Чуть-чуть - чуть-чуть продолжало свербить...
С десятирублевым букетом я поехал на кладбище.
Там березы гасли в пепельном небе, тени затягивали слабо расчищенные
в снегу дорожки. Я долго искал дядину могилу. Найдя, снял шапку, опустил
цветы на сумеречный снег.
- Такие дела, дядя, - сказал я. Закурил и надел шапку - холодно было.
Постоял, подумал... - Может, не такое уж я животное, хоть и не общаюсь с
родственниками. Дела, знаешь. Да и о чем разговаривать-то при встречах? А
по обязанности - кому это нужно, верно?.. Но я помню все. Хороший ты был
мужик. Ей-богу, хороший. Пускай тебе воздастся на том свете и за червонец
тот, если таковой свет имеется. А я - вот он я...
То ли вечерний воздух кладбищенский, стоящий и чистый, пахнущий
зимним простором, так действовал, то ли само пребывание в месте подобном,
то ли просто собой я доволен был, - но уходил я с умиротворением.
На ночь я перечитал "Мост короля Людовика Святого". Когда-то я тоже
хотел написать такую книгу.
8
"8 р. - Тамаре Ковязиной. (Нечем было срочно заплатить за телефон).
12.50 - Ваське Синюкову. (Моя доля за диван, подаренный на свадьбу
Витье Гулину).
4 р. - Виталику Мознаиму. (За что?..).
7 р. - Егору Карманову. (Не хватило на билет из Сыктывкара. И обещал
прислать блесны и леску).
3 р. - Володе Зиме. (Пивбар).
11 р. - Б.Кожевникову. (Покер.)
10 р. - Томке Смирновой. (Новый год.)
40 р. - Витьке Андрееву. (Снятая комната, два месяца.)
8 р. - Дмитриевым. (Шарф.)
8.12. Бате (Горшкову). (Пари.)
4.42 - Боре Тихонову. (Пари.)
5 р. - Игорю Гомозову. (Оставался без копейки.)
Володе Подвигину - списаться - Барнаул - обещал прислать парик.
Кабак - Королеву; Флеровой. Бутылка - Цыпину;
9
Человек с возрастом определяется, твердеет, исчезает внутренняя
коммуникабельность, новых друзей нет, старые удерживаются памятью юности -
а при встрече вдруг вместо симпатяги и умницы натыкаешься на полную
заурядность: "где были мои глаза?.."
Старая истина открылась мне не сейчас; а не сентиментален. Я платил
по счетам. Червячок постепенно рассасывался, как бы превращаясь в
невесомую взвесь, сообщавшую дополнительную прочность веществу души. Но
проявилось маленькое черное пятнышко, а как ядро в протоплазме, оно
выделялось все отчетливее.
Долг долгу рознь, не все рублем покроешь. Кто не тешил себя
обещаниями когда-нибудь кое-кому припомнить мерой за меру...
Пятнышко разрослось в слипшийся ком. Я отодрал одно от другого,
рассортировал, - и с некоторой даже неожиданностью убедился в
исполнимости.
10
Он унизил меня сильно. Служебная субординация... я проглотил: на
карте стояло слишком много.
Я нашел его. Он был уже на пенсии. День было теплый и талый, с
капелью, во дворе за столиком укутанные пенсионеры стучали домино.
- Круглов? - спросил я.
Они подняли лица в старческом румянце.
- Вы мне? - спросил он.
Я назвался. Он не помнил. Я очень подробно напомнил ему тот год, то
лето, месяц, пересказал ситуацию.
Он заулыбался.
- Как же, как же... Да, отмочили вы (он чуть замедлился перед этим
"вы", по памяти обратившись было на "ты"), - отмочили вы тогда штуку.
Выговорил я вам тогда, да, рассердился даже, помню!..
Я сказал ему в лицо все. Румянец его схлынул, обнажив склеротическую
сетку на жеваной желтизне щек...
Пенсионеры испуганно притихли. Но я был готов к жалости, и она мне не
мешала.
- Я много лет жил с этим, - сказал я. - Теперь мой черед... Квиты!
Помни меня.
Я отдавал себе отчет в собственной жестокости. Но к нему вернулся его
же камень.
11
Первый такого рода долг за мной ржавел со второго класса.
Мы просто столкнулись в дверях, не уступая дороги.
- Пошли выйдем? - напористо предложил я.
- Выйдем?.. Пожалуйста! - принял он готовно.
Дорожка у заднего крыльца школы, огражденная низеньким штакетником,
обледенела. Болельщики случились все из моего класса (он был из
параллельного, причем меньше меня). Ободряемый, я ждал с превосходством.
Скомандовали:
- Раз! Два!.. Три! - и он ударил первый, и очень удачно попал мне по
носу, а я стоял задом прямо к низкому, под колени, штакетнику и,
поскользнувшись, перевалился через него вверх ногами.
Засмеялись мои сторонники.
Ободренный противник, не успел я вылезти, бросился и изловчился
отправить меня обратно.
Зрители помирали. Я растерялся.
И в этой растерянности он очень расторопно набил мне морду. Не
больно, - не те веса у нас были, но довольно противно и обидно. Я был
деморализован.
- Эх ты, - презрительно бросил назавтра знакомый из его класса, -
Василию не смог дать...
Я так и не дал Василию. Черт его знает: меня били, а бил, и
репутацией он не пользовался, бояться нечего было, - а остался его верх.
Это обошлось мне в пятьсот рублей и неделю времени. Я полетел в
Карымскую, где тогда учился, поднял школьный архив, взял его данные и
разыскал в Оловянной, в трех часах езды.
- Ну, здравствуй, Василь, - сказал я сурово, встав в дверях.
Он испугался, - хилый недомерок, полысевший, рябой такой.
- Одевайся, - велел я. - Разговор есть. Минут на пару.
Затравленно озирающегося, я свел его с крыльца в снег, к заборчику,
треснул и, подняв под бедра (легонького, не больше шестидесяти), свалил на
ту сторону.
Он поднялся не отряхиваясь. И было не смешно. Но и жалко мне не было.
Происходящее воспринималось как бы понарошке. Я знал, что все объясню, и
мы посмеемся.
- Не трусь, - ободрил я. - Лезь обратно.
И повторил номер.
Войдя в нечаянный азарт, я довесил ему, пассивно сопротивлявшемуся,
напоследок и принялся очищать от снега. Он подавленно поворачивался,
случаясь.
- А теперь выпивать будем, - объявил я. - Зови в гости.
Он отдыхал один дома (работал машинистом тепловоза) - жена на работе,
дети в школе.
- А помнишь, Василь, - со вкусом начал я, когда мы разделись и сели в
кухне, за застеленный клеенкой стол напротив плиты, где грелась большая
кастрюля, - помнишь, как во втором классе одному дал?
Под нагромождением подробностей, с ошеломленным и ясным лицом, он
вскочил и уставился:
- Дак што?.. Ты-ы?!
Я выставил водку. Мы выпили за встречу. Я, уже привычно, объяснился -
зачем пожаловал. Он смотрел с огромным уважением и не верил:
- Для этого за столько приехал?
Разговор пошел - о чем еще?.. - о судьбах школьных знакомых...
- А ты где работаешь?
- Пишу.
- В газете?
- Да не совсем. Книги.
- Писатель? - осмысливающе переспросил Василь.
- Так.
- Писатель, - он даже на стуле подобрался. - А... что написал? Я
читал?
- Э... Вряд ли. - Я назвал свои книги.
Он подтвердил с сожалением.
- Обязательно в библиотеке спрошу, - пообещал он, и было ясно, что
да, действительно спросит, и даже, возможно, найдет и прочтет, и будет
рассказывать всем знакомым, что этот писатель - Рыжий, Тишка из 2-го "Б",
которому он когда-то набил морду, а теперь Тишка приехал и ему набил, вот
дела, и поставил выпить.
Суетясь на месте, Василь уговаривал дождаться семьи, пообедать,
погостить; приятно и ненужно...
Я оставил ему адрес. Он кручинился: семья, работа... я понимал
прекрасно, что он ко мне не заглянет, да и говорить нам будет не о чем, а
принимать на постой его семейство мне не с руки, - но, отмякший сейчас и
легкий, приглашал я его в общем искренне.
12
Подобных должков еще пара числилась. И первый из кредиторов, надо
сказать, обработал меня самым лучшим образом. Крепкий оказался мужик.
Потом за примочками мне в аптеку бегал и сокрушался. Последующее время мы
провели не без удовольствия, он хахал, восхищался моей памятью, очень
одобрял точку зрения на долги и все предлагал мне дать ему по морде, а он
не будет защищаться; профессия моя ему почтения не внушала, это слегка
задевало, но и увеличивало симпатию к нему.
Я честно сделал все возможное и ощущал долг отданным; он уверял меня
в том же, посмеиваясь.
Мы расстались дружески, по-мужски, - без пустых обещаний встреч.
С другим обстояло сложнее. Круче.
Он увел у меня девушку. Такой больше не было. Он увел ее и бросил, но
ко мне она не вернулась. Рослый и уверенный, баловень удачи, - чихать он
на меня хотел.
Ночами я клялся заставить его ползать на коленях: типическое юное
бессилие.
Расчет распадался, - разве только он теперь одряб и опустился. Но
вопрос стоял неогибаемо: сейчас или никогда.
Он пребывал в Куйбышеве. Он был главным инженером химкомбината. Он
процветал. Я оценил его издали, и костяшки моих шансов с треском слетели
со счетом.
Восемь гостиничных ночей я лежал в бессоннице, а днями обрывал
автоматы, уясняя его распорядок. Из гостиницы я не звонил, опасаясь
встречной справки. Утром и вечером я припоминал перед зеркалом все, что
пятнадцать лет назад на тренировках вбивал в нас до костного хруста
знакомый майор, инструктор рукопашного боя морской пехоты.
Я пошел на девятый день. Я знал, что он один. Я переждал на
лестничной площадке, ставя на внезапность, скрепляя на фундаменте своей
боязни недолговечную постройку наглости. Я не звонил - я постучал в дверь,
угрожающе и властно.
Он отворил не спрашивая - в фирменных джинсах, заматеревший,
громоздкий.
- Ну вот и все, Гена, - сказала ему судьба моим голосом, и я шагнул,
бледнея, в нереальность расплаты.
И знаете - тут он струхнул. Он отступил с застрявшим вздохом, от
неожиданности каждая часть его лица и тела обезволилась по отдельности,
это был мой момент, и я обрел действительность в сознании, что не упущу
этот момент и выиграю.
Я ударил его по уху и в челюсть, без всякой правильности, рефлекс
мальчишеских драк - ошеломить, и знал уже, что он не ответит, и он не
ответил, он закрылся, согнувшись, и инструкторский голос рявкнул из меня,
окрыленного: "На колени!", и я дал ему леща по затылку...
...и он опустился как миленький. И сказал: "Не надо..."
И во мне прокрутилась гамма: счастье, облегчение, разочарование,
усталость, покой, растерянность. Я пихнул его носком ботинка в мощный зад,
и все вдруг мне стало безразлично.
- Иди ум-мойся, - сказал я и стал закуривать, забыв, в каком кармане
сигареты.
Он нерешительно поднялся и долгую секунду смотрел (он узнал меня) с
робостью, переходящей в убедительнейшую любовь. Любовью всего существа он
жаждал безопасности.
- Иди, - повторил я, кивнул, вздохнул и снял пальто. - Быстро.
Не стоило давать ему опомниться, но у меня у самого нервы обвисли.
Расположились средь модерного интерьера: лак, чеканка, низкие
горизонты мебели. Любезнейший хозяин метнул коньяк. Я припер жестом:
заставил принять шестнадцать рублей - стоимость.
- За то, чтоб ты сдох.
Он улыбнулся с легкой укоризной, и мы чокнулись.
- Знаешь за что?
- Да.
За это "да" он мне понравился.
Я имел приготовленный разговор. "Почему ты на ней тогда не женился?"
- "Ну... можно понять..." - "Я могу заставить тебя сделать это
сейчас. Или - крышка, и концов не найдут" (Ужаснейшая ахинея. Я давно
потерял ее из вида.) - "Пусть так, допустим даже... Но - зачем?.." - "Да
или нет? Быстро! Все!" - Летучее лицемерие памяти: "Я думал иногда...
Может, так было бы и лучше..." Вообще - дешевый фарс. Но взгляните его
глазами: после прошедшей увертюры первые минуты ожидаешь чего угодно.
Мы проиграли нечто подобное взглядами. Превратившись в слова, оно
обратилось бы фальшью.
- Я мог бы уничтожить тебя, - вбил я. - Веришь?
- Да. - Правдивое "да" звучало лестно.
Ах, реализовалась фантазия, спал долг, да печаль покачивала... Я
помнил, какой он был когда-то, и она, и я сам, и как я мучался, и как
страдала она - из-за него, и ее страдание я переживал иногда острее
собственного, честное слово.
Я не испытывал к нему сейчас ненависти. Нет. Скорее симпатию.
- Прощай.
Он тоже поднялся, неуверенно наметив протягивание правой руки. Я
пожал эту руку, готовно протянувшуюся навстречу.
Когда-то при мысли, чего эта рука касалась, я погибал.
А почему бы, в конце концов, мне было теперь и не пожать ее?
13
Зима сматывалась с каждым солнечным оборотом, все более размашистым и
ярким; таяло, сияло, позванивало; почки памяти набухли и стрельнули
свежими побегами воспоминаний о женщинах и любви.
И я полетел в Вильнюс, где жила сейчас моя первая женщина, жена
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг