бессонницей Анна Францевна опять-таки спешно уехала на дачу... нужно ли
говорить, что она не вернулась!
Оставшаяся одна Анфиса, наплакавшись вволю, легла спать во втором
часу ночи. Что с ней было дальше, неизвестно, но рассказывали жильцы
других квартир, что будто бы в N 50-м всю ночь слышались какие-то стуки и
будто бы до утра в окнах горел электрический свет. Утром выяснилось, что и
Анфисы нет!
Об исчезнувших и о проклятой квартире долго в доме рассказывали
всякие легенды, вроде того, например, что эта сухая и набожная Анфиса
будто бы носила на своей иссохшей груди в замшевом мешочке двадцать пять
крупных бриллиантов, принадлежащих Анне Францевне. Что будто бы в дровяном
сарае на той самой даче, куда спешно ездила Анна Францевна, обнаружились
сами собой какие-то несметные сокровища в виде тех же бриллиантов, а также
золотых денег царской чеканки... и прочее в этом же роде. Ну, чего не
знаем, за то не ручаемся.
Как бы то ни было, квартира простояла пустой и запечатанной только
неделю, а затем в нее вселились - покойный Берлиоз с супругой и этот самый
Степа тоже с супругой. Совершенно естественно, что, как только они попали
в окаянную квартиру, и у них началось черт знает что. Именно, в течение
одного месяца пропали обе супруги. Но эти не бесследно. Про супругу
Берлиоза рассказывали, что ее видели в Харькове с каким-то балетмейстером,
а супруга Степы якобы обнаружилась на Божедомке, где, как болтали,
директор Варьете, используя свои бесчисленные знакомства, ухитрился добыть
ей комнату, но с одним условием, чтобы духу ее не было на Садовой улице...
Итак, Степа застонал. Он хотел позвать домработницу Груню и
потребовать у нее пирамидону, но все-таки сумел сообразить, что это
глупости... что никакого пирамидону у Груни, конечно, нету. Пытался
позвать на помощь Берлиоза, дважды простонал: "Миша... Миша...", Но, как
сами понимаете, ответа не получил. В квартире стояла полнейшая тишина.
Пошевелив пальцами ног, Степа догадался, что лежит в носках,
трясущейся рукою провел по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет, и
не определил.
Наконец, видя, что он брошен и одинок, что некому ему помочь, решил
подняться, каких бы нечеловеческих усилий это ни стоило.
Степа разлепил склеенные веки и увидел, что отражается в трюмо в виде
человека с торчащими в разные стороны волосами, с опухшей, покрытою черной
щетиною физиономией, с заплывшими глазами, в грязной сорочке с воротником
и галстуком, в кальсонах и в носках.
Таким он увидел себя в трюмо, а рядом с зеркалом увидел неизвестного
человека, одетого в черное и в черном берете.
Степа сел на кровать и сколько мог вытаращил налитые кровью глаза на
неизвестного.
Молчание нарушил этот неизвестный, произнеся низким, тяжелым голосом
и с иностранным акцентом следующие слова:
- Добрый день, симпатичнейший Степан Богданович!
Произошла пауза, после которой, сделав над собой страшнейшее усилие,
Степа выговорил:
- Что вам угодно? - и сам поразился, не узнав своего голоса. Слово
"что" он произнес дискантом, "вам" - басом, а "угодно" у него совсем не
вышло.
Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул большие золотые часы с
алмазным треугольником на крышке, прозвонил одиннадцать раз и сказал:
- Одиннадцать! И ровно час, как я дожидаюсь вашего пробуждения, ибо
вы назначили мне быть у вас в десять. Вот и я!
Степа нащупал на стуле рядом с кроватью брюки, шепнул:
- Извините... - надел их и хрипло спросил: - Скажите, пожалуйста,
вашу фамилию?
Говорить ему было трудно. При каждом слове кто-то втыкал ему иголку в
мозг, причиняя адскую боль.
- Как? Вы и фамилию мою забыли? - тут неизвестный улыбнулся.
- Простите... - прохрипел Степа, чувствуя, что похмелье дарит его
новым симптомом: ему показалось, что пол возле кровати ушел куда-то и что
сию минуту он головой вниз полетит к чертовой матери в преисподнюю.
- Дорогой Степан Богданович, - заговорил посетитель, проницательно
улыбаясь, - никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому
правилу, - лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни,
это две стопки водки с острой и горячей закуской.
Степа был хитрым человеком и, как ни был болен, сообразил, что раз уж
его застали в таком виде, нужно признаваться во всем.
- Откровенно сказать... - начал он, еле ворочая языком, - вчера я
немножко...
- Ни слова больше! - ответил визитер и отъехал с креслом в сторону.
Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сервирован
поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке,
белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец,
водка в объемистом ювелиршином графинчике. Особенно поразило Степу то, что
графин запотел от холода. Впрочем, это было понятно - он помещался в
полоскательнице, набитой льдом. Накрыто, словом, было чисто, умело.
Незнакомец не дал Степиному изумлению развиться до степени
болезненной и ловко налил ему полстопки водки.
- А вы? - пискнул Степа.
- С удовольствием!
Прыгающей рукой поднес Степа стопку к устам, а незнакомец одним духом
проглотил содержимое своей стопки. Прожевывая кусок икры, Степа выдавил из
себя слова:
- А вы что же... закусить?
- Благодарствуйте, я не закусываю никогда, - ответил незнакомец и
налил по второй. Открыли кастрюлю - в ней оказались сосиски в томате.
И вот проклятая зелень перед глазами растаяла, стали выговариваться
слова, и, главное, Степа кое-что припомнил. Именно, что дело вчера было на
сходне, на даче у автора скетчей Хустова, куда этот Хустов и возил Степу в
таксомоторе. Припомнилось даже, как нанимали этот таксомотор у
"Метрополя", был еще при этом какой-то актер не актер... с патефоном в
чемоданчике. Да, да, да, это было на даче! Еще, помнится, выли собаки от
этого патефона. Вот только дама, которую Степа хотел поцеловать, осталась
неразъясненной... черт ее знает, кто она... кажется, в радио служит, а
может быть, и нет.
Вчерашний день, таким образом, помаленьку высветлялся, но Степу
сейчас гораздо более интересовал день сегодняшний и, в частности,
появление в спальне неизвестного, да еще с закуской и водкой. Вот что
недурно было бы разъяснить!
- Ну, что же, теперь, я надеюсь, вы вспомнили мою фамилию?
Но Степа только стыдливо улыбнулся и развел руками.
- Однако! Я чувствую, что после водки вы пили портвейн! Помилуйте, да
разве это можно делать!
- Я хочу вас попросить, чтоб это осталось между нами, - заискивающе
сказал Степа.
- О, конечно, конечно! Но за Хустова я, само собой разумеется, не
ручаюсь.
- А вы разве знаете Хустова?
- Вчера в кабинете у вас видел этого индивидуума мельком, но
достаточно одного беглого взгляда на его лицо, чтобы понять, что он -
сволочь, склочник, приспособленец и подхалим.
"Совершенно верно!" - подумал Степа, пораженный таким верным, точным
и кратким определением Хустова.
Да, вчерашний день лепился из кусочков, но все-таки тревога не
покидала директора Варьете. Дело в том, что в этом вчерашнем дне зияла
преогромная черная дыра. Вот этого самого незнакомца в берете, воля ваша,
Степа в своем кабинете вчера никак не видал.
- Профессор черной магии Воланд, - веско сказал визитер, видя Степины
затруднения, и рассказал все по порядку.
Вчера днем он приехал из-за границы в Москву, немедленно явился к
Степе и предложил свои гастроли в Варьете. Степа позвонил в московскую
областную зрелищную комиссию и вопрос этот согласовал (Степа побледнел и
заморгал глазами), подписал с профессором Воландом контракт на семь
выступлений (Степа открыл рот), условился, что Воланд придет к нему для
уточнения деталей в десять часов утра сегодня... Вот Воланд и пришел!
Придя, был встречен домработницей Груней, которая объяснила, что сама
она только что пришла, что она приходящая, что Берлиоза дома нет, а что
если визитер желает видеть Степана Богдановича, то пусть идет к нему в
спальню сам. Степан Богданович так крепко спит, что разбудить она не
берется. Увидев, в каком состоянии Степан Богданович, артист послал Груню
в ближайший гастроном за водкой и закуской, в аптеку за льдом и...
- Позвольте с вами рассчитаться, - проскулил убитый Степа и стал
искать бумажник.
- О, какой вздор! - воскликнул гастролер и слушать ничего больше не
захотел.
Итак, водка и закуска стали понятны, и все же на Степу было жалко
взглянуть: он решительно не помнил ничего о контракте и, хоть убейте, не
видел вчера этого Воланда. Да, Хустов был, а Воланда не было.
- Разрешите взглянуть на контракт, - тихо попросил Степа.
- Пожалуйста, пожалуйста...
Степа взглянул на бумагу и закоченел. Во-первых, собственноручная
Степина залихватская подпись! Косая надпись сбоку рукою финдиректора
Римского с разрешением выдать артисту Воланду в счет следуемых ему за семь
выступлений тридцати пяти тысяч рублей десять тысяч рублей. Более того:
тут же расписка Воланда в том, что он эти десять тысяч уже получил!
"Что же это такое?!" - подумал несчастный Степа, и голова у него
закружилась. Начинаются зловещие провалы в памяти?! Но, само собою, после
того, как контракт был предъявлен, дальнейшие выражения удивления были бы
просто неприличны. Степа попросил у гостя разрешения на минуту отлучиться
и, как был в носках, побежал в переднюю к телефону. По дороге он крикнул в
направлении кухни:
- Груня!
Но никто не отозвался. Тут он взглянул на дверь в кабинет Берлиоза,
бывшую рядом с передней, и тут, как говорится, остолбенел. На ручке двери
он разглядел огромнейшую сургучную печать на веревке. "Здравствуйте! -
рявкнул кто-то в голове у Степы. - Этого еще недоставало!" - и тут Степины
мысли побежали уже по двойному рельсовому пути, но, как всегда бывает во
время катастрофы, в одну сторону и вообще черт знает куда. Головную
Степину кашу трудно даже передать. Тут и чертовщина с черным беретом,
холодной водкой и невероятным контрактом, - а тут еще ко всему этому, не
угодно ли, и печать на двери! То есть кому хотите сказать, что Берлиоз
что-то натворил, - не поверит, ей-ей, не поверит! Однако печать, вот она!
Да-с...
И тут закопошились в мозгу у Степы какие-то неприятнейшие мыслишки о
статье, которую, как назло, недавно он всучил Михаилу Александровичу для
напечатания в журнале. И статья, между нами говоря, дурацкая! И никчемная,
и деньги-то маленькие...
Немедленно вслед за воспоминанием о статье прилетело воспоминание о
каком-то сомнительном разговоре, происходившем, как помнится, двадцать
четвертого апреля вечером тут же, в столовой, когда Степа ужинал с
Михаилом Александровичем. То есть, конечно, в полном смысле слова разговор
этот сомнительным назвать нельзя (не пошел бы Степа на такой разговор), но
это был разговор на какую-то ненужную тему. Совершенно свободно можно было
бы, граждане, его и не затевать. До печати, нет сомнений, разговор этот
мог считаться совершеннейшим пустяком, но вот после печати...
"Ах, Берлиоз, Берлиоз! - вскипало в голове у Степы. - Ведь это в
голову не лезет!"
Но горевать долго не приходилось, и Степа набрал номер в кабинете
финдиректора Варьете Римского. Положение Степы было щекотливое: во-первых,
иностранец мог обидеться на то, что Степа проверяет его после того, как
был показан контракт, да и с финдиректором говорить было чрезвычайно
трудно. В самом деле, ведь не спросишь его так: "Скажите, заключал ли я
вчера с профессором черной магии контракт на тридцать пять тысяч рублей?"
Так спрашивать не годится!
- Да! - послышался в трубке резкий, неприятный голос Римского.
- Здравствуйте, Григорий Данилович, - тихо заговорил Степа, - это
Лиходеев. Вот какое дело... гм... гм... У меня сидит этот... э... артист
Воланд... Так вот... Я хотел спросить, как насчет сегодняшнего вечера?..
- Ах, черный маг? - отозвался в трубке Римский, - афиши сейчас будут.
- Ага, - слабым голосом сказал Степа, - ну, пока...
- А вы скоро придете? - спросил Римский.
- Через полчаса, - ответил Степа и, повесив трубку, сжал горячую
голову руками. Ах, какая выходила скверная штука! Что же это с памятью,
граждане? А?
Однако дольше задерживаться в передней было неудобно, и Степа тут же
составил план: всеми мерами скрыть свою невероятную забывчивость, а сейчас
первым долгом хитро выспросить у иностранца, что он, собственно, намерен
сегодня показывать во вверенном Степе Варьете?
Тут Степа повернулся от аппарата и в зеркале, помещавшемся в
передней, давно не вытираемом ленивой Груней, отчетливо увидел какого-то
странного субъекта - длинного, как жердь, и в пенсне (ах, если бы здесь
был Иван Николаевич! Он узнал бы этого субъекта сразу! А тот отразился и
тотчас пропал. Степа в тревоге поглубже заглянул в переднюю, и вторично
его качнуло, ибо в зеркале прошел здоровеннейший черный кот и также
пропал.
У Степы оборвалось сердце, он пошатнулся.
"Что же это такое? - подумал он, - уж не схожу ли я с ума? Откуда ж
эти отражения?!" - Он заглянул в переднюю и испуганно закричал:
- Груня! Какой тут кот у нас шляется? Откуда он? И кто-то еще с ним??
- Не беспокойтесь, Степан Богданович, - отозвался голос, но не Груни,
а гостя из спальни, - кот этот мой. Не нервничайте. А Груни нет, я услал
ее в Воронеж, на родину, так как она жаловалась, что вы давно уже не даете
ей отпуска.
Слова эти были настолько неожиданными и нелепыми, что Степа решил,
что ослышался. В полном смятении он рысцой побежал в спальню и застыл на
пороге. Волосы его шевельнулись, и на лбу появилась россыпь мелкого пота.
Гость пребывал в спальне уже не один, а в компании. Во втором кресле
сидел тот самый тип, что померещился в передней. Теперь он был ясно виден:
усы-перышки, стеклышко пенсне поблескивает, а другого стеклышка нет. Но
оказались в спальне вещи и похуже: на ювелиршином пуфе в развязной позе
развалился некто третий, именно-жутких размеров черный кот со стопкой
водки в одной лапе и вилкой, на которую он успел поддеть маринованный
гриб, в другой.
Свет, и так слабый в спальне, и вовсе начал меркнуть в глазах Степы.
"Вот как, оказывается, сходят с ума!" - подумал он и ухватился за
притолоку.
- Я вижу, вы немного удивлены, дражайший Степан Богданович? -
осведомился Воланд у лязгающего зубами Степы, - а между тем удивляться
нечему. Это моя свита.
Тут кот выпил водки, и Степина рука поползла по притолоке вниз.
- И свита эта требует места, - продолжал Воланд, - так что кое-кто из
нас здесь лишний в квартире. И мне кажется, что этот лишний - именно вы!
- Они, они! - козлиным голосом запел длинный клетчатый, во
множественном числе говоря о Степе, - вообще они в последнее время жутко
свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое
положение, ни черта не делают, да и делать ничего не могут, потому что
ничего не смыслят в том, что им поручено. Начальству втирают очки!
- Машину зря гоняет казенную! - наябедничал и кот, жуя гриб. Когда
Степа, совсем уже сползший на пол, ослабевшей рукой царапал притолоку.
Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно
широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком,
безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию. И при этом еще
огненно-рыжий.
- Я, - вступил в разговор этот новый, - вообще не понимаю, как он
попал в директора, - рыжий гнусавил все больше и больше, - он такой же
директор, как я архиерей!
- Ты не похож на архиерея, Азазелло, - заметил кот, накладывая себе
сосисек на тарелку.
- Я это и говорю, - прогнусил рыжий и, повернувшись к Воланду,
добавил почтительно: - Разрешите, мессир, его выкинуть ко всем чертям из
Москвы?
- Брысь!! - вдруг рявкнул кот, вздыбив шерсть.
И тогда спальня завертелась вокруг Степы, и он ударился о притолоку
головой и, теряя сознание, подумал: "я умираю..."
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг