неизвестным в белых рогожковых брюках. Плясали свои и приглашенные гости,
московские и приезжие, писатель Иоганн из Кронштадта, какой-то Витя Куфтик
из Ростова, кажется, режиссер, с лиловым лишаем во всю щеку, плясали
виднейшие представители поэтического подраздела МАССОЛИТа, то есть
Павианов, Богохульский, Сладкий, Шничкин и Адельфина Буздяк, плясали
неизвестной профессии молодые люди в стрижке боксом, с подбитыми ватой
плечами, плясал какой-то очень пожилой с бородой, в которой застряло
перышко зеленого лука, плясала с ним пожилая, доедаемая малокровием
девушка в оранжевом шелковом измятом платьице.
Оплывая потом, официанты несли над головами запотевшие кружки с
пивом, хрипло и с ненавистью кричали: "виноват, гражданин!" Где-то в
рупоре голос командовал: "Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!!"
Тонкий голос уже не пел, а завывал: "Аллилуйя!". Грохот золотых тарелок в
джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной
плоскости спускали в кухню. Словом ад.
И было в полночь видение в аду. Вышел на веранду черноглазый красавец
с кинжальной бородой, во фраке и царственным взором окинул свои владения.
Говорили, говорили мистики, что было время, когда красавец не носил фрака,
а был опоясан широким кожаным поясом, из-за которого торчали рукояти
пистолетов, а его волосы воронова крыла были повязаны алым шелком, и плыл
в караибском море под его командой бриг под черным гробовым флагом с
адамовой головой.
Но нет, нет! Лгут обольстители-мистики, никаких караибских морей нет
на свете, и не плывут в них отчаянные флибустьеры, и не гонится за ними
корвет, не стелется над волною пушечный дым. Нет ничего, и ничего и не
было! Вон чахлая липа есть, есть чугунная решетка и за ней бульвар... И
плавится лед в вазочке, и видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то
бычьи глаза, и страшно, страшно... о боги, боги мои, яду мне, яду!..
И вдруг за столиком вспорхнуло слово: "Берлиоз!!" Вдруг джаз
развалился и затих, как будто кто-то хлопнул по нему кулаком. "Что, что,
что, что?!!" - "Берлиоз!!!". И пошли вскакивать, пошли вскакивать.
Да, взметнулась волна горя при страшном известии о Михаиле
Александровиче. Кто-то суетился, кричал, что необходимо сейчас же, тут же,
не сходя с места, составить какую-то коллективную телеграмму и немедленно
послать ее.
Но какую телеграмму, спросим мы, и куда? И зачем ее посылать? В самом
деле, куда? И на что нужна какая бы то ни было телеграмма тому, чей
расплющенный затылок сдавлен сейчас в резиновых руках прозектора, чью шею
сейчас колет кривыми иглами профессор? Погиб он и не нужна ему никакая
телеграмма. Все кончено, не будем больше загружать телеграф.
Да, погиб, погиб... но мы то ведь живы!
Да, взметнулась волна горя, но подержалась, подержалась и стала
спадать, и кой-кто уже вернулся к своему столику и - сперва украдкой, а
потом и в открытую - выпил водочки и закусил. В самом деле, не пропадать
же куриным котлетам де-воляй? Чем мы поможем Михаилу Александровичу? Тем,
что голодными останемся? Да ведь мы-то живы!
Натурально, рояль закрыли на ключ, джаз разошелся, несколько
журналистов уехали в свои редакции писать некрологи. Стало известно, что
приехал из морга Желдыбин. Он поместился в кабинете покойного наверху, и
тут же прокатился слух, что он и будет замещать Берлиоза. Желдыбин вызвал
к себе из ресторана всех двенадцать членов правления, и на срочно
начавшемся в кабинете Берлиоза заседании приступили к обсуждению
неотложных вопросов об убранстве колонного грибоедовского зала, о перевозе
тела из морга в этот зал, об открытии доступа в него и о прочем, связанном
с прискорбным событием.
А ресторан зажил своей обычной ночной жизнью и жил бы ею до закрытия,
то есть до четырех часов утра, если бы не произошло нечто, уже совершенно
из ряду вон выходящее и поразившее ресторанных гостей гораздо больнее, чем
известие о гибели Берлиоза.
Первыми заволновались лихачи, дежурившие у ворот грибоедовского дома.
Слышно было, как один из них, приподнявшись на козлах прокричал:
- Тю! Вы только поглядите!
Вслед за тем, откуда ни возьмись, у чугунной решетки вспыхнул
огонечек и стал приближаться к веранде. Сидящие за столиками стали
приподниматься и всматриваться и увидели, что вместе с огонечком шествует
к ресторану белое привидение. Когда оно приблизилось к самому трельяжу,
все как закостенели за столиками с кусками стерлядки на вилках и вытаращив
глаза. Швейцар, вышедший в этот момент из дверей ресторанной вешалки во
двор, чтобы покурить, затоптал папиросу и двинулся было к привидению с
явной целью преградить ему доступ в ресторан, но почему-то не сделал этого
и остановился, глуповато улыбаясь.
И привидение, пройдя в отверстие трельяжа, беспрепятственно вступило
на веранду. Тут все увидели, что это - никакое не привидение, а Иван
Николаевич Бездомный - известнейший поэт.
Он был бос, в разодранной беловатой толстовке, к коей на груди
английской булавкой была приколота бумажная иконка со стершимся
изображением известного святого, и в полосатых белых кальсонах. В руке
Иван Николаевич нес зажженную венчальную свечу. Правая щека Ивана
Николаевича была свежеизодрана. Трудно даже измерить глубину молчания,
воцарившегося на веранде. Видно было, как у одного из официантов пиво
течет из покосившейся набок кружки на пол.
Поэт поднял свечу над головой и громко сказал:
- Здорово, други! - после чего заглянул под ближайший столик и
воскликнул тоскливо: - Нет, его здесь нету!
Послышались два голоса. Бас сказал безжалостно:
- Готово дело. Белая горячка.
А второй, женский, испуганный, произнес слова:
- Как же милиция-то пропустила его по улицам в таком виде?
Это Иван Николаевич услыхал и отозвался:
- Дважды хотели задержать, в Скатертном и здесь, на Бронной, да я
махнул через забор и, видите, щеку изорвал! - тут Иван Николаевич поднял
свечу и вскричал: - Братья во литературе! (осипший голос его окреп и стал
горячей) Слушайте меня все! Он появился! Ловите же его немедленно, иначе
он натворит неописуемых бед!
- Что? Что? Что он сказал? Кто появился? - понеслись голоса со всех
сторон.
- Консультант! - ответил Иван, - и этот консультант сейчас убил на
Патриарших Мишу Берлиоза.
Здесь из внутреннего зала повалил на веранду народ, вокруг Иванова
огня сдвинулась толпа.
- Виноват, виноват, скажите точнее, - послышался над ухом Ивана тихий
и вежливый голос, - скажите, как это убил? Кто убил?
- Иностранный консультант, профессор и шпион! - озираясь, отозвался
Иван.
- А как его фамилия? - тихо спросили на ухо.
- То-то фамилия! - в тоске крикнул Иван, - кабы я знал фамилию! Не
разглядел я фамилию на визитной карточке... Помню только первую букву
"Ве", на "ве " фамилия! Какая же это фамилия на "ве"? - схватившись рукою
за лоб, сам у себя спросил Иван и вдруг забормотал: - Ве, ве, ве! Ва...
Во... Вашнер? Вагнер? Вайнер? Вегнер? Винтер? - волосы на голове Ивана
стали ездить от напряжения.
- Вульф? - жалостно выкрикнула какая-то женщина.
Иван рассердился.
- Дура! - прокричал он, ища глазами крикнувшую. - Причем здесь Вульф?
Вульф ни в чем не виноват! Во, во... нет! Так не вспомню! Ну вот что,
граждане: звоните сейчас в милицию, чтобы выслали пять мотоциклетов с
пулеметами, профессора ловить. Да не забудьте сказать, что с ним еще двое:
какой-то жирный, клетчатый... пенсне треснуло... и кот черный, жирный. А я
пока что обыщу Грибоедова... Я чую, что он здесь!
Иван впал в беспокойство, растолкал окружающих, начал размахивать
свечой, заливая себя воском, и заглядывать под столы. Тут послышалось
слово: "доктора!" - и чье-то ласковое мясистое лицо, бритое и упитанное, в
роговых очках, появилось перед Иваном.
- Товарищ Бездомный, - заговорило это лицо юбилейным голосом, -
успокойтесь! Вы расстроены смертью всеми нами любимого Михаила
Александровича... нет, просто Миши Берлиоза. Мы все это прекрасно
понимаем. Вам нужен покой. Сейчас товарищи проводят вас в постель, и вы
забудетесь...
- Ты, - оскалившись, перебил Иван, - понимаешь ли, что надо поймать
профессора? А ты лезешь ко мне со своими глупостями! Кретин!
- Товарищ Бездомный, помилуйте, - ответило лицо, краснея, пятясь и
уже раскаиваясь, что ввязалось в это дело.
- Нет, уж кого-кого, а тебя я не помилую, - с тихой ненавистью сказал
Иван Николаевич.
Судорога исказила его лицо, он быстро переложил свечу из правой руки
в левую, широко размахнулся и ударил участливое лицо по уху.
Тут догадались броситься на Ивана - и бросились. Свеча погасла, и
очки, соскочившие с лица, были мгновенно растоптаны. Иван испустил
страшный боевой вопль, слышный к общему соблазну, даже на бульваре, и
начал защищаться. Зазвенела падающая со столов посуда, закричали женщины.
Пока официанты вязали поэта полотенцами, в раздевалке шел разговор
между командиром брига и швейцаром.
- Ты видел, что он в подштанниках? - холодно спрашивал пират.
- Да ведь, Арчибальд Арчибальдович, - труся, отвечал швейцар, - как
же я могу их не допустить, если они - член МАССОЛИТа?
- Ты видел, что он в подштанниках? - повторял пират.
- Помилуйте, Арчибальд Арчибальдович, - багровея, говорил швейцар, -
что же я могу поделать? Я сам понимаю, на веранде дамы сидят.
- Дамы здесь ни при чем, дамам это все равно, - отвечал пират,
буквально сжигая швейцара глазами, - а это милиции не все равно! Человек в
белье может следовать по улицам Москвы только в одном случае, если он идет
в сопровождении милиции, и только в одно место - в отделение милиции! А
ты, если швейцар, должен знать, что увидев такого человека, ты должен, не
медля ни секунды, начинать свистеть. Ты слышишь?
Ополоумевший швейцар услыхал с веранды уханье, бой посуды и женские
крики.
- Ну что с тобой сделать за это? - спросил флибустьер.
Кожа на лице швейцара приняла тифозный оттенок, а глаза помертвели.
Ему померещилось, что черные волосы, теперь причесанные на пробор,
покрылись огненным шелком. Исчезли пластрон и фрак, и за ременным поясом
возникла ручка пистолета. Швейцар представил себя повешенным на
фор-марса-рее. Своими глазами увидел он свой собственный высунутый язык и
безжизненную голову, упавшую на плечо, и даже услыхал плеск волны за
бортом. Колени швейцара подогнулись. Но тут флибустьер сжалился над ним и
погасил свой острый взор.
- Смотри, Николай! Это в последний раз. Нам таких швейцаров в
ресторане и даром не надо. Ты в церковь сторожем поступи. - Проговорив
это, командир скомандовал точно, ясно, быстро: - Пантелея из буфетной.
Милиционера. Протокол. Машину. В психиатрическую. - И добавил: - Свисти!
Через четверть часа чрезвычайно пораженная публика не только в
ресторане, но и на самом бульваре и в окнах домов, выходящих в сад
ресторана, видела, как из ворот Грибоедова Пантелей, швейцар, милиционер,
официант и поэт Рюхин выносили спеленатого, как куклу, молодого человека,
который, заливаясь слезами, плевался, норовя попасть именно в Рюхина,
давился слезами и кричал:
- Сволочь!
Шофер грузовой машины со злым лицом заводил мотор. Рядом лихач
горячил лошадь, бил ее по крупу сиреневыми вожжами, кричал:
- А вот на беговой! Я возил в психическую!
Кругом гудела толпа, обсуждая невиданное происшествие, словом, был
гадкий, гнусный, соблазнительный, свинский скандал, который кончился лишь
тогда, когда грузовик унес на себе от ворот Грибоедова несчастного Ивана
Николаевича, милиционера, Пантелея и Рюхина.
6. ШИЗОФРЕНИЯ, КАК И БЫЛО СКАЗАНО
Когда в приемную знаменитой психиатрической клиники, недавно
отстроенной под Москвой на берегу реки, вошел человек с острой бородкой и
облаченный в белый халат, была половина второго ночи. Трое санитаров не
спускали глаз с Ивана Николаевича, сидящего на диване. Тут же находился и
крайне взволнованный поэт Рюхин. Полотенца, которыми был связан Иван
Николаевич, лежали грудой на том же диване. Руки и ноги Ивана Николаевича
были свободны.
Увидев вошедшего, Рюхин побледнел, кашлянул, и робко сказал:
- Здравствуйте, доктор.
Доктор поклонился Рюхину, но, кланяясь, смотрел не на него, а на
Ивана Николаевича.
Тот сидел совершенно неподвижно, со злым лицом, сдвинув брови, и даже
не шевельнулся при входе врача.
- Вот, доктор, - почему-то таинственным шепотом заговорил Рюхин,
пугливо оглядываясь на Ивана Николаевича, - известный поэт Иван
Бездомный... вот, видите ли... мы опасаемся, не белая ли горячка...
- Сильно пил? - сквозь зубы спросил доктор.
- Нет, выпивал, но не так, чтобы уж...
- Тараканов, крыс, чертиков или шмыгающих собак не ловил?
- Нет, - вздрогнув, ответил Рюхин, - я его вчера видел и сегодня
утром. Он был совершенно здоров...
- А почему в кальсонах? С постели взяли?
- Он, доктор, в ресторан пришел в таком виде...
- Ага, ага, - очень удовлетворенно сказал доктор, - а почему ссадины?
Дрался с кем-нибудь?
- Он с забора упал, а потом в ресторане ударил одного... и еще
кое-кого...
- Так, так, так, - сказал доктор и, повернувшись к Ивану, добавил: -
здравствуйте!
- Здорово, вредитель! - злобно и громко ответил Иван.
Рюхин сконфузился до того, что не посмел поднять глаза на вежливого
доктора. Но тот ничуть не обиделся, а привычным, ловким жестом снял очки,
приподняв полу халата, спрятал их в задний карман брюк, а затем спросил у
Ивана:
- Сколько вам лет?
- Подите вы от меня к чертям, в самом деле! - грубо закричал Иван и
отвернулся.
- Почему же вы сердитесь? Разве я сказал вам что-нибудь неприятное?
- Мне двадцать три года, - возбужденно заговорил Иван, - и я подам
жалобу на вас всех. А на тебя в особенности, гнида! - отнесся он отдельно
к Рюхину.
- А на что же вы хотите пожаловаться?
- На то, что меня, здорового человека, схватили и силой приволокли в
сумасшедший дом! - в гневе ответил Иван.
Здесь Рюхин всмотрелся в Ивана и похолодел: решительно никакого
безумия не было у того в глазах. Из мутных, как они были в Грибоедове, они
превратились в прежние, ясные.
"Батюшки! - испуганно подумал Рюхин, - да он и впрямь нормален? Вот
чепуха какая! Зачем же мы, в самом деле, сюда-то его притащили? Нормален,
нормален, только рожа расцарапана..."
- Вы находитесь, - спокойно заговорил врач, присаживаясь на белый
табурет на блестящей ноге, - не в сумасшедшем доме, а в клинике, где вас
никто не станет задерживать, если в этом нет надобности.
Иван Николаевич покосился недоверчиво, но все же пробурчал:
- Слава те господи! Нашелся наконец хоть один нормальный среди
идиотов, из которых первый - балбес и бездарность Сашка!
- Кто этот Сашка-бездарность? - осведомился врач.
- А вот он, Рюхин! - ответил Иван и ткнул грязным пальцем в
направлении Рюхина.
Тот вспыхнул от негодования.
"Это он мне вместо спасибо! - горько подумал он, - за то, что я
принял в нем участие! Вот уж, действительно, дрянь!"
- Типичный кулачок по своей психологии, - заговорил Иван Николаевич,
которому, очевидно, приспичило обличать Рюхина, - и притом кулачок,
тщательно маскирующийся под пролетария. Посмотрите на его постную
физиономию и сличите с теми звучными стихами, которые он сочинил к первому
числу! Хе-хе-хе... "Взвейтесь!" да "Развейтесь!"... А вы загляните к нему
внутрь - что он там думает... вы ахнете! - и Иван Николаевич зловеще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг