его края, то вешает голову, как будто изучая истоптанную чахлую траву под
ногами.
Прервал молчание соскучившийся Бегемот.
- Разрешите мне, мэтр, - заговорил он, - свистнуть перед скачкой на
прощание.
- Ты можешь испугать даму, - ответил Воланд, - и, кроме того, не
забудь, что все твои сегодняшние безобразия уже закончились.
- Ах нет, нет, мессир, - отозвалась Маргарита, сидящая в седле, как
амазонка, подбоченившись и свесив до земли острый шлейф, - разрешите ему,
пусть он свистнет. Меня охватила грусть перед дальней дорогой. Не правда
ли, мессир, она вполне естественна, даже тогда, когда человек знает, что в
конце этой дороги его ждет счастье? Пусть посмешит он нас, а то я боюсь,
что это кончится слезами, и все будет испорчено перед дорогой!
Воланд кивнул Бегемоту, тот очень оживился, соскочил с седла наземь,
вложил пальцы в рот, надул щеки и свистнул. У Маргариты зазвенело в ушах.
Конь ее взбросился на дыбы, в роще посыпались сухие сучья с деревьев,
взлетела целая стая ворон и воробьев, столб пыли понесло к реке, и видно
было, как в речном трамвае, проходившем мимо пристани, снесло у пассажиров
несколько кепок в воду. Мастер вздрогнул от свиста, но не обернулся, а
стал жестикулировать еще беспокойнее, поднимая руку к небу, как бы грозя
городу. Бегемот горделиво огляделся.
- Свистнуто, не спорю, - снисходительно заметил Коровьев, -
действительно свистнуто, но, если говорить беспристрастно, свистнуто очень
средне!
- Я ведь не регент, - с достоинством и надувшись, ответил Бегемот и
неожиданно подмигнул Маргарите.
- А дай-кось я попробую по старой памяти, - сказал Коровьев, потер
руки, подул на пальцы.
- Но ты смотри, смотри, - послышался суровый голос Воланда с коня, -
без членовредительских штук!
- Мессир, поверьте, - отозвался Коровьев и приложил руку к сердцу, -
пошутить, исключительно пошутить... - Тут он вдруг вытянулся вверх, как
будто был резиновый, из пальцев правой руки устроил какую-то хитрую
фигуру, завился, как винт, и затем, внезапно раскрутившись, свистнул.
Этого свиста Маргарита не услыхала, но она его увидела в то время как
ее с горячим конем бросило саженей на десять в сторону. Рядом с нею с
корнем вырвало дубовое дерево, и земля покрылась трещинами до самой реки.
Огромный пласт берега, вместе с пристанью и рестораном, высадило в реку.
Вода в ней вскипела, взметнулась, и на противоположный берег, зеленый и
низменный, выплеснуло целый речной трамвай с совершенно невредимыми
пассажирами. К ногам храпящего коня Маргариты швырнуло убитую свистом
Фагота галку. Мастера вспугнул этот свист. Он ухватился за голову и
побежал обратно к группе дожидавшихся его спутников.
- Ну что же, - обратился к нему Воланд с высоты своего коня, - все
счета оплачены? Прощание совершилось?
- Да, совершилось, - ответил мастер и, успокоившись, поглядел в лицо
Воланду прямо и смело.
И тогда над горами прокатился, как трубный голос, страшный голос
Воланда:
- Пора!! - и резкий свист и хохот Бегемота.
Кони рванулись, и всадники поднялись вверх и поскакали. Маргарита
чувствовала, как ее бешеный конь грызет и тянет мундштук. Плащ Воланда
вздуло над головами всей кавалькады, этим плащом начало закрывать
вечереющий небосвод. Когда на мгновение черный покров отнесло в сторону,
Маргарита на скаку обернулась и увидела, что сзади нет не только
разноцветных башен с разворачивающимся над ними аэропланом, но нет уже
давно и самого города, который ушел в землю и оставил по себе только
туман.
32. ПРОЩЕНИЕ И ВЕЧНЫЙ ПРИЮТ
Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы
над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью,
кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает.
Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и
реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она
одна <успокоит его.>
Волшебные черные кони и те утомились и несли своих всадников
медленно, и неизбежная ночь стала их догонять. Чуя ее за своею спиною
притих неугомонный Бегемот и, вцепившись в седло когтями, летел молчаливый
и серьезный, распушив свой хвост. Ночь начала закрывать черным платком
леса и луга, ночь зажигала печальные огонечки где-то далеко внизу, теперь
уже неинтересные и ненужные ни Маргарите, ни мастеру, чужие огоньки. Ночь
обгоняла кавалькаду, сеялась на нее сверху и выбрасывала то там, то тут в
загрустившем небе белые пятнышки звезд.
Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за плащи и, содрав их с
плеч, разоблачала обманы. И когда Маргарита, обдуваемая прохладным ветром,
открывала глаза, она видела, как меняется облик всех летящих к своей цели.
Когда же навстречу им из-за края леса начала выходить багровая и полная
луна, все обманы исчезли, свалилась в болото, утонула в туманах колдовская
нестойкая одежда.
Вряд ли теперь узнали бы Коровьева-Фагота, самозваного переводчика
при таинственном и не нуждающемся в переводах консультанте, в том, кто
теперь летел непосредственно с Воландом по правую руку подруги мастера. На
месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьевы горы под именем
Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода,
темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом. Он
уперся подбородком в грудь, он не глядел на луну, он не интересовался
землею под собою, он думал о чем-то своем, летя рядом с Воландом.
- Почему он так изменился? - спросила тихо Маргарита под свист ветра
у Воланда.
- Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил, - ответил Воланд,
поворачивая к Маргарите свое лицо с тихо горящим глазом, - его каламбур,
который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И
рыцарю пришлось после этого пошутить немного больше и дольше, нежели он
предполагал. Но сегодня такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет
оплатил и закрыл!
Ночь оторвала хвост у Бегемота, содрала с него шерсть и расшвыряла ее
в клочья по болотам. Тот, кто был котом, потешавшим князя тьмы, теперь
оказался худеньким юношей, демоном-пажом, лучшим шутом, который
существовал когда-либо в мире. Теперь притих и он и летел беззвучно,
подставив свое молодое лицо под свет, льющийся от луны.
Сбоку всех летел, блистая сталью доспехов, Азазелло. Луна изменила и
его лицо. Исчез бесследно нелепый безобразный клык, и кривоглазие
оказалось фальшивым. Оба глаза Азазелло были одинаковые, пустые и черные,
а лицо белое и холодное. Теперь Азазелло летел в своем настоящем виде, как
демон безводной пустыни, демон-убийца.
Себя Маргарита видеть не могла, но она хорошо видела, как изменился
мастер. Волосы его белели теперь при луне и сзади собирались в косу, и она
летела по ветру. Когда ветер отдувал плащ от ног мастера, Маргарита видела
на ботфортах его то потухающие, то загорающиеся звездочки шпор. Подобно
юноше-демону, мастер летел, не сводя глаз с луны, но улыбался ей, как
будто знакомой хорошо и любимой, и что-то, по приобретенной в комнате N
118-й привычке, сам себе бормотал.
И, наконец, Воланд летел тоже в своем настоящем обличье. Маргарита не
могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала, что возможно,
что это лунные цепочки и самый конь - только глыба мрака, и грива этого
коня - туча, а шпоры всадника - белые пятна звезд.
Так летели в молчании долго, пока и сама местность внизу не стала
меняться. Печальные леса утонули в земном мраке и увлекли за собою и
тусклые лезвия рек. Внизу появились и стали отблескивать валуны, а между
ними зачернели провалы, в которые не проникал свет луны.
Воланд осадил своего коня на каменистой безрадостной плоской вершине,
и тогда всадники двинулись шагом, слушая, как кони их подковами давят
кремни и камни. Луна заливала площадку зелено и ярко, и Маргарита скоро
разглядела в пустынной местности кресло и в нем белую фигуру сидящего
человека. Возможно, что этот сидящий был глух или слишком погружен в
размышление. Он не слыхал, как содрогалась каменистая земля под тяжестью
коней, и всадники, не тревожа его, приблизились к нему.
Луна хорошо помогала Маргарите, светила лучше, чем самый лучший
электрический фонарь, и Маргарита видела, что сидящий, глаза которого
казались слепыми, коротко потирает свои руки и эти самые незрячие глаза
вперяет в диск луны. Теперь уж Маргарита видела, что рядом с тяжелым
каменным креслом, на котором блестят от луны какие-то искры, лежит темная,
громадная остроухая собака и так же, как ее хозяин, беспокойно глядит на
луну.
У ног сидящего валяются черепки разбитого кувшина и простирается
невысыхающая черно-красная лужа.
Всадники остановили своих коней.
- Ваш роман прочитали, - заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, -
и сказали только одно, - что он, к сожалению, не окончен. Так вот, мне
хотелось показать вам вашего героя. Около двух тысяч лет сидит он на этой
площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает
бессонница. Она мучает не только его, но и его верного сторожа, собаку.
Если верно, что трусость - самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нем
не виновата. Единственно, чего боялся храбрый пес, это грозы. Ну что ж,
тот кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.
- Что он говорит? - спросила Маргарита, и совершенно спокойное ее
лицо подернулось дымкой сострадания.
- Он говорит, - раздался голос Воланда, - одно и то же, он говорит,
что и при луне ему нет покоя и что у него плохая должность. Так говорит он
всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же - лунную
дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому
что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно,
четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему
выйти почему-то не удается, и к нему никто не приходит. Тогда, что же
поделаешь, приходится разговаривать ему с самим собою. Впрочем, нужно же
какое-нибудь разнообразие, и к своей речи о луне он нередко прибавляет,
что более всего в мире ненавидит свое бессмертие и неслыханную славу. Он
утверждает, что охотно бы поменялся своею участью с оборванным бродягой
Левием Матвеем.
- Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это
много? - спросила Маргарита.
- Повторяется история с Фридой? - сказал Воланд, - но, Маргарита,
здесь не тревожьте себя. Все будет правильно, на этом построен мир.
- Отпустите его, - вдруг пронзительно крикнула Маргарита так, как
когда-то кричала, когда была ведьмой, и от этого крика сорвался камень в
горах и полетел по уступам в бездну, оглашая горы грохотом. Но Маргарита
не могла сказать, был ли это грохот падения или грохот сатанинского смеха.
Как бы то ни было, Воланд смеялся, поглядывая на Маргариту и говорил:
- Не надо кричать в горах, он все равно привык к обвалам, и это его
не встревожит. Вам не надо просить за него, Маргарита, потому что за него
уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать, - тут Воланд опять
повернулся к мастеру и сказал: - Ну что же, теперь ваш роман вы можете
кончить одною фразой!
Мастер как будто бы этого ждал уже, пока стоял неподвижно и смотрел
на сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо
запрыгало по безлюдным и безлесым горам:
- Свободен! Свободен! Он ждет тебя!
Горы превратили голос мастера в гром, и этот же гром их разрушил.
Проклятые скалистые стены упали. Осталась только площадка с каменным
креслом. Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный
город с царствующими над ним сверкающими идолами над пышно разросшимся за
много тысяч этих лун садом. Прямо к этому саду протянулась долгожданная
прокуратором лунная дорога, и первым по ней кинулся бежать остроухий пес.
Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то
прокричал хриплым, сорванным голосом. Нельзя было разобрать, плачет ли он
или смеется и что он кричит. Видно было только, что вслед за своим верным
стражем по лунной дороге стремительно побежал и он.
- Мне туда, за ним? - спросил беспокойно мастер, тронув поводья.
- Нет, - ответил Воланд, - зачем же гнаться по следам того, что уже
окончено?
- Так, значит туда - спросил мастер, повернулся и указал назад, туда,
где соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими пряничными
башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле.
- Тоже нет, - ответил Воланд, и голос его сгустился и потек над
скалами, - романтический мастер! Тот, кого так жаждет видеть выдуманный
вами герой, которого вы сами только что отпустили, прочел ваш роман. - Тут
Воланд повернулся к Маргарите: - Маргарита Николаевна! Нельзя не поверить
в то, что вы старались выдумать для мастера наилучшее будущее, но, право,
то, что я предлагаю вам и то, о чем просил Иешуа за вас же, за вас - еще
лучше. Оставьте их вдвоем, - говорил Воланд, склоняясь со своего седла к
седлу мастера и указывая вслед ушедшему прокуратору, - не будем им мешать.
И может быть, до чего-нибудь они договорятся, - тут Воланд махнул рукой в
сторону Ершалаима, и он погас.
- И там тоже, - Воланд указал в тыл, - что делать вам в подвальчике?
- Тут потухло сломанное солнце в стекле. - Зачем? - продолжал Воланд
убедительно и мягко, - о, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите
днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а
вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при
свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над
ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда.
Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они
потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге,
мастер, по этой. Прощайте! Мне пора.
- Прощайте! - одним криком ответили Воланду Маргарита и мастер. Тогда
черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за
ним, шумя, обрушилась его свита. Ни скал, ни площадки, ни лунной дороги,
ни Ершалаима не стало вокруг. Пропали и черные кони. Мастер и Маргарита
увидели обещанный рассвет. Он начинался тут же, непосредственно после
полуночной луны. Мастер шел со своею подругой в блеске первых утренних
лучей через каменистый мшистый мостик. Он пересек его. Ручей остался
позади верных любовников, и они шли по песчаной дороге.
- Слушай беззвучие, - говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под
ее босыми ногами, - слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни,
- тишиной. Смотри, - вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в
награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он поднимается
к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к
тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не
встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой
свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой
засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон
укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не
сумеешь. Беречь твой сон буду я.
Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к вечному их
дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как
струился и шептал позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая
иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам
он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел
безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета,
жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат.
ЭПИЛОГ
Но все-таки, что же было дальше-то в Москве после того, как в
субботний вечер на закате Воланд покинул столицу, исчезнув вместе со своей
свитой с Воробьевых гор?
О том, что в течение долгого времени по всей столице шел тяжелый гул
самых невероятных слухов, очень быстро перекинувшихся и в отдаленные и
глухие места провинции, и говорить не приходится, и слухи эти даже тошно
повторять.
Пишущий эти правдивые строки сам лично, направляясь в Феодосию,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг