Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
доверчивой девушке купальник понравился настолько, что она даже  не  стала
его снимать,  а,  наоборот,  надев  платье,  принялась  собираться  домой,
мотивируя свой уход поздним временем и ранним  вставанием  на  работу.  Но
здесь разгоряченный щедронец проявил  твердость  и  потребовал  немедленно
снять купальник, так как делать подарки  без  взаимности  он  не  намерен,
потому  что  вещь  дорогая,  итало-французская  и  стоит  двести   рублей.
Лаборантка вспыхнула, сорвала с себя купальник и, перейдя на "вы",  желчно
сказала перед уходом: "Эх, вы! Правильно про вас говорят!"
     И тут Гайскому  пришла  счастливая  мысль.  С  этого  момента  каждой
девочке,  которую  он  приглашал  в  гости,  после  чтения   рассказов   и
рассуждений о  тяжелой  доле  сатирика  предлагался  купальник.  Во  время
примерки, как бы невзначай, в комнате появлялся пылкий  ученик  Зощенко  в
плавках с золотой рыбкой  и  предлагал  свои  отношения.  В  случае,  если
купальник подходил - а он подходил всем, так как  был  безразмерным,  -  у
любительницы сатирической литературы  имелись  два  выхода:  либо  забрать
подарок себе, поверив в любовь  первого  взгляда,  либо  заплатить  двести
рублей. Но фатально, что оба выхода оказывались неприемлемыми, и купальник
с бабочками оставался у хозяина, а хозяин  после  этого  час  остывал  под
холодным душем, повторяя в сердцах: "Завидуют! Все завидуют!"
     И вот однажды Аркан Гайский уговорил  на  литературный  вечер  вполне
интеллигентную травести из детского  театра  и  с  шестым  номером  бюста.
Убедив ее в  безысходной  доле  сатирика  и  угостив  рюмкой  портвейна  с
конфетой  "Южная  ночь"  в  синей  обертке,  Гайский  разложил  перед  ней
купальник.
     - Беру!  -  немедленно  сказала  интеллигентная  травести  и  бросила
купальник в сумочку.
     Гайский, непонятно каким  образом  оказавшись  в  плавках  с  золотой
рыбкой, сразу же стал прыгать на нее, пытаясь достать  заветное  ушко.  Но
интеллигентная травести оттолкнула его в солнечное сплетение  со  словами:
"Не сегодня, дурашка!"
     - Берете или не берете? - спросил Гайский, поднимаясь с пола.
     - Беру! - ответила Гавроси.
     - Двести! - сухо произнес писатель.
     - Беру! - повторила Красная Шапочка.
     - Чеками! - уточнил сатирик. - Это память от мамы.
     Выложив четыреста рублей нашими деньгами из расчета один  к  двум  за
чек,   обладательница   купальника   предложила    коробейнику    посетить
мухославский вечерний ресторан обмыть покупку, воскресив тем самым угасшую
было в Гайском надежду на продолжение.  Но  в  ресторане  выяснилось,  что
Дюймовочка  пьет,  как  лошадь,  да  вдобавок  к  ним  за  столик  подсела
ватерпольная  команда  спичечной  фабрики,  семеро  из  которой  оказались
друзьями девочки. Гайскому это суаре обошлось в четыреста семьдесят  шесть
рублей, не считая битой посуды и оскорблений в его адрес.  Так  закончился
для него период ловли на купальник, который плавно перешел в период  ловли
на совместную жизнь. Но этот период  остался  для  беспощадного  сатирика
незавершенным, чему тоже были соответствующие причины.



                                    4

     Вечером того  дня,  когда  незнакомый  автор  всучил  Алеко  Никитичу
тетрадь в черном кожаном переплете, Аркан  Гайский  ужинал  с  машинисткой
Олей, ловя ее на совместную жизнь. Ужин происходил в недорогом,  а  потому
любимом Гайским кафе неподалеку от редакции. Неожиданно за  столом  возник
художник Дамменлибен.
     - Зд-д д-д-о... - начал здороваться Дамменлибен.
     - Здравствуй, Теодор, - скучно сказал Гайский, прекрасно понимая, чем
все кончится.
     - Бардак, - преодолел робость Дамменлибен,  -  ты  Нелли  знаешь  она
умная  женщина  тещу  перевез  на  дачу  бардак  здорово  Олюха  дома  все
нормально? Аркул а как тебе нравится  с  работой  зашиваюсь  дай  мне  еще
пятерку и я тебе буду должен шестьдесят девять  для  ровного  счета  щенок
всюду гадит бардак здорово Олюха...
     - Теодор, ты мой рассказ проиллюстрировал?
     Дамменлибен сунул пятерку в карман:
     - Мебель подорожала бардак ты мою Нелли  знаешь  тебе  надо  жениться
здорово Олюха от тебя тот  альфонс  отстал?  Пе-пе-пе-пе-редвигается  твой
рассказ Алеко звонил юбилейный номер готовится бардак щенок всюду гадит  у
него рукопись лежит из самотека пацан какой-то принес с  голубыми  глазами
Глории нравится здорово Олюха к тебе этот автор не заходил?
     - Нет, - ответила Оля, - я весь день печатала очерк Сверхщенского  об
истории Мухославска. В юбилейный номер.
     - Молодой с голубыми глазами, - продолжал Дамменлибен, -  ни  фамилии
ни адреса турки совсем обнаглели в папу стреляют бардак я у  тебя  пятерку
взял? Петеньке в портфель наложили здорово  Олюха  мистика  про  какого-то
мад-д-д-дранта...
     - Про мадранта? - оживился Гайский. - Если это тот парень, с  которым
меня хотели познакомить в Москве, то он сын очень крупного человека... Мне
давали читать... Я сказал тогда, что гениально, но  на  самом  деле  муть.
Скучища и никакой сатиры... Бред под Маркеса... Но чей-то  сынок...  Скажи
Алеко Никитичу.
     - Если пойдет буду иллюстрировать а чей сын помнишь уж ты  мою  Нелли
знаешь...
     - Чей не сказали, но кого-то  оттуда...  Чушь  собачья.  Прозу  любой
может писать, а ты попробуй вскрой, когда душат!..
     - Расскажите  лучше  анекдот,  Аркан  Гарьевич,  -  попросила  Оля  и
погладила Гайского по плечу.
     Гайский расценил этот жест как аванс,  количество  адреналина  в  его
крови резко возросло, и он заверещал голосом кукольного Петрушки, входя  в
образ героев анекдота:
     - Однажды один англичанин решил  показать  другому  англичанину  свой
замок. "Вот здесь, - говорит, -  живет  моя  прислуга.  Здесь  я  принимаю
гостей. Это моя столовая, это мой кабинет, это моя  спальня..."  Открывает
он дверь в спальню и видит, что рядом с его женой спит незнакомый мужчина.
"А это, - говорит, -  моя  жена".  "А  рядом  кто?"  -  спрашивает  другой
англичанин. "А рядом я".
     Оля дробно захохотала, и Гайский, воспользовавшись этим, поцеловал ей
руку.
     Теодор Дамменлибен мутно посмотрел  на  Гайского,  пытаясь  осмыслить
услышанное. Затем, бросив это бесполезное занятие, обратился к сатирику:
     - Я у тебя пятерку взял? Бардак здорово Олюха  смешно  слушай  Аркуля
возьми мне сто грамм ка-ка-ка-кап.
     - Имей совесть, Теодор, - почти вышел из себя Гайский. - Я  тебе  дал
пятерку.
     - А т-т-т-т-ы-ы мне ее дал? - искренне удивился Дамменлибен. - Бардак
щенок всюду гадит пойду Никитичу позвоню здорово  Оля  ах  да  я  с  тобой
здоровался...
     И Дамменлибен оставил их в покое.
     - Не хотите прогуляться по  воздуху,  Ольга  Владимировна?  -  сказал
Гайский. - Могу пригласить к себе. Я  написал  новый  рассказ  "Архимед  и
ванна".  О  недостатках  водоснабжения.  Если   напечатают,   кому-то   не
поздоровится.
     - Мне завтра к девяти в редакцию, Аркан Гарьевич,  -  мягко  отказала
Оля. - В другой раз, хорошо?
     Аркан Гарьевич потупился:
     - У меня к вам серьезные намерения, Ольга Владимировна. Мы с вами две
половинки  одного  сосуда,  именуемого  счастьем.  Нас  бросает  в  океане
пошлости и некоммуникабельности и прибивает совсем не  к  тем  берегам,  к
которым бы нам хотелось.  Пойдемте  ко  мне,  Ольга  Владимировна,  я  вам
почитаю.  У  меня  дома  есть  портвейн  и  кое-что  сладенькое.   Вы   не
представляете,
 как трудно заниматься сатирой. Все завидуют. Все...
     Ольга Владимировна вздохнула.
     - Вы знаете, кто такой зануда? Это человек, которому легче  уступить,
чем отказать...



                                    5

     Алеко Никитич входит в лифт в восьмом часу вечера и  нажимает  кнопку
шестого этажа. В портфеле у него материал Сверхщенского об истории  города
Мухославска,  который  сегодня  вечером  он  должен  прочитать  и   внести
необходимую правку, а в голове - мысли о юбилейном номере. Уж так некстати
накладывается одно на другое: и семь  лет  со  дня  основания  журнала,  и
тысяча двести лет Мухославска, и годовщина  с  того  знаменательного  дня,
когда Мухославск стал побратимом австралийского города Фанберры. Да еще  в
порядке того же  панибратства  и  культурного  обмена  приезжает  редактор
фанберрского журнала  "Диалог"  господин  Бедейкер,  которого  надо  будет
принять и носиться с ним на высоком уровне. В общем, дел невпроворот.
     Он входит в квартиру  и  застает  Глорию  за  своим  рабочим  столом.
Включена настольная лампа. На Глории очки, и это  свидетельствует  о  том,
что она читает. На ее  коленях  дремлет  палевый  коккер-спаниель  Дантон.
Алеко Никитич снимает макинтош, влезает в домашние тапочки  и  подходит  к
Глории. Она предостерегающе поднимает правую руку: мол, не мешай,  подожди
минутку, я занята. Алеко Никитич наносит ей поцелуй в затылок и видит, что
Глория читает ту самую тетрадку в черном кожаном  переплете,  которую  еще
днем он вынул из портфеля и оставил дома.
     - Это поразительно интересно, - говорит она, продолжая чтение, -  так
неожиданно, так свежо, так необычно...
     Глория уже несколько лет не работает,  но  зато  занимается  активной
общественной деятельностью в городском Клубе  любителей  друзей  человека,
являясь вице-президентом.
     - Где Машенька? - спрашивает Алеко Никитич.
     - Машеньку Полина купает, - отвечает Глория, - а у Леонида спектакль.
     Чувство неприязни к Леониду возникает под ложечкой Алеко Никитича, но
он давит это чувство.
     - Мне нужен стол, - говорит он.
     - Алик, кто этот человек? - спрашивает Глория.
     - А черт его знает.  Ворвался  в  кабинет,  минуя  Зверцева.  Положил
передо мной  тетрадку  и  заявил,  что  Зверцев  правит  Сартра...  Вообще
производит впечатление не совсем нормального. Глаза странные какие-то.  Но
самое интересное, что, когда я позвонил Зверцеву, оказалось, никто к  нему
не обращался, но он действительно в этот момент правил Сартра.
     - У вас идет Сартр? - удивляется Глория.
     - Да ни слухом, ни духом! Вам что, говорю,  Зверцев,  делать  нечего,
как только Сартра править? И знаешь,  что  он  ответил?  Что  ему  сегодня
принесли перевод  неизвестной  работы  Сартра,  и  он  решил  его  немного
поправить и предложить в журнал. Глупость какая-то.
     - Сартр - это, разумеется, ваше внутреннее дело, - говорит Глория,  -
но этот парень, - она указывает на тетрадь, - достоин внимания. Ты  только
послушай! - Она начинает читать с выражением:

     "Мадрант похрапывал, распластавшись под пурпурным покрывалом..."

     - Да, я просматривал, - пытается отмахнуться Алеко Никитич.
     -  Нет,  ты  послушай  внимательно!  -  настаивает  Глория.  -  Какая
аллитерация! В одном только первом абзаце двадцать пять "р".  Это  создает
напряжение и внушает властность! - И Глория продолжает:

     "Поднявшееся над морем солнце  бледно-шафрановыми  лучами  ударяло  в
плотные  вишневые  шторы,  скрывавшие  мадранта  от  окружающего  мира   и
охранявшие его ночной сон. И чем выше отрывалось от моря светило, тем ярче
возникала в покоях мадранта иллюзия разгоравшегося по ту сторону  вишневых
штор кровавого зарева.
     Четыре фиолетовых  арбака  методично  и  плавно  обмахивали  мадранта
благовонными опахалами. И когда мадрант ощущал кожей лба  или  щек  легкое
приятное дуновение воздуха, он понимал,  что  проснулся  и  что  наступило
утро.  Очередное  утро  мадранта,  утро  ревзодов,  утро  этих  фиолетовых
арбаков, утро его народа и всей данной ему небом страны.
     Иногда мадрант просыпался ночью. То ли от чересчур  назойливой  мухи,
что было явным упущением со стороны арбаков, то  ли  от  слишком  сильного
дуновения, вызванного опахалами, что тоже являлось оплошностью арбаков, то
ли от тяжелого сновидения... Но, независимо от причины, сам  факт  ночного
пробуждения мадранта  означал  смертный  приговор  всем  четырем  арбакам,
которых утром наступившего дня бросали  на  съедение  священным  куймонам,
чтобы не тратить на эту фиолетовую падаль драгоценный свинец, не тупить  о
них топоры и сабли, не осквернять их вонючими телами  благородные  морские
воды и не отравлять землю погребением их мерзких останков.
     Если  ночь  проходила  спокойно,  утром  арбаков  уводили  в   темные
казематы, обильно кормили пищей, приправленной  вкусными,  но  снотворными
специями, после чего они спали до наступления ночи...
     Мадрант открыл глаза и сразу почувствовал на себе ненавидящие взгляды
четырех пар арбачьих глаз.  Он  усмехнулся.  Он  не  испытывал  к  арбакам
ответной ненависти. Он их просто презирал.
     Мадрант  презирал  пленных  и  рабов.  Рабов  -  за  их   молчаливую,
беспрекословную покорность, пленных - за то,  что  они  предпочли  рабство
ради спасения  жизни,  потому  что  цепляться  за  ту  жизнь,  которая  им
предоставлялась, даже не  за  жизнь,  а  за  существование,  могли  только
животные. Но животные цепляются за существование  неосмысленно,  а  эти  -
сознательно. Значит, они хуже животных...
     В последний миг перед пленением  еще  можно  было  использовать  свое
оружие против себя.
     Но ведь они почему-то не сделали этого...
     Можно затем отказаться от пищи и воды...
     Но ведь они не отказываются...
     Наконец, можно ударить стражника или  плюнуть  в  лицо  какому-нибудь
ревзоду...
     Но ведь они не ударяют и не плюют.
     Значит, они цепляются за то,  что  никак  нельзя  назвать  жизнью,  и
надеются на то, на что уже нет и не может быть никакой надежды...
     С того момента, как он стал мадрантом, были,  правда,  выплески...  И
никогда он не расправлялся с храбрецом,  проявившим  человеческое  начало.
Наоборот, и так было всякий раз в  случае  неповиновения,  он  собирал  на
площади эту жалкую толпу, это тупое быдло, и возносил до небес непокорного,
отдавая дань его смелости и ставя в пример остальному порченому семени.
     А потом бунтовщика доставляли  на  край  высоченного  обрыва,  обрыва
Свободы, как нарек его мадрант, и дарили ему последний шанс: он должен был
прыгнуть с этой страшной высоты в сверкающее  где-то  внизу  море  и  либо
разбиться о прибрежные камни,  либо  утонуть,  либо  стать  жертвой  акул,
которые непонятно почему собирались, как на праздник, под обрывом  Свободы
в дни подобных экзекуций.
     Невелик был последний шанс, но все-таки это был шанс.
     И после всего мадрант направлялся к водоему со священными  куймонами,
и никто не мог слышать, как он просил небо о спасении несчастного  гордого
одиночки.
     Он надеялся, что его молитвы будут услышаны, и это успокаивало его.
     Он один хотел, и было только в его власти дать  свободу  заслужившему
ее, но мадрант не мог этого сделать, потому что его бы не  поняли,  потому
что иначе он не был бы мадрантом...
     Случались, правда, и раскаяния. Тогда мадрант  делал  знак  рукой,  и
раскаявшегося отдавали обратно в толпу, после чего до конца дней своих  он
оставался  самым  отвратительным  рабом  даже  среди  рабов,  и  это  было
закономерной расплатой за раскаяние.
     В такие дни мадрант находился в прескверном настроении...
     ...Мадрант  трижды  встряхнул  колокольчик.  Глаза  арбаков   приняли
тревожно-вопросительное выражение, но четвертого звонка не последовало,  и
это означало, что ночь прошла спокойно и что никаких претензий на  сегодня
к арбакам нет.
     Появились стражники и вывели арбаков из покоев. Тогда мадрант встал и
подошел к зеркалу.
     Ему шел сорок второй год. Кожа лица и тела была  упругой  и  смуглой,
даже первые признаки старения еще не проглядывались.
     Он   сделал   десяток   дыхательных   упражнений,   поиграл   немного
мускулатурой и, довольный самочувствием, раздернул плотные вишневые шторы,

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг