Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
стороне от боя, в кибитке. Недешево далась, да ведь и стоит той цены.
     Вудри осклабился и сплюнул. Там, на стенах, и там, на башне, и там, в
поле, под фиолетовым знаменем магистра,  небось  недоумевают:  что  ж  это
медлит Степняк? А Степняк не медлит.  Степняк  ждет,  чтобы  вы,  господа,
получше осознали, какова цена такому выигрышу, какой ждет вас сегодня.
     - Слушай меня!
     Повысив  голос,  чтобы   перешуметь   лязг   битвы,   Вудри   оглядел
подравнивающиеся ряды грив и распаленных ураганной скачкой потных лиц.
     - Тоббо!
     Окатывая  конские  бока  краями  грязной  лазоревой  накидки,   Тоббо
подлетел к верховному. В глазах застыла вера и готовность повиноваться.
     - Я остаюсь здесь, с лазоревыми. Ты поведешь конницу!
     И вытянул руку. Но не в направлении шевелящегося клубка дерущихся,  а
в иную сторону, туда, где  черными  точками  виднелись  удаляющиеся  спины
сбитого кадангского заслона.
     - Командуй преследование, Тоббо!
     В глазах бывшего пастуха недоумение. Коннице место  здесь!  Разве  не
видишь, командир? - магистр двинул в бой последнюю хоругвь.  Их  мало,  но
это братья-рыцари и у них свежие кони. А магистру нечего терять. Если  они
сейчас ударят по пехоте, по нашей пехоте, то разорвут  ее  и  выпустят  на
волю застрявший, но еще огрызающийся клин. Не гнаться  за  трусами  нужно,
командир! Сбить свежих и окольцевать усталых! Если это ясно мне, то что же
ты, Вудри?!
     - Ты слышал приказ, Тоббо!
     В прыгающих  глазах  Степняка  мелькнуло  нечто,  похожее  на  страх.
Прыгнули зрачки, прищурились гаденько веки. И Тоббо внезапно понял, в  чем
дело. Понял, но не посмел поверить догадке,  и  это  погубило  его,  и  не
только его, потому что  вдруг  полыхнуло  иссиня-белым,  темень  упала  на
сознание, и он, ловя воздух руками, завалился назад,  замер,  полулежа  на
крупе коня, и рухнул в траву, чудом минуя ловушки стремени.
     Вудри выпустил шестопер, и тот закачался на ремешке.
     О  Вечный...  сохрани!  Неужто  даже  среди  лазоревых  есть  собаки,
грызущие хозяина? Уголки рта дергались. Черная ллановская дурь... кто еще?
Кто? Но всадники смотрели с тем же обожанием. Они не слышали разговора,  а
гласное - они не видели, как метались зрачки командира. Зато они  слышали,
что Тоббо пререкался.
     С верховным! На поле боя!
     Поделом!
     Сцепив зубы, Вудри окликнул первого  попавшегося  лазоревого.  Махнул
рукой - в степь, в степь! вдогон! - и пусть  ни  один  не  уйдет.  Всадник
кивнул, перехватил брошенный в руку шестопер и помчался  в  степную  даль,
уводя за собой: гикающие лавы мятежной конницы.
     Кончено...
     Вудри  несколько  раз  глубоко,  со  свистом,  вздохнул,  скомандовал
лазоревым: "За  мной!",  мельком  оглядел  Тоббо,  валяющегося  на  траве,
разметав руки, и повернул коня в сторону  ставки  Багряного.  В  руке  его
болтался изготовленный к броску аркан...



                                    11

     - Ведут! Ведут! - понеслись голоса.
     Люди, плотно  прижатые  друг  к  другу,  толкались,  вытягивали  шеи,
привставали, пытаясь заглянуть поверх голов  кольчужников,  плотным  рядом
отгородивших человеческое скопище от мостовой.
     - Ведуууут!
     Площадь,  переполненная  людьми,  гудела.  В  середине  ее,  напротив
Священного Холма, возвышался деревянный помост, сочащийся каплями  светлой
искристой  смолы.  Вокруг  помоста  тянулись  такие  же  белые,  тщательно
обструганные  столбы,  соединенные  перекладинами,  и  веревочные   петли,
привязанные  к  крюкам,  слегка  покручивались,  словно  разминаясь  перед
работой.
     Над городом, заглушая ропот и причитания  напирающих  друг  на  друга
людей, катился колокольный звон. Несмотря на ранний час, дома были  убраны
цветными  полотнищами:  хозяева,   подчиняясь   приказу   градоначальника,
трудились всю ночь не покладая рук. Солнечные лучи  играли  на  кольчугах,
прыгали по лезвиям копий наемников, выстроившихся вдоль улиц от тюрьмы  до
самого помоста.
     - Ведут!
     Но никто не показывался. Солнце поднялось выше.  Женщины,  отталкивая
бесстыдно  прижимающихся,  утирали  лица  платками.  Мужчины,  кто  сумел,
распахнули куртки. Только  каффары,  согласно  обычаю,  потели  в  плотных
темных  пелеринах.  Да  еще  рядом  с  помостом,  на   почетных   скамьях,
вознесенных на высокие столбы, имперская  знать  не  шевелилась,  сохраняя
достоинство, - а это, свидетель Вечный, было  не  так  уж  легко  в  шитых
золотой нитью тяжелых одеяниях.
     Наконец вдали послышался рев, перекрывший на миг  гудение  колоколов;
люди вновь зашевелились, толпа дрогнула, напирая на оцепление и  сдавливая
стоящих  в  гуще;  несколько  всадников,  гикая,  проскакали  по  улице  к
спешились у края лестницы, ведущей на помост.
     Осужденные показались неожиданно; стиснутые со всех  сторон  стражей,
они медленно продвигались вперед. Звон цепей звучал  в  такт  колокольному
перезвону.  Охрана  первого  и  второго  была  столь  многочисленной,  что
разглядеть их было бы можно лишь с большим трудом, подпрыгнув  и  заглянув
за железный круг шлемов. Затем  вели  рядовых  мятежников;  здесь  цепочка
охраны была не так плотна, смертников можно  было  разглядеть  -  но  кого
интересовали эти?
     Стража  двигалась  медленно.  И   первого   из   ведомых,   исполина,
закованного в багряные доспехи, крепко связанного, с лицом, скрытым глухим
шлемом под  короной  с  колосьями,  встречало  и  провожало  почтительное,
испуганное молчание. Все  знали,  кто  это.  В  мерной  медленной  походке
ощущалось какое-то нечеловеческое спокойное величие. Из уст в уста  бежала
молва: ЕГО не пытали; ЕГО не развязывали; с НЕГО  даже  не  посмели  снять
доспехи. Особо осведомленные добавляли:  палач  бросил  на  стол  бляху  и
отказался принимать участие в ЕГО казни. Ооо, мастера  можно  понять;  его
оштрафовали, но места не лишили. Он сделает полработы. А вместе с  ним  на
помост выйдет убийца, спасающийся от колеса. Да-да, убийца! -  тот  самый,
что поднял руку на доброго Арбиха дан-Лалла. Как,  сударь,  его  изловили?
Да, да, да...
     Но исполин проходил, связанный цепью, опутанный сетью, и  исчезая  за
поворотом улицы, и  все  чувства  толпы  выплескивались  на  следующего  -
худого, шатающегося, с кровавыми колтунами волос,  из-под  которых  слегка
пробивалась седина.
     - Глядите, Ллан!
     - О Вечный, какие глаза!..
     - Сдохни, изверг!
     - Отец, прощай!!!
     - Кто это сказал? Держите его!
     - Аааааааааааааа...
     Ллан, звеня цепями, продолжал идти вслед за мерно качающейся багряной
фигурой. Ничто не привлекало его внимания, он почти не чувствовал  боли  в
истерзанном ночными пытками теле. Слуг Вечного не пытают прилюдно; сеньоры
сорвали злость втихомолку, во мраке. Глупые палачи выбились из сил, но  не
услышали стона: они не ведали, что  Ллан  давно  научился  отгонять  боль.
Глаза его, сияющие более, чем обычно, были устремлены  в  прошлое,  ибо  в
будущее он уже не верил, а в настоящем ему  не  оставалось  ничего,  кроме
короткого пути до свежесрубленного дощатого помоста.
     Лишь обрывки выкриков доносились до слуха  и  опадали,  бесплодные  и
бессильные.
     - ...в ад, кровопийца!
     - ...за маму мою... за маму!
     - ...скотский поп!
     - ...прощай, отец!!!
     - ...ааааааааааааа!
     Ллан шел вперед, словно кричали не ему. Меж ног стражников, обутых  в
добротные сапоги, едва виднелись грязные  обожженные  ступни.  Он  заметно
припадал на левую ногу.
     Позади осужденного, вне кольца стражи, брели  бритоголовые  служители
Вечного. Они распевали проклятия и  окуривали  воздух  тлеющими  метелками
священных трав, дабы очистить  и  обезопасить  улицу,  по  которой  прошел
богоотступник. А Ллан не слышал их  протяжных  песнопений.  Он  смотрел  в
недавнее.
     ...Вот тот страшный день, корда все кончилось. Клонится высокое знамя
с колосом, и на холме исчезает багряная фигура; падает  с  коня,  рушится,
словно  подсеченная.  Там  что-то  происходит,  суетятся  люди,   сверкают
крохотные искорки мечей над лазоревой суматохой.  Никто  из  дерущихся  не
может понять, что творится там, далеко за спинами, в глубоком тылу. Но уже
вырывается на волю рыцарский клин; в гуще боя рождается и крепнет стонущий
вопль, леденя руки, заставляя выронить  оружие:  "Убит!  Братья,  Багряный
убит!". И, бросив копье, уже почти вошедшее в кольчужника,  поворачивается
и бежит, обхватив голову, первый из вилланов. А за ним -  еще,  и  еще,  и
десяток, и сотня. А фиолетовые всадники, темные  и  безмолвные,  как  духи
ночи, мчатся и рубят бегущих, рубят вдогон,  по  спинам.  И  шепот:  "Отец
Ллан, одень это..."; и чужое рванье на плечах...


     О Светлые, почему столько  злобы  вокруг?  Ведь  большинство  стоящих
одеты в серую домотканину. Не ради них ли?.. Так что же они? Хотя бы  один
ласковый, сожалеющий взгляд.
     Ллан вдруг увидел толпу -  всю  сразу,  злобно  скалящуюся,  и  копья
стражи, и смолистые слезы досок. Блуждающими глазами  обводил  он  вопящих
людей, поднимаясь на помост по скрипучей прогибающейся лестнице. Ступеньки
лишь чуть-чуть, совсем негромко скрипели под его нетяжелым телом,  но  это
тонкое покряхтывание подобно погребальному гимну вплеталось в звон цепей и
ликующую перекличку колоколов.
     "Ну что, Ллан, - выпевают ступеньки, - вот и  конец  твоей  дороги...
Где же равенство, и где Царство Солнца, что посулил ты несчастным?  Стоять
тебе ныне перед Вечным и держать ответ за все: за  доброе  и  за  злое.  А
много ли доброго сделал ты? Взгляни, кто плюет тебе  в  лицо.  Взгляни  на
тех, кто верил: сейчас твоих беззаветных  станут  вешать...  Где  же  твоя
Истина, Ллан?"
     Смертник вздрогнул. Впервые ему стало страшно. Где же  Истина?  Мысль
снова поставила перед взором то, что прошло. Вот он в  Восточной  Столице.
Город пуст, словно вымер.  Сеньоры  не  стали  разрушать  дома,  но  выкуп
оказался чудовищным. Все вольности и  привилегии,  все  древние  хартии  с
печатями и алыми заглавными буквицами, выданные  еще  Старыми  Королями  и
подтвержденные в недавние времена, сгорели в пламени;  магистрат  распущен
навечно и город поделен на кварталы, принадлежащие окрестным  сеньорам.  С
купцов и мастеров сорваны ленты - и черные, и белые; отныне и навсегда все
они   -    вилланы,    отпущенные    на    оброк,    вилланы-торговцы    и
вилланы-рукодельники. Но они живы. А вдоль улиц, на бревнах,  торчащих  из
узких окошек, висят удавленные "худые", те, что держали город из последних
сил, пока однажды ночью ворота не  распахнулись  во  приказу  ратуши.  Они
висят близко-близко, вешать просторнее не хватило бы бревен,  а  внизу,  у
окоченевших ног казненных, сидят с протянутыми руками их дети. Но в городе
голод, лишнего нет ни у кого, не до милосердия; сиротам не подают,  и  они
ложатся прямо на плиты, ложатся  и  умирают,  не  имея  сил  даже  смежить
синеватые веки...
     ...Скрипят,  все  скрипят  дощатые   ступени   под   босыми   ногами.
Прогнулась, наконец, и освобожденно вздохнула последняя. Вот  он,  помост.
Подальше, почти  у  края  -  столб.  Цепями  прикручен  к  нему  Багряный,
прикручен и обложен просмоленным хворостом. А чтобы не занялись доски, под
хворост уложены  плоские  железные  щиты,  закрывающие  половину  помоста.
Пылает факел в руке у палача, - не главного мастера, а другого, с закрытым
лицом. И нагреваются в плоской треногой жаровне длинные стальные иглы.
     Но это не  для  тебя,  Ллан.  Прямо  перед  тобой,  в  двух  шагах  -
неструганая колода с торчащим, наискось врубленным в  дерево  топором.  Он
любовно вычищен, лишь на обушке - несколько темных вмятин-оспинок. Что еще
ты должен вспомнить, пока не упал этот топор?
     Да, конечно...
     ...Однажды на  главной  площади  закричал  глашатай.  Голос  его  был
радостен, и на веселые крики  сошлись  все,  кто  мог  еще  в  задавленном
страхом городе. Впервые за последние недели глашатай возвещал не казнь,  а
прощение. Милость и прощение,  коих  удостоился  виллан  Вудри,  известный
многим   под   разбойным   прозвищем    Степняка;    он,    образумившись,
споспешествовал властям в захвате богопротивного вожака  бунтарей,  и  тем
обелил себя, уберег от кары и удостоился дворянского звания. Но, - ликующе
возвысил голос глашатай, -  оный  Вудри,  проявив  истинное  благородство,
свершил и большее. Неисповедимыми путями он уберег, и спас, и сохранил,  и
представил ко  двору  императора  дщерь  дан-Баэлей,  единственный  росток
достойного рода. И посему, как верный и высоконравный, заносится помянутый
Вудри со всеми потомками своими в матрикулы  сеньоров  по  Шелковой  Книге
Баэля, получая землю и герб! И да будет сие назиданием каждому и памятью о
том, что воздается смертному по делам его!  Но  последние  слова  глашатая
заглушил крик седовласого простолюдина. Он потрясал кулаками и  выкрикивал
бессильные проклятия. Вокруг него опустело, люди расступились, и  внезапно
кто-то сдавленно ахнул: "Глядите, Ллан", и сразу же сквозь покорную толпу,
раскидывая людей, как валежник, бросились стражники...
     Потом его везли - как зверя, закованным, запертым в  крытой  повозке.
Вместе с ветром в щели несло трупным смрадом; даже  не  видя,  можно  было
понять по вони и хриплому карканью, что вдоль дороги стоят виселицы и  что
виселиц этих много. Совсем одного увозили его из Восточной  Столицы:  всех
остальных, видать, уже перебили, а кого не убили еще - выловили.
     И впрямь, здесь, в Новой  Столице,  в  каменных  мешках  гнили  сотни
пленных, прибереженных специально для этого  дня.  А  Ллана  не  убили  на
месте, чтобы не портить сочную  приправу  к  празднику  сеньоров:  зрелище
гибели отца мятежей, ненавистного едва ли не больше, нежели сам  Багряный.
Ведь тот - непостижим. Ллан же понятен. И ненависть к нему тоже понятна  и
проста; тем сладостнее станет его казнь...
     Уже погладил рукоять топора палач.
     Уже поставили вод перекладины первые десятки мятежников,  накинув  на
шеи приспущенные петли, и за концы веревок ухватились кольчужники.
     Резко оборвавшись, затих колокольный стон.
     Ллан спокойно подошел к плахе, снова обвел глазами затихшую  и  жадно
подобравшуюся толпу и вздрогнул: прямо против  него,  на  высокой  скамье,
близ императора, восседал Вудри в золоченой накидке с гербом - драконом на
лазоревом  поле.  Сидел  и  небрежно   обнимал   левой   рукой   худенькую
светловолосую  девушку,  вернее,  еще  девочку  -  подростка.   Глаза   их
встретились,  и  Вудри,  скривив  губу,  пожал  плечами  -  слегка,  почти
незаметно; пожал  плечами  и  улыбнулся,  отвечая  на  пристальный  взгляд
осужденного.
     Вудрин дан-Баэль, граф и сеньор Баальский -  по  праву  императорской
милости и через брачное таинство, провожал мятежника без  ненависти;  имей
он в душе больше веры - попросил бы Вечного о милости к дураку.
     Ллан преклонил колени и, щекой к шершавому дереву, положил голову  на
плаху.
     Мыслей нет - все ушло. Лишь одно, подобно раскаленным щипцам  палача,
жгло, болью сводило скулы:
     - Почему?! Где же Истина?..
     Тень от топора мелькнула над  склоненной  головой:  солнечный  зайчик
подпрыгнул и заиграл перед глазами.
     И Ллан понял.
     А поняв, застонал  от  мучительного  желания  повернуть  голову  и  в
последний раз взглянуть на высоко поднявшееся солнце,  которое  пригревало
его спину и обнаженную шею. Какое оно, солнце? Ведь он,  звавший  людей  к
Солнечному Царству, в последние годы ни  разу  не  вскинул  голову,  чтобы
посмотреть на ясное предвечное светило...



                                    12

     ...А потом палач прислонил топор к колоде, и поклонился императору, и
помахал квадратной ладонью  толпе,  и  пошел  вниз  по  ступеням  с  видом
человека, хорошо и полезно поработавшего, а тот, второй, в колпаке, отошел

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг