- Не любо - не слушай, а врать не мешай. Да и не вру я, братцы, вот
как на духу.
Я с детства вырезывать из дерева любил, пошел за папашей по столярной
части, и мастерскую он мне оставил, царство небесное покойнику... ну, да
не об том речь. А только начал для забавы фигурки разные резать, на Сенном
рынке сбывала их лотошница, - а кончил тем, что фигуры делал в модные
магазины на Невский. И были мои фигуры лучше парижских или немецких. Лицо
из цветного воска, парик натуральный, - как живые. Дело собственное имел и
доход, двух мастеров держал, пять учеников.
И вот заходят двое - господа. Вежливые, ласковые. А у меня вывеска
была, золотом. И говорят: а можешь такую-то куклу изладить, чтоб за шаг от
живой не отличить? А я - гоголем: хоть турецкого султана, хоть мать его.
Говорят: заказ очень важный, надо, чтоб никто не знал ничего. Ни ученики,
ни жена даже. Плата - тысяча серебром. Засомневался я, да ведь это три с
половиной тыщи ассигнациями.
Обговорили размеры все, изделал я фигуру - на шарнирах, любую позу
принимает. Огромная у меня тогда способность была... Потом они мне
рисунков нанесли - какое лицо должно быть. С лицом я долго мучился, из
глины раз десять переделывал, все их не устраивало. Четыре месяца всего
работал без продыху. Уж так придирались - к каждому волоску. Бородавку на
щеке - и то сколько раз переделывал.
Но - угодил. А зачем - не говорят. Ладно - ваши деньги, мой молчок.
Похвалили они, сказали - завтра придут забирать, и деньги завтра... А
только ночью стук в дверь: по мою душу... Ты такой-то? - Я. - Пошли. - В
карету, с боков зажали - и ночью через весь город. А карета без окон. Вот
так: отлеталась пташечка...
Привозят: крепость. Выходи. Я было в ноги - а меня по рылу. Наковали
железы - да в камеру. В каком же таком, думаю, деле я оказался?
Трижды в день еду мне в окошечко ставят, да по утрам парашу забирают.
Тишина, и камень кругом. За окном птички поют, а не видно: железным листом
окно забрано.
Ну, да это все известное дело, что говорить. А когда царь преставился
и новый царь стал (про то я после узнал), перевезли меня в тюрьму, да по
этапу в каторгу: бессрочный особого разряда, родства не помнящий. А я и
рад не помнить: молчу, чтоб хуже не было; сообразил, что молчать уж
лучше...
А в каторге уже, в Краснокаменецком остроге, был у нас один из
благородных. При лазарете, доктор бывший. Я занемог раз, попал в лазарет,
а потом кормился долго там, помогал ему. Он без креста был, но человек в
остальном неплохой, понимающий. И оказалось, братцы, что страдаем мы с ним
по одному делу. Во, а?
Он доктором был при одном высоком генерале. Генерал в большой силе
был, лично к царю приближен. И напала на него болезнь: стал расти обратно
- уменьшаться. Доктор его и так и сяк: уменьшается!
Росту он был огромного, пока до нормального уменьшался - все ничего.
Может, кто и подметил - да молчал. Чтоб большой генерал тебя из жизни
выкинул - ему много росту не надо. Со страху да выгоды и карлика великаном
именуют.
Но дело совсем плохо стало: уменьшается генерал да уменьшается. Уж
под столом проходит: аршин росточку. Это уже скандал невиданный и
оскорбление генеральского чина. Чего делать?
Генерал службу бросать не хочет: жалко ему. Его сам царь знает и
ценит. И хочет новые высокие должности дать. А царю перечить нельзя. Как
про такое доложишь? Огорчится он за любимца, и навечно ты за такую новость
в немилость впадешь.
А главное - генерал свою беду от всех скрывает. Работу за него
подчиненные делают. Он им за то - награды. Повысится - и за собой повысит.
Им тоже невыгодно его терять: со старым-то хозяином спелись, а нового еще
как найдешь.
А прознают враги генерала про такое его уменьшение - сразу его без
масла сожрут.
И умы нельзя смущать такими чудесами и безобразиями: уважений не
станет к генералам и к власти, если они могут в аршин ростом быть.
Но иногда же надо людям показаться: хоть в карете по городу, хоть с
балкона. Не то слухи пойдут - и рога тебе придумают, и что с ложки кормят,
и из ума выжил, и вообще помер, мол, да это скрывают.
Понял, куда я гну? Вот для чего куклу я делал. Одели ее в
генеральское - и показывали иногда, чтоб сомнений не возникало. Не ответит
- что ж, думает. Не встанет - устал.
Потом, говорят, механизм к ней сладили, что и садится и встает сама,
руку поднять может. Движения неловкие? А ревматизм, сустав болят, в
молодости в военных походах застудил.
И все отлично. Он себе управляет по-прежнему, награды получает,
ослушников наказывает, в чинах растет. А что ростом с кошку - то никому не
ведомо, фигура за столом - а он сидит под столом и приказы пишет. Пустят
посетителя - развернет фигуру в кресле спиной к нему, бумагу ей в руки
вложит - мол, занят, читает: а сам говорит из-под стола. Посетитель стоит
у дверей, трясется: горд генерал, сердит, раз не повернется.
Утром фигуру - на службу в карете, вечером - домой. Сопровождает ее
огромный адъютант, а сам генерал под его шинелью-то и прячется, за пазухой
тот его проносит на место. Адъютанту зачем выдавать? Ему хорошо, а чуть
брякнет - разжалуют приказом в солдаты, да на войну. Тайна.
Вот для тайны меня-то в бессрочную и укатали. И доктора, что лечить
его пробовал, - тоже, с которым мы встретились. А каторжному кто поверит?
Ты вот веришь? Ну и дурак. Дай ножик, я тебе сейчас такую куклу вырежу,
что ты не видал никогда...
15 см. Любовница
- А говорят, ты с ним была когда-то, - правда, аль брешут? А правда,
что ты в хоре тогда пела, и плясала? И квартира твоя была на Подъяческой?
А потом тебя отовсюду... и к нам сюда... да ты не обижайся. А он тогда
нормальный был?
А девки говорили, он с огурец ростом, вершка четыре: такого наплели -
и смехота, и срамота... мы все утро смеялись.
А он тебе денег много давал? Конечно: граф... Эх, мне бы такого, я б
сейчас в собственной карете ездила, а не здесь, по десяти гостей за вечер
принимала.
Правда - любила?.. Первый... вот оно как. Не плачь - ему-то небось
счас хуже, чем нам.
Говорили - на службу его телохранитель в кармане носит. А в кабинете
посадит осторожненько на стол, а там столик, стульчик - кукольные. Бумажка
нарезана с почтовую марку, перышки воробьиные точены - и он приказы пишет.
А чиновники их в увеличительное стекло читают и исполняют. А буковки-то
крохотные, не разобрать, да и головка у него, как у голубка, разве такой
головкой сообразишь что? Вот и пишет каракульки, а чиновники делают, что
хотят, а ему врут все, что исполняют. А он как проверит? Ему и самому все
равно, абы жить, как живет, в своей должности.
Как представлю себе жизнь эту... бедненький! Дети в гимназию уходят -
пальчиком его тронут за плечико, - мол, до свиданья! Жена его, небось, в
тарелке купает по субботам, кончиком пальца намыленным... ха-ха-ха!
Маникюрными ножничками подстригает - боится головенку отстричь. Слушай, а
как они спят-то? Ха-ха-ха! Ой, па-адумайте, цаца какая, оскорбили слух
ейный.
А как он у детей уроки проверяет? Бегает по тетрадке и буквы по одной
читает? Да, тут деткам не скажешь - берите пример с папочки... уж лучше
сума да тюрьма.
А в кабинете его, говорят, огромное увеличительное стекло, и в него
его рассматривают - и он размером для посетителя как настоящий. А шьет на
него одна модистка - как на куколку. Ордена у него - дак ему такой орден и
на спиночку не взвалить, крошечке. Кушает ложечкой для соли из кофейных
блюдечек, они как миска огромная ему. Про другое уж не говорю.
А верно говорят, что он до баб охоч был? А что ж теперь? - такая
неприличность, тьфу! Умора. Девки за кофеем так хохотали про это, такого
напредставляли безобразия, как он кого к себе на ночь требует да что
делает... бегает и бесится гномик... мерзость какая.
Я б на месте графини его в банку посадила да смотрела, и все. А все
же - богатство, честь, есть-пить сладко, жить в палатах. А ты б
согласилась быть с огурец, а жить в чести и богатстве? Я - да.
А вдруг птица склюнет? Или кошка съест? Или в чашку с водой упадет -
да и утонет?
Это ж любой враг - щелк по голове, и нет тебя! И, говорят, он многих
подозревает: чуть заподозрил - сразу в Сибирь! Никто при нем долго не
держится. Я б на их месте его выбросила на помойку, и дело с концом, да у
них порода такая: подслужиться надо, хоть ты с перст ростом, а раз
начальник - служат тебе.
Представляешь: стоит перед ним здоровенный гренадер, а он на столе
своем ножками топает, потом двумя ручками за волосок в усах гренадерских
ухватится - и ну вырывать! Да я б в него плюнула - и снесло б его в окно!
Да... а если настоящий, большой усы вырывать станет - это еще хуже,
больно, вырвет все... уж лучше этот, игрушечный... да уж больно обидно от
него, козявки, терпеть!
Слышь - а говорят еще, что он не один такой!.. Это у них, у графьев и
министров, есть такая болезнь специяльная, открыли ее. В булочной
сказывали утром, что многие из них такие, потому и не показываются никому.
И поэтому и злобствуют против народа и своих же, что боятся, как бы не
случилось что с ними. А чем держаться-то им? Только страхом! Пока боятся
его - и рады, что он не показывается, и трогать его никто не смеет. А
тронешь - и нету его, болезного.
Не, она врать не станет, у ее нитка жемчужная им подарена, и к
завтраку на извозчике приехала, прямо от него, глаза так и вертятся от
удивления. Хотела я еще, говорит, ему ротик зажать - да в карман, и сюда
привезти, - вот бы потеха была! Да боязно.
Чего - бабушкины сказки? Саму ее почал, до желтого билета довел, -
это не сказки? А сказали бы тебе в хоре твоем, когда и квартира, и карета,
и граф в полюбовниках, что девкой в трехрублевом заведении будешь, - что,
поверила бы? Все в жизни бывает, люди зря говорить не станут.
0,0. Память
- Половой, еще пару чаю! А кенарь-то распелся, а, шельмец!..
Дак вот, робяты, што я вам скажу: на самом-то деле все это сказки.
Почему? Да потому, што на самом-то деле его и не было вовсе на свете
никогда.
Ты обожди мне кукиш совать, а то сам и выкусишь. Ну чего - памятник?
Памятник можно и Бове-королевичу поставить, а кто того Бову самого видел?
То-то.
Я твои байки уже слыхал. Что делается он меньше да меньше, что носят
его в мыльнице, что кричит он в специальный рупор бумажный, а человек ухо
приставит и еле слышит, что разглядывают его в подзорное стекло, стал он с
наперсток, потом с муравья, а потом такая соринка, что и не разглядеть.
И значит, по-твоему, что чиновники сами пишут за него приказы,
офицеры сами отдают команды, все всё сами делают, а кланяются пустому
креслу и ему и служат. А если так, то они и раньше, значит, могли без него
обойтись, верно? Вот и обходились.
Нет такого закона в природе, чтоб человек уменьшался! А вот чтоб его
вовсе не было - такой закон есть. А еще есть такой закон, что каждый
норовит лучший кусок ухватить... а ну положь мой расстегай, ишь разинул
пасть-то!
Дак вот: эти, которые чиновники и офицера-генералы, каждый сам хочет
на то кресло сесть, а других не пустить. И вот никто из них одолеть не
может: другому помешать еще есть силы, а самому занять - уже нет. И тогда
они договариваются: пусть считается, что кто-то его занял, придуманный,
несуществующий - ни нашим, ни вашим, никому не обидно. А дело, мол, будем
делать, как и раньше делали. Отсюда и сказки про исчезнувшего начальника,
которого на самом деле никогда не было, а только кресло пустое. Понял?
Плати за сахар, раз понял, без сахара пущай исчезнувший пьет.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг