала, что скоро умру и вкус маминого пирога никто на свете не
будет помнить. А вы человек молодой, вы проживете долго и через много лет
скажете кому-нибудь: "Одна старая полька как-то угощала меня пирогом,
который ее научили делать лет сто тому назад в Варшаве! Вот это был пирог
так пирог!" И значит, маленький кусочек маминой жизни перейдет в двадцать
первый век. Двадцать первый - подумать страшно! Ну скажете? - спросила
она, глядя, как Матвей пробует пирог.
- Непременно скажу! - ответил он с набитым ртом.
- Тогда я довольна, - улыбнулась Ядвига и отщипнула от пирога. - Да,
хорошо, - оценила она. - Знаете, у настоящих хозяек считается моветоном
хвалить свои кушанья. Надо всегда говорить, что вышло плохо и тебе просто
стыдно ставить это на стол, но ничего другого, к сожалению, нет. Я тоже
так когда-то говорила. Но сейчас я скажу честно - пирог удался. Потом я
как-нибудь еще раз сделаю, чтоб вы получше запомнили и все рассказали
там... Ах, уважаемый Матвей, все так быстро проходит! Я это часто слышала
в юности от стариков, но, конечно, не верила им, ведь у меня были такие
длинные дни! Утром я занималась с учителями французским языком и танцами,
потом непременно в открытой коляске каталась по Аллеям Уяздовским, у парка
Лазенки, потом были свидания в парке, потом обед у отца, и там всегда
много интересных людей, потом - опять свидания, театры, балы, милые уютные
суаре - так много всего! А потом действительно - все так быстро прошло; и
юность, и зрелость, и семья, теперь вот старость проходит... Вы еще не
замечаете?
- Нет, пожалуй. Сейчас моя жизнь тянется, как тянучка, длинная,
скучная, тягомотная, вся одинаковая...
- О, это ненадолго! Это маленькая пауза в жизни, люфт-пауза. А потом
снова дни понесутся, не успеете оглянуться - двадцать первый век... Да,
кстати, уважаемый Матвей, у меня к вам маленькая просьба, очень легкая...
- Бога ради! Для вас, Ядвига Витольдовна, я все, что могу, хоть
трудное, хоть легкое...
- Очень легкое, - с улыбкой продолжила старуха. - Покажите мне вашу
Машину.
- Машину? - удивился Матвей.
- Да, мне интересно. Уважьте любопытную старую женщину.
- Я, собственно... пожалуйста... - Он опешил и не сумел сразу
отказать. - Только она на чердаке, туда лестница крутая, вам не трудно
будет подняться?
- Почему же? Я еще вполне бодрая женщина, я хожу осторожно, с палкой,
не падаю, - с толикой гордости ответила Ядвига.
- Идемте, - покорился Матвей.
- ...Так вот она какая, - старуха осторожно потрогала панель Машины.
- Довольно простая, как телевизор... Я думала, она намного больше...
- Увы, - развел руками Матвей.
- Вот что - я хочу попробовать! Сюда садиться? - Старуха решительно
указала на кресло.
- Нет, нет, нельзя! - всполошился Матвей и загородил кресло руками.
- Отчего же, уважаемый Матвей? Мне-то что угрожает? Неужели вы
думаете, что я расстроюсь, если увижу это черное пятно? Я давно готова
умереть, совсем не боюсь смерти и знаю, что могу умереть сегодня, завтра.
Я совсем спокойно этого жду. Но вдруг я проживу еще семнадцать лет? Мне
будет девяносто четыре - ведь так бывает. Тогда я буду жить немного
по-другому: отремонтирую дом, буду больше следить за собой, чтоб совсем не
развалиться к тому времени, обязательно куплю собаку, я ведь люблю собак,
но уже три года без собаки, потому что они, бедные, так привязываются к
хозяевам, а потом совсем не могут без них жить... Ну дайте, дайте, -
Ядвига нетерпеливо отвела руки Матвея от кресла и села.
"А ведь правда, - подумал Матвей. - Ей-то действительно ничего не
грозит. Наверняка пятно будет. Но и тут ничего страшного: может быть, и
десять лет проживет, а то и шестнадцать..."
Он приладил клеммы к рукам и голове старухи и включил Машину. Стал
считать код.
- Ядвига Витольдовна, тут уж честно скажите - вам семьдесят семь лет?
Это нужно для вашего кода, иначе ничего не выйдет.
- Это абсолютная истина. Мне семьдесят семь лет и три месяца.
Он нажал "пуск", раздалось гудение, и на экране стали медленно
проступать черты лица старухи.
- Предупреждаю, клеммы будут греться, этого не пугайтесь, даже жечь
немного будет...
- Я весьма терпелива, - гордо сказала Ядвига и вдруг воскликнула с
детским восторгом: - О, смотрите, это же я! Честное слово, я!
- Да, это вы, - горько сказал Матвей, вспомнив ту же радость Милы.
- А почему нечетко видно? - требовательно сбросила старуха.
- Ну это же не кино, - усмехнулся Матвей.
- Жаль, - вздохнула она.
Машина гудела, изображение подрагивало, но не менялось.
- Ну а дальше? - попросила Ядвига Витольдовна.
- Кто ее знает, может, и вовсе ничего не выйдет, как у меня...
И только он сказал это, лицо на экране свернулось, смялось, будто в
комок, потом комок уменьшился до точки и пропал, Экран затянуло, как
туманом, ровным серым цветом. Потом на сорим замаячили неясные тени...
"Ну, вот и пятно собирается, - подумал Матвей. - Работает, гадина".
Внезапно туман исчез, будто занавес убрали, и на экране появились три
лица. У Матвея по коже, от висков к ногам, волнами, одна за другой,
побежали мурашки.
Необыкновенной красоты молодая женщина с тонким гордым, даже немного
надменным лицом и веселыми глазами смотрела с экрана. Она слегка
улыбалась, ветер развевал ее пышные светлые волосы, на них держалась
маленькая шляпка с лентами, падавшими на белое платье. Женщина сидела на
каком-то диванчике, и с обеих сторон к ней прижимались дети - темноволосая
девочка лет восьми, с робкой улыбкой на умном личике и белокурый мальчик
лет пяти, в белом костюмчике. Он поднял лицо на женщину и смотрел с
обожанием, держа ее за руки.
- Боже! Янек! Басенька! - закричала старуха и протянула к ним сухие
руки. - Дети мои, дети! Это же мои дети, мой Янек, моя Басенька, это я в
тридцать лет!
Внезапно, как будто камера отъехала от людей на экране, стало видно,
где они. Ядвига с детьми сидела в открытой коляске, катившей по широкой
улице мимо парка.
- Это Аллеи Уяздовски! Это Лазенки! - закричала старуха. - Это
Варшава! Мы никогда там не были вместе, но, значит, будем, будем, будем!
Вдруг гудение Машины стихло, и в тишине раздалось цоканье копыт.
- Я слышу! Слышите, слышите, Матвей! - Ядвига плакала и смеялась.
И тогда они услышали голос мальчика:
- Мама, а когда я вырасту взрослый, можно я каждый день на лошадке
буду кататься?
- Можно, милый, - ответила мама.
- Мама, а когда я вырасту взрослый?
- Вот пройдет время, а потом еще немного времени, а потом еще
чуть-чуть, и однажды настанет день, когда...
И тут коляска исчезла с экрана, но сразу появилась на нем вновь:
сдвига и Матвей видели и слышали, как удаляется она под цокот копыт,
видели вьющиеся волосы женщины и две детские головки, прильнувшие к ней.
- Боже, какое счастье, какое счастье! - плакала старуха, не отрывая
глаз от экрана. - Я увижу моих детей, я их снова обниму!
Матвей сжал руки в кулаки, отчаянно напрягся, чтобы вновь
почувствовать свою упрямую, жесткую силу: предвестие звука коснулось его.
Он понял, что сейчас услышит знакомые грузные шаги.
А Ядвига Витольдовна смеялась сквозь слезы и все вглядывалась в почти
неразличимую, укатившую вдаль коляску, в которой вели разговор мать и сын.
"Пора! - молил Матвей. - Пора! Иди же, иди, я вызываю тебя! Слышишь?!
Иди!"
Й________________________________________________________________________»
є Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory є
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг