- Да, - ответил мужчина за обоих.
- И вы никогда не обвините меня в том, что я принудил...
- Глупости, - перебил его мужчина.
- Что ж, следуйте за мной. - И Годи отворил дверь кабинета.
Гигантский алмаз в узорной платиновой оправе стоял на столике
посередине.
- Присаживайтесь, - указал Годи на плетеные стулья, и гости
послушались.
- А деньги?.. - начал было мужчина (кажется, его звать Виктор), но
Годи сразу же остановил его:
- Уж простите за банальную сентиментальность, но любовь действительно
не продается и не покупается. И обратный процесс также должен протекать
без налета корысти. Это - одно из обязательных условий чистоты
эксперимента. Видите ли, ваше желание можно было бы исполнить и простым,
так сказать, "бытовым" способом - немного гипноза, немного нелицеприятных
сведений о партнере, о его побуждениях... Я мог бы заставить вас даже
забыть имена друг друга. Но лично меня интересует СИНТЕЗ, чистый синтез. -
Годи несло. Если уж он начал говорить, остановить его трудно. - Я учусь
создавать чувства. А для начала - создавать их отсутствие, как бы не
звучало это нелепо...
Я внимательно вглядывался в их лица. Сочетание растерянности и
решимости. Мужчина, услышав слова "создавать их отсутствие", положил
ладонь на руку девушке. Она не убрала руку и даже улыбнулась ему, но я
видел, что улыбка эта далась ей непросто. А Годи все говорил:
- Представьте: мне нужно создать зернышко пшеницы. Можно, конечно,
его купить, но моя задача - именно СОЗДАТЬ. Однако и в этом случае есть
два варианта: первый - вырастить, сколько угодно; но это путь крестьянина,
на самом деле зернышко создает не он а природа, он лишь отслеживает его
рост. А вот второй путь - путь истины: сотворить из ничего...
Мужчина нетерпеливо перебил его:
- Простите, но ваши мотивы нас совершенно не волнуют. Вы можете это
сделать? Вы будете это делать?
- Да-да, - осекся Годи. - Смотрите на кристалл и не отрывайте от него
взгляд, что бы ни случилось. - Затем он обратился ко мне (я стоял на
пороге кабинета): - Войдите и закройте за собой дверь.
Я послушался, а он добавил:
- И свет потушите.
Кабинет погрузился во тьму, и Годи тихо сказал:
- Не отрывайте глаз от того места, где только что видели кристалл. И
молчите.
Тягостная тишина после этих его слов стояла минуты четыре, а затем
раздались негромкие слова заклинания. Полная белиберда, но в той
обстановке эти звуки казались внушительными и наполненными если не смысла,
то, во всяком случае, силы. Я точно запомнил первую фразу, так как она
рефреном повторялась несколько раз: "Шомба-шомба авилла йомба, жави-рави
авилла ромба..." Говорил он долго, и минут через двадцать я заметил, как
во тьме начало угадываться какое-то неяркое свечение. Точнее - два чуть
мерцающих пятна. Они становились все отчетливее, и стало заметно, что они
переливаются легкими оттенками разных цветов - светло-розовый, чуть
зеленоватый, бело-голубой... Свечение набирало силу, и уже было видно, что
это - как бы разноцветные оболочки вокруг голов девушки и мужчины.
Годи бормотал все громче и громче, радужные волны сфер-пузырей
становились все ярче и насыщеннее, вращаясь вокруг голов все
стремительнее. А волосы их шевелились, будто от ветра, и в них с
потрескиванием роились искры, словно бы электрические, но тоже -
разноцветные.
В комнате уже настолько посветлело, что я смог разглядеть и Годи. Он
произносил свои нелепые слова, наложив на лицо узловатые кисти рук с
растопыренными пальцами.
Радужное вращение приняло бешеный темп, но цвета, вопреки законам
физики, не смешались, превращаясь в белый, а, несмотря ни на что,
существовали раздельно.
И в тот миг, когда я услышал, как заклекотал и заскребся в дверь за
моей спиной Джино, прямо из глаз девушки и мужчины брызнули в кристалл
пучки тоненьких ярких, словно лазерные, но не прямых, а ломаных нитей.
Цвета их быстро менялись, и всполохи синего, зеленого, красного пламени
мигали теперь прямо внутри кристалла. И очень быстро свечение вокруг голов
потускнело, как бы перетекая по этим нитям в алмаз, а вскоре сиял один он
- до боли в глазах интенсивно и удивительно красиво.
Годи нагнулся и вынул из-под столика предмет, которого раньше я не
видел никогда - что-то вроде отражателя прожектора или чаши, зеркальной
внутри - и установил его на столике. Затем осторожно взял сияющий
сумасшедшим светом камень и положил его внутрь этого приспособления.
Сделав это, он отступил на шаг и, вновь наложив руки на лицо, опять быстро
и неразборчиво забормотал.
И почти сразу раздался страшный, оглушающий треск, столб света
молнией ударил из камня в потолок и, одновременно с тем, как потемнело в
комнате, ярко полыхнуло за окном.
И наступила тьма.
Тьма и ватная тишина.
- ...Включите свет, - голос Годи был еле слышен.
Я нажал на кнопку. Тускло и неприятно замерцала лампа. Отчего-то
тревожно защемило сердце. Я глянул на потолок, ожидая увидеть там большое
обугленное отверстие. Но он был абсолютно цел и чист. Я посмотрел на Годи.
Он потемнел и словно бы высох, лицо - изможденная маска. И в то же время
взгляд его горел торжеством.
А Вика и Виктор посмотрели друг на друга... И одновременно отвели
глаза.
Мужчина встал первым:
- Спасибо, - кивнул он Годи. - У вас все получилось.
- Не за что, не за что, - усмехнулся тот.
Все вместе мы прошли в гостиную.
- Я провожу тебя?.. - полувопросительно произнес мужчина, обращаясь к
Вике.
- Не стоит, - ответила она.
- Я провожу тебя, - упрямо повторил он.
- Нет, - раздраженно сказала она, - НЕТ.
- Как знаешь, - произнес он, - мне показалось, с облегчением.
И, попрощавшись с нами, они двинулись вниз по лестнице.
Я закрыл дверь и обернулся к Годи. Он зябко потер ладони и, дружески
улыбаясь, обратился ко мне:
- Каково, сударь?! Поздравьте!
А я понял, что очень, очень хочу его убить.
ДНЕВНИК ВИКИ. 27 НОЯБРЯ
(последний день последнего месяца последнего года)
Ну вот и все. То есть, совсем - все. Нет больше ни тревог, ни
сомнений. Жалею ли я о том, что случилось, о том, что мы с собой сделали?
Нет. Потому что я НЕ ПОМНЮ, как все было. И я знаю, почему. Потому что это
такое чувство, которое понимаешь только тогда, когда оно есть в тебе.
Недаром в детстве каждая из моих влюбленностей (в учителя, в киноактера
или в мальчика из старшего класса) казалась первой, единственной и
наконец-то НАСТОЯЩЕЙ. Когда это проходит, помнить и понимать уже
невозможно.
Только на этот раз уж слишком большая часть моей души превратилась в
пепел. Слишком большая гора упала с плеч. Стало СЛИШКОМ легко. Так легко,
что ничего уже не держит меня здесь.
Глупо, наверное, думать сейчас об этом, но все-таки хорошо, что я еще
не чувствую того, кто во мне. Что еще не научилась понимать, что он есть.
Наверное, если бы это случилось, уходить мне было бы еще труднее. Я бы
жалела его больше, чем себя.
А маму и папу жалко.
Этот дневник... Собственно, этот дневник - НАША с Виктором летопись.
Я хотела бы, чтобы к нему он и попал. Просто, как память. И чтобы он знал,
что все, абсолютно все, что с нами было, было хорошо. И даже сейчас я не
чувствую отчаяния или боли, или чего-то в этом роде. Есть только покой и
уверенность в том, что именно покой мне и нужен.
Я придумаю, как сделать, чтобы эта тетрадь попала к тебе, Виктор. И
вот несколько главных фраз, которые я пишу тебе на прощание:
- мы сделали все правильно; так, как и должны были; не вздумай корить
себя
- не жалей меня, я уверена, лучшее, что могла я узнать в жизни, я
узнала; благодаря тебе
- не вини себя в моей гибели, ты тут не при чем: ты для меня сейчас -
абсолютно чужой (как и я для тебя - чужая, ведь так?)
- все-таки, не забывай меня; мне хочется, чтобы хоть кто-то обо мне
помнил, без любви и без горечи, просто ПОМНИЛ.
Прощай.
ЭПИЛОГ
Годи был расстроен. Он вышагивал из угла в угол, размахивая руками и
бормоча. При этом к Летову он не обращался, а говорил словно бы сам с
собой:
- Никогда еще я не был так близок... Думал уже, что сумел избавиться
от неусыпного ока... Тогда я был бы поистине всемогущ. Кто может обвинить
меня в том, что, мол, это желание - противоестественно? Я кому-то причинил
вред? Нет, мое желание благородно!.. И вдруг какие-то две букашки, два
глупых червяка, две влюбленные улитки ("красивый образ", - отметил про
себя Летов отстраненно) бросают вызов... Нет, они не бросают вызов, они
просто-напросто суют меня носом в откровенное мое бессилие...
Летов не выдержал:
- Да что случилось-то? Чего вы так распаляетесь? Замысел ваш -
отвратителен и противоестественен, но он удался, я сам видел...
- Э, нет. Ничего вы не видели. Я и сам думал, что все получилось. Но
проклятый разум не дает покоя и, анализируя, обнаруживает собственные
ошибки; я знаю теперь, что произойдет дальше. Я понял, как они обставят
меня. Я уничтожил их любовь, то есть, создал ОТСУТСТВИЕ ЛЮБВИ; но нечаянно
я оставил-таки им лазейку: они уничтожат себя, а вместе с собой - и
созданное мной отсутствие любви. А значит - возродят ее. Простая
арифметика: минус на минус дает плюс. И то, что они создадут будет уже
абсолютно неподвластно моей воле, ведь это будет любовь без носителей, то
есть ЛЮБОВЬ В ЧИСТОМ ВИДЕ.
- Какая-то уродская, вывихнутая логика.
- Тем не менее это так. Я, видите ли, "алгеброй гармонию поверил". Я
не очень-то эмоционален, и, пожалуй, вовсе не сентиментален, в отличие от
вас. Но я знаю ЗАКОНЫ, которым подчинены ваши чувства. И уж, пожалуйста,
поверьте мне: эти законы не менее точны и недвусмысленны, чем законы
физики или геометрии... Я так устал от покровительства ЭТИХ, - большим
пальцем Годи указал вверх. - А ведь они не умнее меня. Просто они владеют
СИЛОЙ, а у меня ее нет. Но я был уже так близко...
- Вы что, - перебил его Летов, до которого только сейчас стал
доходить весь смысл сказанного Годи, - хотите сказать, что они покончат
жизнь самоубийством?
- Именно, сударь. Именно-с. Они сделают это. И, словно пощечина мне,
они сделают это НЕ СГОВАРИВАЯСЬ. Им, видите ли, без этой их любви, по их
же просьбе, заметьте, уничтоженной, вдруг обоим незачем стало жить.
Забавно?
Летов почувствовал, как ненависть к этому существу, которое нынче он
не рискнул бы даже назвать человеком, волной нахлынула на него и охватила
целиком. Но он не хотел, чтобы его волнение было замечено и, подавив его,
спросил все же слегка дрожащим голосом:
- Они уже... вы знаете точно, что они?..
- Нет, точно я не знаю. Но интуиция и логика еще никогда не подводили
меня.
- И нельзя попытаться их... им помешать?
Годи встрепенулся:
- Браво! А мне и в голову не пришло. А ведь это - реальный выход. Я
должен помешать им. Конечно, моим поражением является уже само их решение.
Но если я сумею их удержать, они скорее всего привыкнут к нынешнему своему
состоянию. Я успею помешать хотя бы одному из них, и этого будет
достаточно для моей победы: мои чары будут действовать до тех пор, пока я
жив. И созданное мной ОТСУТСТВИЕ ЛЮБВИ будет продолжать существовать, как
подтверждение моей силы. Но в таком случае нужно быстрее, - засуетился он,
- я должен успеть...
Он быстро прошел в лабораторию, а выйдя из нее, обратился к Летову:
- Вот что, молодой человек. Я вновь прошу вас все о том же одолжении:
последите, пожалуйста, за моим телом. Вернуться я думаю скоро, но все
же...
- Извольте, - ответил тот с нарочитым безразличием. Но Годи так
спешил, что не обратил внимания на эту фальшь и, отпирая дверь, продолжал:
- Тогда пожалуйста, делайте все в точности так же, как в прошлый раз:
посмотрите за телом и не закрывайте двери до моего возвращения.
Летов согласно кивнул.
- Ну вот и славно, - удовлетворенно ухмыльнулся Годи (как и многие
незаурядные личности, силой разума способные преодолевать века и
тысячелетия, он оказался беспомощным в понимании одной единственной души
одного единственного близкого человека). От его меланхолии не осталось и
следа. - В конце концов, я ведь и для Вас стараюсь: пытаюсь спасти от
гибели девушку, которой вы, мой друг, слегка увлечены... Что же, давайте
сядем на дорожку.
Годи опустился в кресло.
- Кстати, - продолжал он, все так же ухмыляясь, - а ведь место-то в
ее сердце нынче свободно. И не без моей, заметьте, помощи. Цените...
Не сознавая опасности, он было открыл уже рот, чтобы произнести еще
какую-то опереточную пошлость, но внезапно обмяк и мешковато сполз на пол.
Висящий все это время под потолком сонный Джино вздрогнул, отцепился
от люстры и, расправив крылья, устремился к выходу.
Летов поднялся, взял тело Годи под мышки и усадил его обратно в
кресло. Сел напротив и с минуту внимательно вглядывался в обрюзгшее лицо,
еще хранившее тень давешней ухмылки. Затем он поднялся и совершил действие
прямо противоположное обещанному - тщательно запер входную и комнатную
двери.
После этого он вновь подхватил тело Годи и перетащил его на этот раз
на стол, положив на спину так, что голова осталась без опоры.
Затем он вынул из ножен со стены коллекционную кривую самурайскую
саблю, осторожно потрогал лезвие клинка, отступил на шаг и, тщательно
прицелившись точно в середину вздыбившегося кадыка, одним ударом отсек
ненавистную гордую голову, с глухим стуком упавшую на пол.
- Дурак, - произнес Летов, ни к кому не обращаясь, и, осторожно
переступив ползущий к порогу ручеек крови, уселся обратно в кресло.
...Минут десять сидел Летов почти без движения, поражаясь
собственному спокойствию и наблюдая, как лужа возле порога становится все
больше и больше. "Похоже на финал "Идиота", - тупо подумал он. Потом сам
себя поправил: - Однако я - не князь Мышкин и даже не Рогожин. А Годи - не
Настасья Филипповна. Это уж точно..." Но вскоре оцепенение прошло, он
вспомнил о цели своего поступка, схватил записную книжку и бросился к
телефону. Он не знал, к кому полетит Джино в первую очередь, но координаты
у него были только Вики, к тому же именно ее судьба волновала его
по-настоящему. Он набрал номер, но услышал лишь короткие гудки. Занято?
Положив трубку, он, чтобы хоть чем-то занять время ожидания, "навел
порядок" - брезгливыми пальцами поднял за волосы отсеченную голову с пола
и, положив ее сверху на тело, на живот, накрыл все это сдернутым с дивана
пледом.
"Не общение ли с Годи сделало меня столь хладнокровным? - подумал он,
но тут же опроверг себя сам - нет, дело не в этом; а в том, что я знал:
души в этом теле сейчас нет, то есть фактически оно - труп". И еще одна
странная мысль посетила его: "Это уже второй труп Годи, который я здесь
вижу".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг