мерцала совершенно невиданная злоба. Голова сделала такое движение, словно
клюнула воздух, весь столб вобрался в лопухи, и только одни глаза остались
и, не мигая, смотрели на Александра Семеновича. Тот, покрытый липким
потом, произнес четыре слова, совершенно невероятных и вызванных сводящим
с ума страхом. Настолько уж хороши были эти глаза между листьями.
- Что это за шутки...
Затем ему вспомнилось, что факиры... да... да... Индия... плетеная
корзинка и картинка... Заклинают.
Голова снова взвилась и стало выходить туловище. Александр Семенович
поднес флейту к губам, хрипло пискнул и заиграл, ежесекундно задыхаясь,
вальс из "Евгения Онегина". Глаза в зелени тотчас же загорелись
непримиримою ненавистью к этой опере.
- Что ты сдурел, что играешь на жаре? - послышался веселый голос
Мани, и где-то краем глаза справа уловил Александр Семенович белое пятно.
Затем истошный визг пронзил весь совхоз, разросся и взлетел, а вальс
запрыгал, как с перебитой ногой. Голова из зелени рванулась вперед, глаза
ее покинули Александра Семеновича, отпустив его душу на покаяние. Змея
приблизительно в пятнадцать аршин и толщиной в человека, как пружина
выскочила из лопухов. Туча пыли брызнула с дороги и вальс кончился. Змея
махнула мимо заведующего совхозом прямо туда, где была видна белая
кофточка, на дороге, Рокк видел совершенно отчетливо: Маня стала
желто-белой и ее длинные волосы как проволочные поднялись на полтора
аршина над головой. Змея на глазах Рокка, раскрыв на мгновение пасть, из
которой вынырнуло что-то похожее на вилку, ухватила зубами Маню, оседающую
в пыль, за плечо, так что вздернула ее на аршин над землей. Тогда Маня
повторила режущий предсмертный крик. Змея извернулась пятисаженным винтом,
хвост ее взмел смерч, и стала Маню давить. Та больше не издала ни одного
звука и только Рокк слышал, как лопались ее кости. Высоко над землей
взметнулась голова Мани, нежно прижавшись к змеиной щеке. Изо рта у Мани
плеснуло кровью, выскочила сломанная рука и из-под ногтей брызнули
фонтанчики крови. Затем змея, вывихнув челюсти, раскрыла пасть и разом
надела свою голову на голову Мани и стала налезать на нее, как перчатка на
палец. От змеи во все стороны было такое жаркое дыхание, что оно коснулось
лица Рокка, а хвост чуть не смел его с дороги в едкой пыли. Вот тут-то
Рокк и поседел. Сначала левая и потом правая половина его черной головы
покрылась серебром. В смертной темноте он оторвался, наконец, от дороги,
и, ничего и никого не видя, оглашая окрестности диким ревом, бросился
бежать...
9. ЖИВАЯ КАША
Агент государственного политического управления на станции Дугино
Щукин был очень храбрым человеком. Он задумчиво сказал своему товарищу,
рыжему Полайтису:
- Ну, что ж, поедем. А? Давай мотоцикл, - потом помолчал и добавил,
обращаясь к человеку, сидящему на лавке, - флейту-то положите.
Но седой трясущийся человек на лавке, в помещении дугинского ГПУ,
флейты не положил, а заплакал и замычал. Тогда Щукин и Полайтис поняли,
что флейту нужно вынуть. Пальцы присохли к ней. Щукин, отличавшийся
огромной, почти цирковой силой, стал палец за пальцем отгибать и отогнул
все. Тогда флейту положили на стол.
Это было ранним солнечным утром следующего за смертью Мани дня.
- Вы поедете с нами, - сказал Щукин, обращаясь к Александру
Семеновичу, - покажете нам где и что.
Но Рокк в ужасе отстранился от него и руками закрылся, как от
страшного видения.
- Нужно показать, - добавил сурово Полайтис.
- Нет, оставь его. Видишь, человек не в себе.
- Отправьте меня в Москву, - плача, попросил Александр Семенович.
- Вы разве совсем не вернетесь в совхоз?
Но Рокк вместо ответа опять заслонился руками и ужас потек из его
глаз.
- Ну, ладно, - решил Щукин, - вы действительно не в силах... Я вижу.
Сейчас курьерский пойдет, с ним и поезжайте.
Затем у Щукина с Полайтисом, пока сторож станционный отпаивал
Александра Семеновича водой и тот лязгал зубами по синей выщербленной
кружке, произошло совещание... Полайтис полагал, что вообще ничего не
было, а просто-напросто Рокк душевно больной и у него была страшная
галлюцинация. Щукин же склонялся к мысли, что из города Грачевки, где в
настоящий момент гастролирует цирк, убежал удав-констриктор. Услыхав их
сомневающийся шепот, Рокк привстал. Он несколько пришел в себя и сказал,
простирая руки, как библейский пророк:
- Слушайте меня. Слушайте. Что же вы мне не верите? Она была. Где же
моя жена?
Щукин стал молчалив и серьезен и немедленно дал в Грачевку какую-то
телеграмму. Третий агент, по распоряжению Щукина, стал неотступно
находиться при Александре Семеновиче и должен был сопровождать его в
Москву. Щукин же с Полайтисом стали готовиться к экспедиции. У них был
всего один электрический револьвер, но и это была уже хорошая защита.
Пятидесяти зарядная модель 27-го года, гордость французской техники для
близкого боя, била всего на сто шагов, но давала поле два метра в диаметре
и в этом поле все живое убивала наповал. Промахнуться было очень трудно.
Щукин надел блестящую электрическую игрушку, а Полайтис обыкновенный
25-зарядный поясной пулеметик, взял обоймы и на одном мотоцикле, по
утренней росе и холодку, они по шоссе покатились к совхозу. Мотоцикл
простучал двадцать верст, отделявших станцию от совхоза, в четверть часа
(Рокк шел всю ночь, то и дело прячась, в припадках смертного часа, в
придорожную траву), и когда солнце начало значительно припекать, на
пригорке, под которым вилась речка Топь, глянул сахарный с колоннами
дворец в зелени. Мертвая тишина стояла вокруг. У самого подъезда к совхозу
агенты обогнали крестьянина на подводе. Тот плелся не спеша, нагруженный
какими-то мешками, и вскоре остался позади. Мотоциклетка пробежала по
мосту и Полайтис затрубил в рожок, чтобы вызвать кого-нибудь. Но никто
нигде не отозвался, за исключением отдаленных остервенившихся собак в
Концовке. Мотоцикл, замедляя ход, подошел к воротам с позеленевшими
львами. Запыленные агенты, в желтых гетрах, соскочили, прицепили цепью с
замком к переплету решетки машину и вошли во двор. Тишина их поразила.
- Эй, кто тут есть! - крикнул Щукин громко.
Но никто не отозвался на его бас. Агенты обошли двор кругом, все
более удивляясь. Полайтис нахмурился. Щукин стал посматривать серьезно,
все более хмуря светлые брови. Заглянули через открытое окно в кухню и
увидали, что там никого нет, но весь пол усеян белыми осколками посуды.
- Ты знаешь, что-то действительно случилось. Я теперь вижу.
Катастрофа, - молвил Полайтис.
- Эй, кто там есть! Эй! - кричал Щукин, но ему отвечало только эхо
под сводами кухни.
- Черт их знает! - ворчал Щукин. - Ведь не могла же она слопать их
всех сразу. Или разбежались. Идем в дом.
Дверь во дворце с колонной верандой была открыта настежь и в нем было
совершенно пусто. Агенты прошли даже в мезонин, стучали и открывали все
двери, но ничего решительно не добились и, через вымершее крыльцо, вновь
вышли во двор.
- Обойдем кругом. К оранжереям, - распорядился Щукин, - все обшарим,
а там можно будет протелефонировать.
По кирпичной дорожке агенты пошли, минуя клумбы, на задний двор,
пересекли его и увидали блестящие стекла оранжереи.
- Погоди-ка, - заметил шепотом Щукин и отстегнул с пояса револьвер.
Полайтис насторожился и снял пулемет. Странный и очень зычный звук тянулся
в оранжерее и где-то за нею. Похоже было, что где-то шипит паровоз.
Зау-зау... зау-зау... с-с-с-с... - шипела оранжерея.
- А ну-ка, осторожно, - шепнул Щукин и, стараясь не стучать
каблуками, агенты придвинулись к самым стеклам и заглянули в оранжерею.
Тотчас Полайтис откинулся назад и лицо его стало бледно. Щукин открыл
рот и застыл с револьвером в руке.
Вся оранжерея жила как червивая каша. Свиваясь и развиваясь в клубки,
шипя и разворачиваясь, шаря и качая головами, по полу оранжереи ползли
огромные змеи. Битая скорлупа валялась на полу и хрустела под их телами.
Вверху бледно горел огромной силы электрический шар и от него вся
внутренность оранжереи освещалась странным кинематографическим светом. На
полу торчали три темных, словно фотографических огромных ящика, два из
них, сдвинутые и покосившиеся, потухли, а в третьем горело небольшое густо
малиновое световое пятно. Змеи всех размеров ползли по проводам,
поднимались по переплетам рам, вылезали через отверстия на крыше. На самом
электрическом шаре висела совершенно черная, пятнистая змея в несколько
аршин и голова ее качалась у шара, как маятник. Какие-то погремушки
звякали в шипении, из оранжереи тянуло странным гнилостным, словно
прудовым пахом. И еще смутно разглядели агенты кучи белых яиц, валяющихся
в пыльных углах, и странную гигантскую голенастую птицу, лежащую
неподвижно у камер, и труп человека в сером у двери, рядом с винтовкой.
- Назад, - крикнул Щукин и стал пятиться, левой рукой отдавливая
Полайтиса и поднимая правою револьвер. Он успел выстрелить раз девять
прошипев и выбросив около оранжереи зеленоватую молнию. Звук страшно
усилился и в ответ на стрельбу Щукина вся оранжерея пришла в бешеное
движение, и плоские головы замелькали во всех дырах. Гром тотчас же начал
скакать по всему совхозу и играть отблесками на стенах. Чах-чах-чах-тах, -
стрелял Полайтис, отступая задом. Странный четырехлапый шорох послышался
за спиною и Полайтис вдруг страшно крикнул, падая навзничь. Существо на
вывернутых лапах, коричнево-зеленого цвета, с громадной острой мордой, с
гребенчатым хвостом, похожее на страшных размеров ящерицу, выкатилось
из-за угла сарая, и, яростно перекусив ногу Полайтису, сбило его на землю.
- Помоги, - крикнул Полайтис, и тотчас левая рука его попала в пасть
и хрустнула, правой рукой он, тщетно пытаясь поднять ее, повез револьвером
по земле. Щукин обернулся и заметался. Раз он успел выстрелить, но сильно
взял в сторону, потому что боялся убить товарища. Второй раз он выстрелил
по направлению оранжереи, потому что оттуда среди небольших змеиных морд
высунулась одна огромная, оливковая и туловище выскочило прямо по
направлению к нему. Этим выстрелом он гигантскую змею убил и опять, прыгая
и вертясь, возле Полайтиса, полумертвого уже в пасти крокодила, выбирал
место куда бы выстрелить, чтобы убить страшного гада, не тронув агента.
Наконец, это ему удалось. Из электроревольвера хлопнуло два раза, осветив
все вокруг зеленоватым светом, и крокодил, прыгнув, вытянулся, окоченел, и
выпустил Полайтиса. Кровь у него текла из рукава, текла изо рта, и он,
припадая на правую здоровую руку, тянул переломленную левую ногу. Глаза
его угасали.
- Щукин... беги, - промычал он, всхлипывая.
Щукин выстрелил несколько раз по направлению оранжереи и в ней
вылетело несколько стекол. Но огромная пружина, оливковая и гибкая, сзади,
выскочив из подвального окна, перескользнула двор, заняв его весь
пятисаженным телом, и во мгновение обвила ноги Щукина. Его швырнуло вниз
на землю и блестящий револьвер отпрыгнул в сторону. Щукин крикнул мощно,
потом задохся, потом кольца скрыли его совершенно, кроме головы. Кольцо
прошло раз по голове, сдирая с нее скальп, и голова эта треснула. Больше в
совхозе не послышалось ни одного выстрела. Все погасил шипящий,
покрывающий звук. И в ответ ему очень далеко по ветру донесся из Концовки
вой, но теперь уже нельзя было разобрать чей это вой, собачий или
человечий.
10. КАТАСТРОФА
В ночной редакции газеты "Известия" ярко горели шары и толстый
выпускающий редактор на свинцовом столе верстал вторую полосу с
телеграммами "По Союзу Республик". Одна гранка попалась ему на глаза, он
всмотрелся в нее через пенсне и захохотал, созвал вокруг себя корректоров
из корректорской и метранпажа и всем показал эту гранку. На узенькой
полоске сырой бумаги было напечатано:
"Грачевка, Смоленской губернии. В уезде появилась курица величиною с
лошадь и лягается как конь. Вместо хвоста у нее буржуазные дамские перья".
Наборщики страшно хохотали.
- В мое время, - заговорил выпускающий, хихикая жирно, - когда я
работал у Вани Сытина в "Русском Слове", допивались до слонов. Это верно.
А теперь, стало быть, до страусов.
Наборщики хохотали.
- А ведь, верно, страус, - заговорил метранпаж, - что же ставить,
Иван Вонифатьевич?
- Да что ты, сдурел, - ответил выпускающий, - я удивляюсь, как
секретарь пропустил, - просто пьяная телеграмма.
- Попраздновали, это верно, - согласились наборщики и метранпаж убрал
со стола сообщение о страусе.
Поэтому "Известия" и вышли на другой день, содержа, как обыкновенно,
массу интересного материала, но без каких бы то ни было намеков на
грачевского страуса. Приват-доцент Иванов, аккуратно читающий "Известия",
у себя в кабинете свернул лист, зевнув, молвил: "Ничего интересного", и
стал надевать белый халат. Через некоторое время в кабинетах у него
загорелись горелки и заквакали лягушки. В кабинете же профессора Персикова
была кутерьма. Испуганный Панкрат стоял и держал руки по швам.
- Понял... слушаю-с, - говорил он.
Персиков запечатанный сургучом пакет вручил ему, говоря:
- Поедешь прямо в отдел животноводства к этому заведующему Птахе и
скажешь прямо, что он - свинья. Скажи, что я так, профессор Персиков, так
и сказал. И пакет ему отдай.
"Хорошенькое дело"... - подумал бледный Панкрат и убрался с пакетом.
Персиков бушевал.
- Это черт знает, что такое, - скулил он, разгуливая по кабинету и
потирая руки в перчатках, - это неслыханное издевательство надо мной и над
зоологией. Эти проклятые куриные яйца везут грудами, а я два месяца не
могу добиться необходимого. Словно до Америки далеко! Вечная кутерьма,
вечное безобразие, он стал считать по пальцам: ловля... ну, десять дней
самое большее, ну, хорошо - пятнадцать... ну, хорошо, двадцать и перелет
два дня, из Лондона в Берлин - день... Из Берлина к нам шесть часов...
какое-то неописуемое безобразие...
Он яростно набросился на телефон и стал куда-то звонить.
В кабинете у него было все готово для каких-то таинственных и
опаснейших опытов, лежала полосами нарезанная бумага для заклейки дверей,
лежали водолазные шлемы с отводными трубками и несколько баллонов,
блестящих как ртуть, с этикеткою
"Доброхим", "Не прикасаться"
и рисунком черепа со скелетными костями.
Понадобилось по меньшей мере три часа, чтоб профессор успокоился и
приступил к мелким работам. Так он и сделал. В институте он работал до
одиннадцати часов вечера, и поэтому ни о чем не знал, что творится за
кремовыми стенами. Ни нелепый слух, пролетевший по Москве о каких-то
змеях, ни странная выкрикнутая телеграмма в вечерней газете ему остались
неизвестны, потому что доцент Иванов был в Художественном театре на
"Федоре Иоанновиче", и, стало быть, сообщить новость профессору было
некому.
Персиков около полуночи приехал на Пречистенку и лег спать, почитав
еще на ночь в кровати какую-то английскую статью в журнале "Зоологический
Вестник", полученном из Лондона. Он спал, да спала и вся вертящаяся до
поздней ночи Москва, и не спал лишь громадный серый корпус на Тверской
улице во дворе, где страшно гудели, потрясая все здание, ротационные
машины "Известий". В кабинете выпускающего происходила невероятная
кутерьма и путаница. Он совершенно бешеный, с красными глазами метался, не
зная что делать, и посылал всех к чертовой матери. Метранпаж ходил за ним
и, дыша винным духом, говорил:
- Ну, что же, Иван Вонифатьевич, не беда, пускай завтра утром
выпускают экстренное приложение. Не из машины же номер выдирать.
Наборщики не разошлись домой, а ходили стаями, сбивались кучами и
читали телеграммы, которые шли теперь всю ночь напролет, через каждые
четверть часа, становясь все чудовищнее и страннее. Острая шляпа Альфреда
Бронского мелькала в ослепительном розовом свете, заливавшим типографию. И
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг