- Ты Павел, - покивал головой Годи. - А отчество твое?
- Павел Игнатьевич, - неуверенно ответил двойник.
- Так-так, - сказал Годи, усмехаясь. - А живешь ты, стало быть,
здесь?
- Да, - кивнул двойник слегка затравленно, - я - здесь. А вы? Вы
живете где? Здесь? И вы?.. - Он, кажется пришел в замешательство. Но вдруг
в его затянутых доселе туманной пеленой глазах стало появляться вполне
осмысленное выражение.
- Ах да, опыт, - сказал он. - Я сделал опыт...
Годи резко поднялся, обошел голого, остановился у него за спиной,
быстрым движением вынул из-под полы сюртука длинный кинжал (раньше я видел
его на стене гостиной и, трогая лезвие, поражался его остроте), держа
двумя руками, занес его над головой двойника и что есть силы ударил
острием в шею, загнав кинжал по рукоять.
Двойник захрипел, изо рта его брызнула кровавая пена, и, корчась в
судорогах, он рухнул на пол.
- Ну вот, молодой человек, - обратился Годи ко мне, - сейчас мне без
вашей помощи не обойтись.
Меня охватил ужас, и к горлу подкатила тошнота. Мне хотелось бежать
прочь из этой страшной комнаты. Но ноги не слушались, и я не мог даже
подняться.
А голый человек, только что, как бык на бойне, заколотый Годи, еще
корчился на полу.
- Ну же, сударь, - повторил убийца, словно не понимая причины моего
волнения, - быстрее, сделайте одолжение, помогите мне занести тело в
мастерскую. А то, чего доброго, зайдет кто-нибудь, не правильно поймет...
И я повиновался. Мы отволокли затихшую жертву в мастерскую и положили
на верстак, застланный клеенкой. Годи включил дисковую пилу и я понял, что
он намерен расчленить тело. Я не мог, да и не желал присутствовать при
этом; выйдя в гостиную, я попытался открыть входную дверь, но она не
поддалась (видно, в замке есть какой-то секрет). А для того, чтобы позвать
Годи на помощь, мне надо было вернуться в мастерскую, я же не мог этого
сделать: мне с лихвой хватало звуков.
Не в силах придумать что-либо более подходящее и, почувствовав
дурноту, я рухнул на ту самую кушетку, с которой наблюдал описанную
отвратительную сцену.
По гудению воздуха в трубе, я понял, что Годи растопил свою маленькую
домну и, по-видимому, сжигает сейчас части раскромсанного тела. Потом в
мастерской журчала вода. И вскоре он вышел - переодетый в чистое, умытый и
причесанный. Он сначала мельком глянул на меня, затем пригляделся более
внимательно, а потом сказал с досадой в голосе:
- Ох, простите, сударь. Я кажется не учел утонченности вашей психики
и нарушил какие-то ваши этические установки?
- Зачем вы его убили?
- А зачем вам два Годи? - искренне удивился он.
- Тогда зачем вы его создали? - настаивал я.
- Чтобы убедиться, что могу это. Нормальный эксперимент.
- Чудовищный, жестокий эксперимент.
- Вовсе нет. Три часа назад этого существа на свете не существовало,
и вот его снова нет. Я не нарушил равновесия мировых сил, а значит, не
нарушил и никаких запретов. Я убил? Кого? Да его и не было никогда.
- Не надо было его создавать. Но уж если так случилось, следовало
оставить его.
- Чтобы назавтра он начал претендовать на мой дом, на мое имущество,
на мое имя, в конце концов?
- Но ведь это ВЫ создали его.
- Э-э, милейший, да я вижу, вы ничего не поняли. Это же был Годи.
Павел Игнатьевич - собственной персоной, без подделки, без халтуры. Это
был Я - от и до. Каждая молекула, каждая мысль совпадала с моими. А уж
себя я знаю. Единственной возможностью избежать крупных неприятностей было
воспользоваться его слабостью или растерянностью. Уж поверьте. Еще
немного, стоило ему прийти в себя, одеться, и уже никто из нас двоих (а о
вас я и не говорю) не смог бы уверенно сказать, кто кого создал. Да даже
если бы мы и оставили ему какую-то помету, в своих мыслях, по природе
своей, он бы все равно был самым настоящим Годи, я, повторяю, в работе не
халтурю. К сожалению, доселе в мире существовал один я. Я к этому привык,
да и мир - тоже. Если бы я мог, я создал бы под своего двойника еще один
мир, но это, к сожалению, мне не по силам. Пока. Значит, одного из нас
следовало уничтожить.
- Но раз вы сами говорите, что ваш двойник не был муляжом, куклой,
фантомом или чем-то еще, а был самым настоящим человеком - вами, выходит
вы все-таки не просто уничтожили плод эксперимента, а совершили именно
убийство.
- САМОУБИЙСТВО, молодой человек, не путайте. - Тут он вскочил с
кресла и заявил: - И все. И хватит об этом. Еще раз прошу извинения за то,
что не учел вашей хрупкой нервной конституции. Давайте же прекратим наш
бессмысленный спор и выпьем по чашечке кофе.
И я снова подчинился ему. Но долго еще нет-нет, да и вспоминался мне
сползающий с кресла на пол окровавленный голый человек с вонзенным в шею
кинжалом.
В тот вечер я все-таки задал Годи еще один вопрос по тому же поводу:
"И все-таки, неужели вы создали его только из любопытства?" "Я должен был
убедиться в том, что я это могу. Но главное, отныне я не считаю себя в
долгу перед ним, - Годи указал пальцем вверх. - Он создал меня. Я
уничтожил себя. Я-оставшийся принадлежу отныне только себе".
Позже я не раз убеждался в безыскусной доброте и бескорыстии Годи. Но
я всегда помнил, что доброта для него - не естественный душевный порыв,
хоть и принятый им, хоть и выполняемый им честно, но все же навязанный ему
извне, закон. Если он мог обойти его не нарушая, он спокойно делал это, и
описанный выше случай служит прекрасной тому иллюстрацией.
ДНЕВНИК ВИКИ. 2 МАРТА
Не знаю почему, вдруг захотелось сюда что-нибудь записать. Я уже
поняла, что нормально вести дневник все равно не буду - не хватит
терпения. Но сначала думала, что вообще брошу это дело, а теперь решила:
пусть лежит, захочется - запишу что-нибудь. Все равно потом будет легче
вспомнить, что было в промежутках между записями, чем если бы их вообще не
было.
Сегодня в школе до меня докопалась Инка с вопросом, где это я
пропадаю целыми днями. И я все рассказала ей про Виктора. Ведь трудно все
держать в себе. Она никак не могла поверить, что между нами до сих пор
ничего не произошло, думала, я стесняюсь, и все наезжала на меня, мол, да
ладно ты, начала, так ВСЕ рассказывай. Но я врать на себя не стала. Хотя
мне странно и самой.
Я очень привязалась к нему. Я езжу в его контору каждый день
(оказывается, под Новый год у него потому было пусто дома, что жена в
ноябре возила куда-то дочку, на лечение, что ли, и там застряла. Но
теперь-то - все на месте. Сразу мысль: вот же негодяй, стоило жене
отлучиться... но я так понимаю, что ему и с ней - одиноко).
Я знаю, что все это нехорошо, но в то же время, мы ведь ничего
плохого не делаем. Мне просто нравится разговаривать с ним, слушать его.
Он все понимает. Хотя иногда бывает ужасно вредным. К тому же мне стали
интересны его адвокатские дела, и я, наверное, буду поступать на
юридический.
Его сослуживцы уже привыкли, что я там все время торчу, считается,
что я готовлюсь к поступлению. Во всяком случае, никто ни на что не
намекает. Когда все уходят, мы остаемся одни и ведем разговоры обо всем на
свете и еще целуемся. Почему-то я не стесняюсь его ни в чем, вот,
например, на днях пожаловалась ему, что у меня растет грудь - буквально
каждый день становится побольше. А он усмехнулся и сказал: "Мне бы твои
проблемы". Это как раз один из тех случаев, когда он меня бесит.
Я не расспрашиваю его о семье, но, как мне кажется, там у него все в
порядке, и ничего серьезного он со мной не затевает. Я вообще не понимаю
его.
И вот обо всем этом я и рассказала Инке. А она говорит: "Чего тут
непонятного? Трахнуть он тебя хочет, вот и все", Я отвечаю: "Чего же тогда
не трахает? Даже не пытается. Сто раз уже мог бы". "Боится, наверное, -
говорит она, - еще подашь в суд, что он тебя изнасиловал. Кто тебя знает.
Или как там еще про несовершеннолетних?.." "Растление малолетних, -
припомнила я из уголовного кодекса (моей настольной теперь книги). - Нет,
это отпадает, он знает, что я в суд не подам". "То есть, в принципе, ты
уже готова?" "Да ничего я не готова! Но если я сама не захочу, ничего не
будет. Ну а если уж случится, значит, я этого хотела, тогда и дергаться не
буду. Но пока я ничего такого НЕ ХОЧУ". "ПОКА, - усмехнувшись,
передразнила Инка с ударением. - И сколько будет длиться твое "пока"?"
"Ну, не знаю, долго, наверное..." "Не юли, - сказала она сурово, - все
ясно, как день, - (любит она корчить из себя "роковую женщину"), - никаких
"пока"; ты УЖЕ готова". Я даже разозлилась: "Да я же говорю, он сто раз
мог сделать со мной все, что угодно..." "И на сто первый - сделает. Он-то
ведь не знает, что ты уже готова. Ты надеюсь, еще не говорила ему, что
вовсе не обидишься? Ты ему нравишься, но ты маленькая, и он не хочет тебя
отпугнуть". "И что же, он ждет, пока я вырасту?" "Наверное, он и сам не
знает, чего ждет. Только если ты вовремя не порвешь с ним, рано или поздно
он все-равно не удержится, да и трахнет тебя". "Дура ты", - говорю я.
"Сама дура", - ответила она, и мы немного подулись друг на друга. Но потом
я все-таки первая ее спросила: "Слушай, а ты-то откуда так в этих делах
разбираешься?" "У меня, - говорит она, - опыт. Побольше чем у тебя, во
всяком случае".
Ой мама! Умру от смеха. Опыт у нее... Сто индийских фильмов и роман с
Вадиком - вот и весь опыт.
И все-таки, у нее как-то яснее все выходит, чем у меня. А у меня -
сплошной "синий туман" (ненавижу эту песню): чего я хочу? чего не хочу?
чего хочет он? что можно, а что - нельзя? что хорошо, что плохо?.. Я
только знаю точно, что мне нравится быть рядом с ним, и ничего дурного мы
не делаем.
И все-таки я уже два раза давала себе слово к нему не приезжать, но
потом все как-то само получается: думаю, да ладно, съезжу, ничего
страшного; скучно же. Но буду вести себя строго. А когда приезжаю, только
в кабинет к нему захожу, рот - до ушей, ничего не могу с собой поделать.
Короче, не знаю!..
Но главное, я в него НЕ ВЛЮБИЛАСЬ. Это точно.
Ладно. Посмотрим, что будет дальше. Уроки надо делать.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛЕТОВА
На днях Годи немного рассказал мне о себе. Хотел записать сразу, да
все не было времени, а сегодня, когда я более или менее свободен,
оказалось, что история его в моем сознании уже оформилась в нечто похожее
на беллетристический рассказ.
...Родился Павел Игнатьевич в подмосковном селе Косицине, испокон
века в котором жили невесть откуда взявшиеся тут молдаване. (Факт, что
обладатель аристократических манер и чуть ли не дворянского лоска (хоть то
и другое и кажется несколько наигранным) Годи - родился в деревне, сперва
несказанно поразил меня. Но позднее я понял в чем дело: мать его
происходила из древнего молдавского княжеского рода. Хоть жизнь и
поставила ее на самую нижнюю социальную ступеньку, а отсутствие мужа
вынудило выполнять самую тяжелую работу, все же она нет-нет, да и
напоминала сыну о его исключительной родословной.)
Но куда же делся его отец? Кем он был? Вопрос этот мучил его с
детства, но единственный ответ который он находил был слишком уж
несуразным:
- Марсианин твой отец, Паша, - отвечала ему мать, когда приходил он
со двора до слез задразненный соседской шпаной. И для убедительности по
слогам произносила: И-но-пла-не-тя-нин.
- Знаем мы этих "интиплитян"-то, - хмыкал, подслушивающий, по
обыкновению, соседский дед Ион. - Интиплитяне-то те в аккурат семь лет
назад тута телятник ставили...
И если мать в это время стряпала пельмени, то била она деда скалкой,
если стирала - чехвостила его мокрой тряпкой. Но особенно нехорошо было
Иону, если в это время увесистой кленовой толкушкой она толкла картошку.
...Повзрослев немного, Паша понял, что легенду эту мать не столько
для него, сколько для себя выдумала. Наверное, для того, чтобы хоть как-то
оправдаться за свое падение "из князей в грязь". А он, хоть и жалел ее, а
все же, случалось, не сдержавшись, обрывал ее Ионовыми словами (дед-то к
тому времени помер уже), когда снова заводила она эту свою песенку об
инопланетянах, отвечая на вопрос, удерживаться от которого он все никак не
мог научиться.
По молодости ничего дворянского Павел в себе не чувствовал (так же
как и инопланетного): обычный деревенский парень. И лишь повзрослев,
принялся тщательно культивировать в себе аристократические наклонности. Но
это - много лет спустя...
Кличку "интиплитянин" в армии не знали, и там Павлу жилось проще. Но
сама служба дурацкая была - в комендантской роте: шагистика и наведение
порядка в штабе. В Косицино родное Павел не вернулся, чужой он там.
Погулял только, наряд свой дембельский показал ("глянь-ка, вишь,
интиплитянин-то павлином каким вырядился..."), собрал манатки и - в город.
"Учиться, мать, буду, - сказал, - человеком стану".
...И действительно - выучился. И начал тихую холостяцкую жизнь
рядового инженера некрупного мясного комбината. И не вспомнил бы никогда о
невероятных материных россказнях, не случись с ним следующая оказия.
Однажды, в пятницу, в конце дня, производя осмотр холодильной
установки, он необычно долго задержался в камере, зайдя далеко, к самой
морозилке, за висящие туши. А мастер Копышев, уходя, просто-таки забыл,
что Павел еще тут, и захлопнул дверь.
Его насквозь заледеневшее тело Копышев нашел в понедельник утром.
Скрючившись, сидело оно у самого входа в камеру. Пытаться обнаружить
признаки жизни было просто глупо. И тело сразу свезли в морг.
...Сторож анатомического корпуса мединститута, где и находился морг,
услышал ночью удары в дверь изнутри. Был он, во-первых, не робкого
десятка, во-вторых, к постоянной близости трупов привык и ничуть их не
боялся, в-третьих, знал, что всякое бывает и не раз слышал рассказы о том,
как живых людей принимали за мертвых. Поэтому - не запаниковал, а отпер
дверь, и в коридор вывалился привезенный давеча замороженный.
Около трех месяцев провалялся Павел Годи в военном госпитале (куда
его почему-то определили) с двусторонней пневмонией и обморожением
конечностей. Но он был жив! И это было невероятно для окружающих. Для него
же еще более невероятным было то, что произошло с его сознанием в те часы,
когда тело, превращенное в ледышку, валялось сначала на полу хладокамеры,
потом - на столе морга.
...Устав стучаться в дверь и придя к выводу, что это - бесполезно, он
подтащил ко входу подходящую по размеру тушу, сел на нее и закрыл глаза.
Смерть, пританцовывая от холода, стояла наготове за его спиной. Но это
была обыкновенная рядовая смерть, и она не ожидала от клиента
последовавшей неприличной выходки.
Он спал. Во сне он начал умирать. И тут что-то подсказало ему, что
можно этого и не делать. Нужно только "рвануться"... и даже не изо всех
сил, а просто неким особым образом - со специальным "поворотом"; и не
прямо, а под определенным "углом" - рвануться разумом из тела,
по-особенному "выгнувшись"... Нет, все термины прошлой жизни выглядят тут
нелепо. Но он ЗНАЛ, КАК все это нужно делать. И он выгнулся разумом,
дернулся под подсказанным интуицией углом... Смерть, отвесив челюсть,
выронила косу, а дух Павла Годи вместо того, чтобы, как положено,
отправиться к праотцам, подскочил к дверям холодильной камеры и, встав
ребром, без особого труда протиснулся наружу в полумикронный зазор.
...Как он себя ОЩУЩАЛ? (И это слово тоже неупотребимо в данном
случае; ощущать по-настоящему можно только посредством органов чувств, он
же весь сейчас был, собственно, одно ощущение, чувство.) Спрашивать у
него, что он сейчас чувствует - было бы столь же нелепо, как о количестве
вагонов в электровозе интересоваться у электричества. Но он ЗНАЛ, что
сейчас он - прозрачная, очень тонкая субстанция, имеющая форму отображения
человеческой фигуры на плоскость. И в данный момент он мчался по ночным
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг