копию, она с собой, в печи, которая, понятно, не печь. И - домой.
"Вернешься, старик, пойдем к первому вместе. Поговорим. Старый конь
борозды не портит". Логично.
Некоторое время я раздумывал: идти напрямик или в обход? Времени
выходило почти поровну: прямо - значит сквозь бурелом, стороной - значит
петлять не меньше часа. Пошел в обход. Зачем без нужды ломать ноги? Еще
пригодятся.
Я шел и насвистывал. Глазеть по сторонам надоело через десять шагов:
планеты земного тина до уныния одинаковы, разница лишь в степени
испорченности да в различной экзотике, вроде лиловых пальм. Здесь не
имелось даже этого. Лес вполне нашенский, кондовый, словно из-под
Владимира или Ярославля; ручей довольно широкий, с часто попадающимися
бобровыми запрудами. Зверьки высовывались из-за стволов и провожали меня
настороженно-любопытными взглядами остреньких выпуклых глазок. Непуганые,
не ныряют. Глушь.
Ручей чуть звенел. Очень чистая вода, совсем как у нас, быстрая и
почти бесшумная; сквозь струи виднеются камни, выстилающие дно, они
некрупные и гладкие, разных оттенков серого, розового и голубого, реже - в
крапинку. Стоит, пожалуй, захватить голубенький Аришке; я съезжу к ней,
когда вернусь, потому что потом, скорее всего, меня зачислят в штат и
отправят на настоящее задание, а там - кто знает, выберусь ли? Так что, не
забыть камушек. Святое дело. Но, конечно, потом.
На запястье пикнуло. Стоять. Приехали.
В этом месте ручей сужался и мельчал, вода сделалась мутнее, с обоих
берегов, северного и южного, вползал далеко в отмель шуршащий камыш,
поскрипывал под ногами крупный серый песок, вымытый потоком прямо в траву.
Я переключил браслет на конкретный поиск. Запищало потоньше.
Пииип-пиииип-пииип. Длинные. Холодно. Как в детстве: холодно, теплее, еще
теплее, совсем теплой... жарко!
Однако. Какое там жарко? Сплошной писк и ни намека на объект. Я
прошел чуть вниз по течению. Без результата. Даже "пип" пропал. Вернулся к
ближайшей запруде. То же самое. Прошел в лес, до первого завала. Без
изменений. Включил контрольный координатору первый Камешек слева побелел.
Здесь оно, место. Еще разок. Пииип. Так. Любопытно.
Среди перепуганных ветвей баритоном взвыла непонятного вида птица,
нечто вроде воробья, но цвета фламинго. И шея такая же. Птичка певчая,
радость наша. Я проводил ее взглядом. Сел на траву.
Что за чушь? Где кибер?!
ДОКУМЕНТАЦИЯ - I. АРХИВ ОСО (копия)
Второй-Лекарю. Официально.
Приказываю: организовать поиск объекта. До выяснения обстоятельств
запуск дубль-копии отменяется. Ситуация квалифицируется по классу "А-2".
Приложение. Не имеется.
Неофициально (личные сообщения)
Жми, парень.
2
Степные люди заявились почти на закате; судя по тому, что
темно-багровая полоса, обжигающая далекие лесистые холмы, уже начала
выцветать, до волчьего часа оставалось всего ничего. Их было немного,
человек пять, и одеты они были по-разному, кто во что: двое почти в
лохмотьях, правда, из дорогой ткани, один - совсем по-господски. На
остальных были вполне пристойные куртки и рубахи со шнуровкой на груди,
заправленные в широкие штаны. Пояса у всех были широкие, лоснящиеся,
схваченные крупными медными пряжками.
Они привязали коней к коновязи под плетеным навесом и долго
плескались у колодца, вычерпывая ведро за ведром и не обращая особого
внимания на хозяина, растерянно замершего у порога с коротким мечом в
руке. Будь хоть немного светлее, Тоббо нашел бы возможность мигнуть сыну и
мальчишка, ужом скользнув за плетень, известил бы кого следует из
замковых. Но до Баэля скакать четверть дня, а степь уже почти почернела.
Трава в закатном мареве пока что отливает глубокой сочной прозеленью, но
это лишь до той норы, пока последние блики не выцветут, а потом она станет
фиолетовой, как ряса капеллана, а еще чуть позже почернеет. И тогда над
степью понесется долгая тоскливая перекличка. Начнется время волков.
Ночью в степи не всегда уцелеешь и возле костра. А уж всаднику смерть
лютая. Редким удачникам выведало вырваться из волчьих клыков, повстречав
стаю. Тоббо слыхивал о таких, но самому видеть не доводилось; да и то,
старики говорят: кто выжил в ночной степи, навсегда останется бесполезен
для своей хозяйки. Нет уж, жаль мальчишку. Пусть имеет, что имеет. Много
ли радостей у виллана? Хотя и то сказать: мальчишка, как-никак, сын Тоббо.
А Тоббо - не обычный виллан, он бычий пастух. Бычьим же пастухом,
худо-бедно, станет не всякий. Недаром же дозволено ему обычаем и сеньором
носить у пояса короткий меч, за который любому из пахарей положена смерть
на месте, без промедления и оправданий.
Именно этот меч, плохонький, но острый, обнажил Тоббо, сам не
понимая: для чего? Степных пятеро, к драке они привычны. Если со злом
явились - не устоять. Ежели не сопротивляться, быть может, только ограбят.
А озлобишь - пожгут хижину, порежут семью. Не пощадят и слепенького.
Бывало уже такое, известно.
Но и страх показывать нельзя. Эти уважают храбрость. Поэтому, когда
один из пришельцев, тот, что в господском, отряхивая с липких волос капли,
шагнул к двери, Тоббо не поднял оружия. Но и не посторонился. Встал
попрочнее, широко расставив ноги и прикрыв вход в жилище, как и надлежит
мужчине, даже если мужчина по рождению виллан.
Степной приблизился. Действительно, вожак: одежда новая, не
грабленая, покупная. Очень хорошая одежда, не на всяком сеньоре увидишь
такую. Темная холеная бородка и мясистые губы. Глаз не различить. Темно.
- Не суетись, Тоббо, - послышался спокойный голос. - И не бойся. Мы
хотим переждать ночь.
- Ты кто? Стой, где стоишь!
- Тоббо, я же сказал: не суетись.
- Ты кто?
Четверо, одетые попроще, отошли от колодца и, приблизившись,
сгрудились за спиной чернобородого. Ни один не обнажил оружия, на лицах -
спокойствие. Бледнел закат, где-то вдали, совсем тонко, рванулся к звездам
вой и, оборвавшись, завелся снова, но уже оттуда, где густилась ночная
мгла. Под навесом беспокойно всхрапнули кони.
- Я - Вудри Степняк. Не слыхал?
Тоббо молчал. Как не слыхать? Если парень не врет, надо бы спрятать
меч и не мелькать. Этот шутить не станет. Может, и впрямь только ночь
пересидят? А ежели врет?
- Я Вудри сам не видал. Но, говорят, его колесовали.
- Обошлось, как видишь.
- Они не могли отпустить тебя, если ты - Вудри.
- Слушай, Тоббо, хватит. Нам нужно переждать ночь. И мы поедем
дальше. Уйди с порога.
Тоббо упрямо покачал головой.
- Я буду драться. Там семья.
- Дурак. Кому нужна твоя старуха? - губастый коротко кивнул за спину.
- Эти парни привыкли к свеженькому. Да ты что, не знаешь, кто такой Вудри?
- Знаю...
Тоббо опустил меч в опоясанный кожей чехол и шагнул в сторону,
пропуская степных.
Почистить копыта единорогу - работа нелегкая. А если торопишься,
особенно. Когда Тоббо вернулся из бычьего загона, в хижине было дымно и
беспорядочно. Пятеро развалились вольготно, сдвинув к столу оба табурета и
суковатые чурбаны, завезенные давеча из деревни для растопки. Куртки
комком валялись в углу, чадил светильник, моргая подслеповатым огоньком,
потные лица и литые плечи под медленно высыхающими рубахами сдвинулись над
столом. На неоструганной доске лежало мясо, уж, конечно, не с собой
привезенное, и хлеб - господский, белый, хотя и тронутый плесенью, а еще
покачивался высокий кувшин с резко пахнущим напитком. Вот это точно
привезли с собой; у вилланов огнянки не водится. Не по карману, да и
запрещено. Мешает трудиться. Тоббо беспокойно покосился на шторку, но там
было тихо. Жену и детей, судя по всему, не обижали.
- Ага, вернулся! - хмыкнул Вудри, помахав рукой. В тускловатом свете
сверкнули зубы, крупные и немного желтоватые. Подхватив кувшин, он щедро
плеснул в чашу - спиленное конское темя. - Садись. Пей, сколько полезет. И
не мешай.
Прежде чем присесть, Тоббо заглянул за шторку. Так, па всякий случай.
Жена и дети, тесно прижавшись друг к другу, сидели на волчьей шкуре в
дальнем углу; на лицах - испуг, только слепенький улыбнулся: даже сквозь
гам различил знакомые шаги и показывает, что рад. Тоббо улыбнулся в ответ.
Что с того, что не увидит? Слепенького он жалел искренне, а пожалуй что и
любил, если б знал, что такое любить.
Вон оно как. Главный сдержал слово, никого не тронул. Значит может
статься, это и впрямь Вудри Степняк. Тоббо присел к столу, хлебнул.
Огнянка ошпарила глотку и почти сразу зашумела в висках: вилланы
непривычны к хмельному. Разве что ковш ягодного эля на день Четырех
Светлых, но с него разве разойдешься? Тоббо поглядел ни стол. Жаль мяса,
семье хватило бы дней на восемь. Но что спрашивать со степных? Он отрезал
ломоть, заел угли, обжигающие нутро, и попытался слушать.
Но слушалось плохо, голова кружилась и негромко гудела. Перед глазами
вертелся бычок, которого Тоббо обучает уже почти год. Он щурил лиловый
глаз, вскидывал остренький рог и высовывал длинный серо-синий язык, норовя
дотянуться до руки и лизнуть. Еще не отучился. Это плохо. Единорог должен
ненавидеть всех, даже воспитателя, иначе сеньор будет недоволен. Молодой
граф совсем недавно наследовал владенья отца, он, конечно, захочет
покрасоваться перед соседями, а значит, должен к турниру иметь настоящего
единорога - быка, внушающего полную меру трепета...
Бычок щекотал щеку, временами расплывался, исчезал, появлялся снова,
снова исчезал. В эти мгновения до Тоббо доносились обрывки фраз. Говорили
о сеньорах, вроде бы что-то ругательное. И все время повторяли: Багряный,
Багряный... и о том, что кто-то вернулся, а кто-то зовет, и опять:
Багряный...
Усилием воли Тоббо отогнал бычка. О чем это степные?
- А что нам остается? - говорил лохматый, коренастый, сидевший
вполоборота к Тоббо, так что видна была только пегая грива и кончик
хрящеватого носа. - Мы ж не лесные, мы на виду. Скоро и бежать станет
некуда. А Багряный есть Багряный... если уж он пришел, значит, время.
Он-то не подведет. Кто нас гоняет? - сеньоры. Кто из нас их любит? -
никто! За чем же дело, вожаки?
- Погоди, - рассудительно перебил худой, одетый почище. - Одно дело -
пошарпать замки. Это славно, спору нет. Но ты ж чего хочешь? Ты ж бунта
хочешь? Большого бунта, так? К серым потянуло? Иди. Их задавят. А с ними -
и нас. А что до Багряного, так кто его видел?
Багряный, Багряный, Багряный... Ба-гря-ный...
Сознание медленно прояснялось, лица уже не кружились, бык махнул
хвостом и ушел совсем. Багряный? Что-то такое, знакомое, очень знакомое...
сказка, что ли...
И - резко, точно хлыстом, напрочь вышибив хмель: Багряный!
- Ладно, хватит болтать! - Вудри положил на стол тяжелые кулаки и
слегка пристукнул. В хижине стало тихо. - Кто не хочет, не надо. Я говорил
с людьми - и своими, и кое с кем из ваших. Они все готовы, и им наплевать
на наши разговорчики. Не пойдете вы, они выберут других.
- Бунт? Опять... Сколько их было... - буркнул кто-то в темном углу.
- Я не сказал: бунт. Я говорю: война. Все вместе. И разом. И сеньоров
- резать. Всех. Без разговоров.
Тоббо вздрогнул.
- Что?
О нем, похоже, успели позабыть. Во всяком случае, все замолчали и
обернулись. В глазах их мелькало удивление - словно взял да заговорил
обструганный чурбан для растопки. И только Вудри, совсем не удивляясь,
приподнялся, опираясь на кулаки, нагнулся, заглянул прямо в лицо Тоббо и
медленно, очень внятно, повторил:
- Сеньоров. Всех. Без разговоров.
Глаза - в глаза. Но Тоббо не видел Вудри. Он смотрел сквозь него. И
видел другое. То, что не хотел помнить. То, что, казалось, забыл. Вот
стоит корова, пегая и худая. Рядом с ней, на коленях - мать. Она умоляет
людей в кольчатых рубахах не забирать Пеструху. Те смеются. А вот - один
из них, он уже не смеется, он стоит, растопырив ноги у стены амбара, глаза
полузакрыты, руки скрючены на животе, а под ними - красное, и вилы,
пробившие кольчугу, не дают воину упасть. И крик. И отец, и соседи, и брат
матери: их лица искажены, они сидят на кольях - не тонких, чтобы не прошли
насквозь, но и не толстых, чтобы не порвали утробу, позволив казненным
быстро истечь кровью. Сеньоры искусны в таких вещах. И - голос матери: "Не
бунтуй, сынок, никогда не бунтуй..."
Да, бунт - дело скверное.
Но - если Багряный?
И снова: лицо управителя. Он улыбается у входа в храм Вечного и
держит за руку девушку, которая сейчас должна стать женой Тоббо: у девушки
зареванные глаза и огромный живот, она служила в замке и старый граф
воспользовался своим правом, а теперь еще раз пользуется, ибо
высокорожденная супруга потребовала избавиться от девки. Тоббо связан.
Рядом с ним кольчужник, бежать некуда. А управляющий улыбается все шире. И
говорит:
- Тоббо, пойми...
Да, именно так: "Тоббо, пойми! Куда тебе деваться? Воля сеньора выше
неба, крепче камня. Иди лучше сам, Тоббо..."; и Тоббо идет, и подает руку
этой девушке, которую даже не видел раньше, и клянется быть с нею до самой
смерти. Он будет бить ее смертным боем, и спать с нею, и у них родятся
дети, и снова станет бить, а она станет только вжимать голову в плечи и
сопротивляться лишь плачем. и, распаляясь от тихого плача, он будет...
топтать ее ногами, ее - а не управляющего. А управляющий... Вот он
приезжает к хижине с десятком людей, и снова улыбается, и снова журчит
негромко:
- Тоббо, пойми...
"Пойми, Тоббо, это необходимо, иначе никак нельзя. Мальчишка не имеет
права расти обычным: в нем - кровь сеньора, а у сеньора есть наследник и
есть враги. Так что, Тоббо, лучше отойди, ты ведь разумный виллан, Тоббо,
отойди в сторону и не мешай". И Тоббо не мешает, а жена вопит и стелется
по земле, ее пинают - несильно, жалеючи, куда слабее, чем муж, но она
падает и лежит недвижимо, а люди из замка ловят старшего сынишку и
распластывают на земле, и лишают мужского естества, а потом, словно этого
мало, делают слепеньким...
И все это нужно терпеть. А если невмоготу терпеть, тогда забыть.
Иначе нельзя жить. Нельзя!
Но ежели и вправду - Багряный?!
Тогда...
Вот он стоит, управляющий... и я. Тоббо, разумный виллан, смирный
виллан, никогда не бунтующий виллан, я беру егоза подбородок, и достаю
меч... нет! руками, просто руками, медленно, медленно, чтобы глаза умерли
не сразу, чтобы он, он, а не я, понял...
И все. Больше не нужно ни терпеть, не забывать. И не надо возить в
замок копчения, по десять туш в месяц. И не надо делать бычка злобным.
Конь. Дом. Степь. Все это свое. И никаких кольчужников...
И глаза жены. Он впервые разглядел ясно и отчетливо: они
светло-синие! И в них нет печали! Жена, одетая в вышитое праздничное
платье, стоит на пороге, протягивая навстречу руки. А рядом -
слепенький.... но веселый! зрячий! С пушком на щеках! И поцелуй, первый за
всю их корявую жизнь, и куда-то исчезла бессильная злоба...
Вот так.
Все просто. Даже очень просто.
Если действительно - Багряный.
Он уже не сидел, а стоял. И Вудри тоже встал. И остальные, сидящие,
смотрели только на него, но уже не сквозь, а с интересом, словно ожидая
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг