четкость, приятное тепло подобралось к сердцу, а мрачные мысли
улетучились. Я радостно икнул и рассмеялся. Скрюченный в дугу, бельмастый
старец с изуверской рожей вдруг стал казаться мне чуть ли ни отцом родным.
Я доверчиво протянул к нему руки и напоролся ладонями на шипы какого-то
растения, хотя никакой боли при этом не почувствовал. Чтобы проверить
ощущения, я ущипнул себя за плечо - с тем же результатом.
Вторую чашку - деревянную - я принял уже с восторгом и
благодарностью, тем более, что новый напиток был прозрачен, душист и
сладковат. Все мои мышцы сразу одеревенели, рука с растопыренными пальцами
застыла в воздухе, восторженный возглас застрял в горле, вытянутый в
трубочку язык так и остался за пределами рта. Не могу сказать, сколько
времени я провел в таком состоянии - может, минуту, а может, час. Мыслей
не было. Желаний тоже. Из человека я превратился в деревянную статую.
Наконец, внутри меня словно лопнула какая-то туго натянутая пружина.
На мгновение полегчало. Потом жаром шибануло одновременно в голову и ноги.
Железо мышц превратилось в студень, и я рухнул на спину, беспомощный до
такой степени, словно кто-то острой бритвой перерезал мне все сухожилия.
Третью чашку, на этот раз железную, проклятый колдун выплеснул в мой
широко разинутый рот. Были в ней кровь ехидны, яд змеи и молоко скорпиона.
И стало мое тело воском, мысли черным вихрем, а душа бесполезным паром.
Бездонный, призрачный тоннель разверзся передо мной, и я заранее знал,
куда именно он ведет.
Я был теперь почти трупом, и, чтобы убедиться в этом, страховидный
старик (нас, кажется, знакомили когда-то, имя его, если не ошибаюсь,
Харон) легко выдернул из сустава большой палец моей левой ноги - при этом
раздался сухой звучный щелчок - и поставил его перпендикулярно остальным.
Результат, видимо, удовлетворил его. Вернув палец на место, он вплотную
занялся моим голеностопом. Долго растирал и мял его, энергично вращал и
встряхивал, потом последовал резкий, но совершенно безболезненный рывок.
Стопа моя, ставшая вдруг похожей на уродливую короткопалую ладонь,
вывернулась назад, а впереди оказалась пятка. Тут кто-то здоровенный грубо
обхватил меня сзади. Старик потянул кольцо колодки на себя и оно легко
соскользнуло с моей ноги.
Затем все суставы были возвращены на прежние места. Щиколотку покрыла
шина из коры и плотная лубяная повязка.
Действие колдовских зелий постепенно проходило. Я почувствовал боль
во всем теле, сплюнул горькую, тягучую слюну. Дурман постепенно
выветривался из головы, мысли приходили в порядок, наваждение исчезло.
Однако я был еще так слаб, что даже не мог сидеть. В таком же жалком
положении пребывали и остальные мои сотоварищи, за исключением Шатуна -
его уже унесли куда-то на крытых плетеных носилках. Нас же, беспомощных и
покорных, поволокли совсем в другую сторону - к яме с черной, стоячей
водой, такой грязной, как будто бы целый пехотный полк, только что вброд
преодолевший торфяное болото, обмыл здесь свои сапоги.
Меня первым швырнули в эту вонючую жижу - швырнули, даже не изволив
предупредить. И хотя меня можно было считать живым всего на одну треть, не
сомневаюсь, что сейчас, освобожденный от колодки, я сумел бы
самостоятельно выбраться на поверхность. Но кто-то гораздо более сильный,
а главное, имевший в легких гораздо больший запас воздуха, тащил меня все
дальше по тесному, круто изгибающемуся тоннелю. Когда я перестал пускать
пузыри и уже собрался отдать концы (последняя дикая мысль: жаль, что рядом
нет Головастика и некому спеть поминальную песню), вода вокруг моей головы
с шумом разверзлась. Мы всплыли в полнейшем мраке посреди какой-то
замкнутой подземной полости. Мой буксировщик помог мне выбраться на
относительно сухое место и, фыркнув, как ныряющий морж, ушел обратно в
глубину.
Вскоре рядом оказался Головастик, а затем и Яган, от переживаний на
время утративший дар речи. Здесь нас и оставили, мокрых,
полузадохнувшихся, но свободных, если под свободой понимать отсутствие
цепей и колодок.
Давно замечено, что изоляция от соблазнов и искусов суетного мира
весьма благоприятно сказывается на мыслительной деятельности. Скольких
великих творений ума человечество не досчиталось бы, если бы не тюрьмы,
монастыри и карантины по случаю чумы.
В этом смысле я находился в идеальных условиях. Изоляцию усугубляла
темнота. Единственные доступные развлечения: песни Головастика и жалобы
Ягана - уже иссякли. Значит, плюсуем еще один положительный фактор -
тишину. Тут хочешь не хочешь, а задумаешься. Тем более, что пора подвести
некоторые итоги.
Можете размышлять вместе со мной.
Вот я зачерпнул пригоршню грязи. Могу побиться на любой заклад, что
кроме нее в моей ладони находится сейчас космическая пустота, кусок льда,
кипящая магма, грудь красавицы, алмаз невиданной доселе чистоты, сердце
свирепого зверя и еще многое-многое другое. В это трудно поверить. Еще
труднее это объяснить. Но это действительно так.
Неисчислимые миры заполняют один объем абсолютного и всеединого
пространства, ничуть не мешая при этом друг другу. Так в цилиндре
фокусника самым загадочным образом умещаются: и живой кролик, и букет
бумажных цветов, и стакан воды, и двенадцать дюжин разноцветных носовых
платков.
Любой предмет можно представить как бесконечное количество
плоскостей. Точно так же и вся наша Вселенная, вместе с Землей, Солнцем,
Юпитером, Сириусом, Канопусом, Большим Магеллановым Облаком и миллиардом
других галактик, по сути дела, и является лишь тончайшим срезом другой,
намного более высокоорганизованной структуры, некоей непознаваемой для
человеческого сознания Супервселенной.
Все составляющие ее миры родились одновременно. Одни называют это
актом божественного творения, другие - первичным толчком, третьи -
моментом сингулярности. А что это такое на самом деле, не знает никто.
Все миры родились совершенно одинаковыми. Но уже в первые секунды
начали появляться и различия. Сначала одна-единственная элементарная
частица отклонилась от своего предопределенного пути. Потом пара атомов
столкнулась в неположенном месте. Вследствие этого звезда родилась совсем
не там, где надо. Планеты заняли другие орбиты. На них образовались иные
минералы. Место суши заняли моря. Место морей - ледники. И любое такое
отклонение было чревато бесчисленным количеством последствий. Разрастаясь,
как снежный ком, любой аномальный фактор сам становился нормой. Как
результат: в одном из миров разум стал достоянием приматов, в другом -
сумчатых, в третьем - грызунов, а в остальных, скажем, ста миллионах миров
разум вообще не возникает.
Все миры отделены друг от друга невидимыми, но непреодолимыми
стенами. Мы не знаем, есть ли в этих стенах двери и какими ключами они
открываются. Но в любых стенах есть слабые места: трещины, норы, выбоины.
В принципе, их можно отыскать, вычислить, нащупать вслепую. Многие из них,
кстати, давно известны.
Совершенно достоверным фактом можно считать существование
межпространственного перехода где-то в глубинах озера Лох-Несс. Через него
в наше измерение нередко проникают странные существа, якобы похожие на
древних плезиозавров, а на самом деле похожие только на самих себя. Мутная
и холодная вода шотландского озера не позволяет им ни долго жить, ни
размножаться. Где-то в Гималаях существует место, в котором наш мир
соприкасается с другим миром, населенным косматыми, неуклюжими гоминидами,
прозванными шерпами "йети". Появление гиппогрифов, цилиней, сирен и
морских змеев, страшные и загадочные эпидемии, время от времени
обрушивающиеся на землян, феномен Бермудского треугольника, озеро Вражье в
Тюменской области, башня Призраков в Тебризе, старомосковская богадельня
на Кулишках, квартира харьковчанки Брыкиной, оазис Юм в Антарктиде, НЛО,
загадочные исчезновения людей и всевозможные необъяснимые феномены,
считавшиеся раньше колдовством и морокой, - все это следствие
взаимодействия разных миров.
Не исключено, что некоторые личности, память о которых навечно
сохранила история: Саргон Древний. Шакьямуни, Иосиф Флавий, йог
Патанджали, Нострадамус, Калиостро, Гарри Гудини - были на нашей планете
всего лишь случайными гостями.
Таких людей, как я, немного. По крайней мере, я знаком со всеми, а
память у меня неважная. Несведущий народ зовет нас "контактерами",
"рейнджерами" и даже "охотниками за привидениями". Все эти клички или
приблизительны, или высокопарны. Нам они не нравятся. Сами себя мы
называем пролазами (синоним здесь - проникать, а отнюдь не ловчить. Прошу
не путать!)
Это не профессия, не увлечение, а, скорее, образ жизни. Ты должен
быть пролазой не с девяти до восемнадцати, а все двадцать четыре часа в
сутки. Вся наша жизнь посвящена одной цели. Каждый из нас обязан постоянно
быть наготове.
Нас никто не принимает всерьез, но зато никто и не мешает. Фактор
существования бесчисленного количества сопредельных пространств (ансамбля
миров, как говорим мы) не занимает внимание широкой общественности. Мало
ли кругом всяких чудаков! Если одни, рискуя жизнью, лазают по отвесным
скалам, а другие в утлых лодочках сплавляются по горным рекам, почему бы
третьим не заняться исследованием подступов к "тому свету"?
Главным критерием отбора для пролазы является не смелость, не
бицепсы, и даже не ум, а неприметность. Да-да, именно неприметность. Ум
можно обострить учением, бицепсы накачать тренингом и анаболиками, а
особая смелость нам вообще ни к чему. Зато неприметность - редчайший дар.
Примерно то же самое, что абсолютный музыкальный слух или способность к
левитации. Его не купишь, не разовьешь и не воспитаешь.
Чтобы все это стало понятным, начну с антитезы. Вам, несомненно,
приходилось встречать людей, на которых сразу обращаешь внимание, вне
зависимости от того, красивы они или уродливы, молоды или стары, во что
одеты и кем окружены. Именно из этой среды выходят политики, знаменитые
актеры и брачные аферисты. Именно эти люди украшают обложки журналов,
рекламные проспекты, предвыборные плакаты и картотеки Интерпола. Отношения
с судьбой у этой публики всегда были сложными - головокружительные взлеты
нередко сменялись не менее головокружительными падениями, а иногда и
мертвыми петлями.
Гораздо менее известна другая категория людей, наделенная от природы
диаметрально противоположными качествами. На них никогда не задерживается
взгляд, негромкие слова их никому не интересны, даже если один из них
случайно отдавит вам ногу, это не вызовет особой реакции. Из людей
неприметных получаются добычливые охотники и первоклассные разведчики.
Никогда не верьте, что гениями шпионажа были супермены типа Джеймса Бонда
или Штирлица. Совсем наоборот. Все великое на этой хоть и малопочтенной,
но весьма необходимой стезе совершено личностями тихими и незаметными.
Такими тихими и такими незаметными, что даже имен их не сохранилось в
архивах. Неумолимые Мойры относятся к подобному люду снисходительно - мы
одинаково защищены и от лукавых улыбок Фортуны и от пинков злого Рока.
Как я уже говорил, жизнь пролазы - это вечное ожидание. Кто-то другой
корпит в архивах, опрашивает очевидцев, носится по городам и весям в
погоне за слухами и небылицами, пытается установить с иными мирами
телепатический контакт, проводит тончайшие инструментальные измерения.
И лишь когда все сомнения остаются позади, когда желанная цель
достигнута, когда точно определено место межпространственного перехода -
наступает наша очередь. Только мы одни имеем право покидать пределы
родного мира.
Вот здесь-то и должна пригодиться наша неприметность - природный дар,
без сомнения, универсальный для любых измерений. Никакая маскировка,
никакая выучка ниндзя, никакие технические средства, вроде пресловутой
шапки-невидимки, не смогут помочь в совершенно незнакомом мире, где
аборигены, к примеру, способны видеть в тепловом диапазоне или обладают
метапсихическим чутьем. Пролаза должен казаться своим и среди белых и
среди черных, и среди троглодитов и среди современников Шекспира. Ничего
страшного, если его примут за урода, безумца, изгоя. Главное, чтобы в нем
не разглядели опасного чужака, коварного соглядатая.
Единственное наше снаряжение - плащ неопределенного цвета и покроя,
которому при некотором умении можно придать почти любую форму. Обувь
запрещена самым строгим образом. Босые ноги вызывают куда меньше
подозрения, чем ботинки незнакомого покроя.
Отпечатки босых ступней на чистом ноябрьском снегу как раз и было то
самое последнее, что я оставил после себя в нашем мире. Две полосатые
вешки обозначали место предполагаемого межпространственного перехода,
кроме того, я мог ориентироваться на телепатические сигналы Клопа,
одиннадцатилетнего мальчишки, самого сильного экстрасенса нашей группы,
уже второй час кряду державшего этот переход под контролем. ("Кто-то живой
там есть, - сказал он, облизывая измазанные шоколадом пальцы. - Может,
люди, а может, и не люди... Дурдом какой-то. Я бы туда не пошел".)
У вешек меня поджидал Архимед, шеф наших технарей. В руках он с
видимым напряжением держал короткое, метра два длиной, фиберглассовое
удилище. Вокруг лежали раскрытые рюкзаки с приборами, мотки провода,
всевозможный инструмент.
- Ну и как? - с любопытством спросил я.
- Лучше не бывает, - с натугой ответил он.
- Атмосфера?
- Адекватная.
- Радиация?
- В пределах нормы.
- Температура?
- Плюс шестнадцать.
(Но это я и сам ощущал. Откуда-то по босым ногам тянуло теплом, а
между вешками снег осел и подтаял.)
- Что еще?
- Во-первых, следы технологической цивилизации отсутствуют. Никаких
промышленных ядов, никакой пыли, никаких вредных газов. Воздух, как на
горном курорте. Во-вторых, сейчас там очень темно. Как говорится, ноль
целых, ноль десятых...
Или там всегда так, или это безлунная и беззвездная ночь. Не
задерживайся долго. Межпространственный переход штука ненадежная, может в
сторону уйти, может закрыться. Клоп все время будет держать тебя на
поводке. По его команде сразу назад.
- Спасибо, инструкцию я помню.
- Тогда иди... Впрочем, подожди. Сейчас я закончу.
Он стал выбирать удилище на себя, и оно странным образом все
удлинялось - вот уже и три метра вышло из пустоты, и пять, и все восемь.
Я, как завороженный, смотрел на тонкий гибкий шест, только что побывавший
за пределами пределов, в месте более далеком от Земли, чем Туманность
Андромеды. Никаких отметин не было на его гладкой, полированной
поверхности - ни пятен, ни свежих царапин, ни следов огня.
На самом конце удилища болтался прибор, фантастически сложный и
чрезвычайно уродливый, как, впрочем, и все, что выходило из рук Архимеда.
Штука эта была его последним и любимейшим детищем. Называлась она
танатоскоп, а проще говоря - счетчик смертей. Улавливая испускаемые
гибнущим разумом особые сигналы, танатоскоп определял степень благополучия
исследуемого мира. Само собой, что степень эта сильно снижалась в годы
войн, эпидемий и катаклизмов.
Архимед взял прибор в руки и долго смотрел на него. Потом постучал
пальцем по циферблату, покрутил какой-то лимб, пощелкал тумблерами.
- У меня такое впечатление, - сказал он наконец, - что в тех краях,
куда ты отправляешься, человеческая жизнь абсолютно ничего не стоит. Там
людей давят, как тараканов.
- Кто давит?
- Да те же самые люди. Братья по разуму. Может не пойдешь?
- Шутишь! Пугай кого-нибудь другого своим дурацким прибором!
- Тогда удачи тебе!
Он сделал движение, как будто хотел попрощаться, но тут же убрал руки
за спину: меня только что обработали всякими дезинфицирующими составами.
Отныне я был неприкасаем для земляков.
Милый, вечно чем-то озабоченный Архимед, он искренне пожелал мне
удачи, хотя лучше, чем кто-либо другой, знал, как редко возвращаются
пролазы. Конечно, я тоже был осведомлен о таком прискорбном факте. Но это
не помешало сделать решительный шаг в неизвестность, в тайну, в
непроницаемый мрак, насквозь пронизанный беззвучными сигналами смерти...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг