- Я не сказал тебе - отдай, - ответил Пилат, - я сказал - покажи.
Левий порылся за пазухой и вынул свиток пергамента. Пилат взял его,
развернул, расстелил между огнями и, щурясь, стал изучать малоразборчивые
чернильные знаки. Трудно было понять эти корявые строчки, и Пилат морщился
и склонялся к самому пергаменту, водил пальцем по строчкам. Ему удалось
все-таки разобрать, что записанное представляет собой бессвязную цепь
каких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и поэтических
отрывков. Кое-что Пилат прочел: "Смерти нет... вчера мы ели сладкие
весенние баккуроты..."
Гримасничая от напряжения, Пилат щурился, читал: "Мы увидели чистую
реку воды жизни... человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный
кристалл..."
Тут Пилат вздрогнул. В последних строчках пергамента он разобрал
слова: "...большего порока... трусость".
Пилат свернул пергамент и резким движением подал его Левию.
- Возьми, - сказал он и, помолчав, прибавил: - Ты книжный человек, и
незачем тебе, одинокому, ходить в нищей одежде без пристанища. У меня в
кесарии есть очень большая библиотека, я очень богат и хочу взять тебя на
службу. Ты будешь разбирать и хранить папирусы, будешь сыт и одет.
Левий встал и ответил:
- Нет, я не хочу.
- Почему? - темнея лицом спросил прокуратор, - я тебе неприятен, ты
меня боишься?
Та же плохая улыбка исказила лицо Левия, и он сказал:
- Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то легко
будет смотреть мне в лицо после того, как ты его убил.
- Молчи, - ответил Пилат, - возьми денег.
Левий отрицательно покачал головой, а прокуратор продолжал:
- Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты
не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо, если бы это было так, ты
обязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертью
сказал, что он никого не винит, - Пилат значительно поднял палец, лицо
Пилата дергалось. - И сам он непременно взял бы что-нибудь. Ты жесток, а
тот жестоким не был. Куда ты пойдешь?
Левий вдруг приблизился к столу, уперся в него обеими руками и, глядя
горящими глазами на прокуратора зашептал ему:
- Ты, игемон, знай, что я в Ершалаиме зарежу одного человека. Мне
хочется тебе это сказать, чтобы ты знал, что крови еще будет.
- Я тоже знаю, что она еще будет, - ответил Пилат, - своими словами
ты меня не удивил. Ты, конечно, хочешь зарезать меня?
- Тебя зарезать мне не удастся, - ответил Левий, оскалившись и
улыбаясь, я не такой глупый человек, чтобы на это рассчитывать, но я
зарежу Иуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни.
Тут наслаждение выразилось в глазах прокуратора, и он, поманив к себе
пальцем поближе Левия Матвея, сказал:
- Это тебе сделать не удастся, ты себя не беспокой. Иуду этой ночью
уже зарезали.
Левий отпрыгнул от стола, дико озираясь, и выкрикнул:
- Кто это сделал?
- Не будь ревнив, - оскалясь, ответил Пилат и потер руки, - я боюсь,
что были поклонники у него и кроме тебя.
- Кто это сделал? - шепотом повторил Левий.
Пилат ответил ему:
- Это сделал я.
Левий открыл рот, дико поглядел на прокуратора, а тот сказал:
- Этого, конечно, маловато, сделанного, но все-таки это сделал я. - И
прибавил: - Ну, а теперь возьмешь что-нибудь?
Левий подумал, стал смягчаться и, наконец, сказал:
- Вели мне дать кусочек чистого пергамента.
Прошел час. Левия не было во дворце. Теперь тишину рассвета нарушал
только тихий шум шагов часовых в саду. Луна быстро выцветала, на другом
краю неба было видно беловатое пятнышко утренней звезды. Светильники
давным-давно погасли. На ложе лежал прокуратор. Подложив руку под щеку, он
спал и дышал беззвучно. Рядом с ним спал Банга.
Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи
Понтий Пилат.
27. КОНЕЦ КВАРТИРЫ N_50
Когда Маргарита дошла до последних слов главы "...так встретил
рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат", -
Наступило утро.
Слышно было, как во дворике в ветвях ветлы и липы вели веселый,
возбужденный утренний разговор воробьи.
Маргарита поднялась с кресла, потянулась и только теперь ощутила, как
изломано ее тело и как хочет она спать. Интересно отметить, что душа
Маргариты находилась в полном порядке. Мысли ее не были в разброде, ее
совершенно не потрясло то, что она провела ночь сверхъестественно. Ее не
волновали воспоминания о том, что она была на балу у сатаны, что каким-то
чудом мастер был возвращен к ней, что из пепла возник роман, что опять все
оказалось на своем месте в подвале в переулке, откуда был изгнан ябедник
Алоизий Могарыч. Словом, знакомство с Воландом не принесло ей никакого
психического ущерба. Все было так, как будто так и должно быть. Она пошла
в соседнюю комнату, убедилась в том, что мастер спит крепким и спокойным
сном, погасила ненужную настольную лампу и сама протянулась под
противоположной стеной на диванчике, покрытом старой разорванной
простыней. Через минуту она спала, и никаких снов в то утро она не видела.
Молчали комнаты в подвале, молчал весь маленький домишко застройщика, и
тихо было в глухом переулке.
Но в это время, то есть на рассвете субботы, не спал целый этаж в
одном из московских учреждений, и окна в нем, выходящие на залитую
асфальтом большую площадь, которую специальные машины, медленно разъезжая
с гудением, чистили щетками, светили полным светом, прорезавшим свет
восходящего солнца.
Весь этаж был занят следствием по делу Воланда, и лампы всю ночь
горели в десяти кабинетах.
Собственно говоря, дело стало ясно уже со вчерашнего дня, пятницы,
когда пришлось закрыть Варьете вследствие исчезновения его администрации и
всяких безобразий, происшедших накануне во время знаменитого сеанса черной
магии. Но дело в том, что все время и непрерывно поступал в бессонный этаж
все новый и новый материал.
Теперь следствию по этому странному делу, отдающему совершенно
явственной чертовщиной, да еще с примесью каких-то гипнотических фокусов и
совершенно отчетливой уголовщины, надлежало все разносторонние и путаные
события, происшедшие в разных местах Москвы, слепить в единый ком.
Первый, кому пришлось побывать в светящемся электричеством бессонном
этаже, был Аркадий Аполлонович Семплеяров, председатель акустической
комиссии.
После обеда в пятницу в квартире его, помещающейся в доме у каменного
моста, раздался звонок, и мужской голос попросил к телефону Аркадия
Аполлоновича. Подошедшая к телефону супруга Аркадия Аполлоновича ответила
мрачно, что Аркадий Апполонович нездоров, лег почивать, и подойти к
аппарату не может. Однако Аркадию Аполлоновичу подойти к аппарату все-таки
пришлось. На вопрос о том, откуда спрашивают Аркадия Аполлоновича, голос в
телефоне очень коротко ответил откуда.
- Сию секунду... сейчас... сию минуту... - пролепетала обычно очень
надменная супруга председателя акустической комиссии и как стрела полетела
в спальню подымать Аркадия Аполлоновича с ложа, на котором тот лежал,
испытывая адские терзания при воспоминании о вчерашнем сеансе и ночном
скандале, сопровождавшем изгнание из квартиры саратовской его племянницы.
Правда, не через секунду, но даже и не через минуту, а через четверть
минуты Аркадий Аполлонович в одной туфле на левой ноге, в одном белье, уже
был у аппарата, лепеча в него:
- Да, это я... слушаю, слушаю...
Супруга его, на эти мгновения забывшая все омерзительные преступления
против верности, в которых несчастный Аркадий Аполлонович был уличен, с
испуганным лицом высовывалась в дверь коридора, тыкала туфлей в воздух и
шептала:
- Туфлю надень, туфлю... ноги простудишь, - на что Аркадий
Аполлонович, отмахиваясь от жены босой ногой и делая ей зверские глаза,
бормотал в телефон:
- Да, да, да, как же, я понимаю... сейчас выезжаю.
Весь вечер Аркадий Аполлонович провел в том самом этаже, где велось
следствие. Разговор был тягостный, неприятнейший был разговор, ибо
пришлось с совершеннейшей откровенностью рассказывать не только об этом
паскудном сеансе и драке в ложе, но попутно, что было действительно
необходимо, и про Милицу Андреевну Покобатько с Елоховской улицы, и про
саратовскую племянницу, и про многое еще, о чем рассказы приносили Аркадию
Аполлоновичу невыразимые муки.
Само собой разумеется, что показания Аркадия Аполлоновича,
интеллигентного и культурного человека, бывшего свидетелем безобразного
сеанса, свидетеля толкового и квалифицированного, который прекрасно описал
и самого таинственного мага в маске, и двух его негодяев-помощников,
который прекрасно запомнил, что фамилия мага именно Воланд, - значительно
подвинули следствие вперед. Сопоставление же показаний Аркадия
Аполлоновича с показаниями других, в числе которых были некоторые дамы,
пострадавшие после сеанса (та, в фиолетовом белье, поразившая Римского, и,
увы, многие другие), и курьер Карпов, который был посылаем в квартиру N 50
на Садовую улицу, - собственно, сразу установило то место, где надлежит
искать виновника всех этих приключений.
В квартире N 50 побывали, и не раз, и не только осматривали ее
чрезвычайно тщательно, но и выстукивали стены в ней, осматривали каминные
дымоходы, искали тайников. Однако все эти мероприятия никакого результата
не дали, и ни в один из приездов в квартиру в ней никого обнаружить не
удалось, хотя и совершенно понятно было, что в квартире кто-то есть,
несмотря на то, что все лица, которым так или иначе надлежало ведать
вопросами о прибывающих в Москву иностранных артистах, решительно и
категорически утверждали, что никакого черного мага Воланда в Москве нет и
быть не может.
Решительно нигде он не зарегистрировался при приезде, никому не
предъявлял своего паспорта или иных каких-либо бумаг, контрактов и
договоров, и никто о нем ничего не слыхал! Заведующий программным
отделением зрелищной комиссии китайцев клялся и божился, что никакой
программы представления никакого Воланда пропавший Степа Лиходеев ему на
утверждение не присылал и ничего о приезде такого Воланда Китайцеву не
телефонировал. Так что ему, Китайцеву, совершенно непонятно и неизвестно,
каким образом в Варьете Степа мог допустить подобный сеанс. Когда же
говорили, что Аркадий Аполлонович своими глазами видел этого мага на
сеансе, Китайцев только разводил руками и поднимал глаза к небу. И уж по
глазам Китайцева можно было видеть и смело сказать, что он чист, как
хрусталь.
Тот самый Прохор Петрович, председатель главной зрелищной комиссии...
Кстати: он вернулся в свой костюм немедленно после того, как милиция
вошла в его кабинет, к исступленной радости Анны Ричардовны и к великому
недоумению зря потревоженной милиции. Еще кстати: вернувшись на свое
место, в свой серый полосатый костюм, Прохор Петрович совершенно одобрил
все резолюции, которые костюм наложил во время его кратковременного
отсутствия.
...Так вот, тот самый Прохор Петрович решительнейшим образом ничего
не знал ни о каком Воланде.
Выходило что-то, воля ваша, несусветное: тысячи зрителей, весь
Варьете, наконец, Семплеяров Аркадий Апполонович, наиобразованнейший
человек, видели этого мага, равно как и треклятых его ассистентов, а между
тем нигде его найти никакой возможности нету. Что же, позвольте вас
спросить, он провалился, что ли, сквозь землю тотчас после своего
отвратительного сеанса или же, как утверждают некоторые, вовсе не приезжал
в Москву? Но если допустить первое, то несомненно, что, проваливаясь, он
прихватил с собой всю головку администрации Варьете, а если второе, то не
выходит ли, что сама администрация злосчастного театра, учинив
предварительно какую-то пакость (вспомните только разбитое окно в кабинете
и поведение Тузабубен!), бесследно скрылась из Москвы.
Надо отдать справедливость тому, кто возглавлял следствие. Пропавшего
Римского разыскали с изумляющей быстротой. Стоило только сопоставить
поведение Тузабубен у таксомоторной стоянки возле кинематографа с
некоторыми датами времени, вроде того, когда кончился сеанс и когда именно
мог исчезнуть Римский, чтобы немедленно дать телеграмму в Ленинград. Через
час пришел ответ (к вечеру пятницы), что Римский обнаружен в номере
четыреста двенадцатом гостиницы "Астория", в четвертом этаже, рядом с
номером, где остановился заведующий репертуаром одного из московских
театров, гастролировавших в это время в Ленинграде, в том самом номере,
где, как известно, серо-голубая мебель с золотом и прекрасное ванное
отделение.
Обнаруженный прячущимся в платяном шкафу четыреста двенадцатого
номера "Астории" Римский был немедленно арестован и допрошен в Ленинграде
же. После чего в Москву пришла телеграмма, извещающая о том, что
финдиректор Варьете оказался в состоянии невменяемости, что на вопросы он
путных ответов не дает или не желает давать и просит только об одном,
чтобы его спрятали в бронированную камеру и приставили к нему вооруженную
охрану. Из Москвы телеграммой было приказано Римского под охраной
доставить в Москву, вследствие чего Римский в пятницу вечером и выехал под
такой охраной с вечерним поездом.
К вечеру же пятницы нашли и след Лиходеева. Во все города были
разосланы телеграммы с запросами о Лиходееве, и из Ялты был получен ответ,
что Лиходеев был в Ялте, но вылетел на аэроплане в Москву. Единственный,
чей след не удалось поймать, это след Варенухи. Известный всей решительно
Москве знаменитый театральный администратор канул как в воду.
Тем временем пришлось возиться с происшествиями и в других местах
Москвы, вне театра Варьете. Пришлось разъяснять необыкновенный случай с
поющими "славное море" служащими (кстати: профессору Стравинскому удалось
их привести в порядок в течение двух часов времени путем каких-то
вспрыскиваний под кожу), с лицами, предъявлявшими другим лицам или
учреждениям под видом денег черт знает что, а также с лицами,
пострадавшими от таких предъявлений.
Как само собой понятно, самым скандальным и неразрешимым из всех этих
случаев был случай похищения головы покойного литератора Берлиоза прямо из
гроба в грибоедовском зале, произведенного среди бела дня.
Двенадцать человек осуществляли следствие, собирая, как на спицу,
окаянные петли этого сложного дела, разбросавшиеся по всей Москве.
Один из следователей прибыл в клинику профессора Стравинского и
первым долгом попросил предъявить ему список тех лиц, которые поступили в
клинику в течение последних трех дней. Таким образом, были обнаружены
Никанор Иванович Босой и несчастный конферансье, которому отрывали голову.
Ими, впрочем занимались мало. Теперь уж легко было установить, что эти
двое стали жертвами одной и той же шайки, возглавляемой этим таинственным
магом. Но вот Иван Николаевич Бездомный следователя заинтересовал
чрезвычайно.
Дверь Иванушкиной комнаты N 117 отворилась под вечер пятницы, и в
комнату вошел молодой, круглолицый, спокойный и мягкий в обращении
человек, совсем не похожий на следователя, и тем не менее один из лучших
следователей Москвы. Он увидел лежащего на кровати, побледневшего и
осунувшегося молодого человека, с глазами, в которых читалось отсутствие
интереса к происходящему вокруг, с глазами, то обращающимися куда-то
вдаль, поверх окружающего, то внутрь самого молодого человека.
Следователь ласково представился и сказал, что зашел к Ивану
Николаевичу потолковать о позавчерашних происшествиях на Патриарших
прудах.
О, как торжествовал бы Иван, если бы следователь явился к нему
пораньше, хотя бы, скажем, в ночь на четверг, когда Иван буйно и страстно
добивался того, чтобы выслушали его рассказ о Патриарших прудах. Теперь
сбылось его мечтание помочь поймать консультанта, ему не нужно было ни за
кем уже бегать, к нему самому пришли именно затем, чтобы выслушать его
повесть о том, что произошло в среду вечером.
Но, увы, Иванушка совершенно изменился за то время, что произошло с
момента гибели Берлиоза. Он был готов охотно и вежливо отвечать на все
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг