- Буду, буду - испортил ему настроение Колбаско. - Не умер еще!
- Черт знает что! - заговорил Гайский. - Носятся с этой повестью!
Пакость! Дрянь! Бестиев, и то лучше пишет!.. Ну, ладно. Я, может,
необъективен - у меня рассказ зарубили, но я тебя спрашиваю, Вовец!.. Вот
ты - талантливый, с безупречным вкусом... Вот прочти и скажи! Только
честно! Тебе юлить нечего, тебя в журнале не балуют...
- Позовут еще! - вдруг затряс бородой Вовец. - Коня белого пришлют, а
я им вот покажу!
И Вовец показал, как он им покажет.
- И правильно сделаешь, - согласился Гайский. - Надо иметь гордость.
- Я один держусь, - начал заводиться Вовец. - Чем писать муру, лучше
вообще не писать!..
- Что ж, я, по-твоему, муру пишу? - обиделся Колбаско.
- А я тем более, - сказал Гайский.
- Почему это ты, "тем более"! - наскочил на него Колбаско. - Мажем,
что у тебя больше муры, чем у меня?
- Я просто больше пишу, - возразил Гайский. - А талант имеет право на
издержки.
- Коня белого пришлют! - закричал Вовец и выпил свою и Колбаскину
рюмки.
- Я не умер еще! - сказал Колбаско.
- Мы все талантливые люди, - примирительно произнес Аркан Гайский. -
И противно, когда нас затирают бездарности! Подумаешь! Чей-то сын!.. Я же
не кичусь тем, что мой отец в свое время был несправедливо исключен из
рабфака... Вот ты прочти, Вовец. У тебя безупречный вкус...
- Что ж, у меня плохой вкус? - спросил Колбаско и пошел пятнами.
- Ты поэт, - заметил Гайский, - а здесь, с позволения сказать,
проза...
- Чем читать муру, лучше вообще не читать! - не успокаивался Вовец. -
Позовут еще!.. Коня белого пришлют! А вот я им покажу!
- Пришлют! - обнадежил Гайский. - Еще как пришлют! Тот же Индей
Гордеевич пришлет... Кстати, он, по-моему, просто чокнулся... Прочитал эту
повесть и сказал, что снова почувствовал себя мужчиной... Ну?
- Индей Гордеевич зря ничего не говорит, - вдруг насторожился
Колбаско и быстро-быстро начал думать о чем-то своем, сугубо личном,
исключительно интимном и семейном, а потом попросил решительно: - Дай мне
тетрадку на ночь! Утром отдам.
- Тебе-то зачем? - польстил ему Гайский. - Ты ж у нас богатырь!
- Мне-то ни к чему, - гордо ответил Колбаско, - я хочу, чтобы
Людмилка прочла... Индей Гордеевич зря не скажет...
- Домой дать не могу, - сказал Гайский, - это я у Ольги Владимировны
взял.
- Ну не звать же сюда Людмилку, - резонно заметил Колбаско и с ходу
предложил: - Слушай! А прочти-ка вслух! Я все-таки верю Индею
Гордеевичу!..
- Все?! - испугался Гайский.
- Хотя бы один кусок... А вдруг и вправду...
- Хорошо, - согласился Гайский, - но предупреждаю: все это пакость и
дрянь! Никакой сатиры!..
- Ладно! Ты читай!
Колбаско растолкал уже задремавшего Вовца, и Гайский, открыв тетрадь
где-то посередине, начал читать, вкладывая в этот процесс свое резко
негативное отношение.
"Первый ревзод вышел от мадранта, испытывая крайнюю
неудовлетворенность. Впервые за все время своего правления мадрант,
кажется, усомнился в преданности ревзода. Мадрант молод. Мадрант в силу
своей молодости совершает поступки, которые кажутся правильными только
ему, но ведь все, что делает мадрант, должно быть правильным прежде всего
с точки зрения государства. Государство - это многовековое дерево, а
мадрант - лишь крона его. Основу его, его ствол составляют ревзоды и
армия. А горожане - эти копошащиеся в земле и воде черви - корни
государства. Можно срубить крону. Ревзоды и армия родят новую крону. Можно
срубить ствол. Корневая система воспроизведет новых ревзодов и новую
армию, которые, в свою очередь, создадут новую крону. Но если заболевают и
начинают гнить корни - смерть всему дереву. Можно обожать мадранта и
желать ему вечного здоровья и процветания, но если его поступки
представляют хоть малейшую опасность для государства, его надо убить,
сожалея и проливая слезы над его гробом. Можно ненавидеть мадранта и
желать ему ежеминутной и страшной гибели, но если жизнь его и дела его
укрепляют дерево, нужно просить небо о бесконечном продлении жизни
ненавистного существа, а когда наступит все-таки неотвратимый смертный
миг, проливать слезы печали и горести, облегченно вздыхая одновременно...
Добравшийся вчера до острова свой человек из Страны Поганых Лиц принес
известие, что там замыслили Великий Поход на мадранта, и если это так, то
армада вражеских фрегатов уже в пути, и не далее как через десять дней
после Новой луны она будет здесь. Надо вдвое увеличить армию, надо
возвести дополнительный вал укреплений. Но мадрант приподнял правую бровь и
улыбнулся своей вызывающей дрожь улыбкой: разве армия мадранта не самая
сильная в мире? Разве укрепления созданы не для того, чтобы об их стены
разбивал голову любой враг? Разве не об этом докладывал каждое утро Первый
ревзод? Разве обманывал он своего мадранта! Да, высокий мадрант, это так.
Это даже больше, чем так. Однако мадрант молод. Снова подобны женским
украшениям, но, когда ложишься с мужчиной, надо их снимать. Горожане
погрязли в лени, армия разжирела, Священная Карраско злится с каждым днем
все сильнее и сильнее, а мадрант как будто ничего не замечает. Его
заботит что-то свое, но Первый ревзод угадывает, что это _с_в_о_е_ - не
что иное, как белая платяная вошь, которую мадрант переселил из розового
дворца в собственные покои (!).
Такого не упомнит история государства. Мадрант упразднил арбаков,
чтобы превратить святая святых в грязный тюфяк для справления похотливых
нужд! Ревзоды оскорблены. Жены унижены. Две из них во время вчерашней
прогулки добровольно бросились в водоем со священными куймонами. Исчез
Рредос - гордость мадранта, исчез внезапно, сломав позвоночник одному
стражнику и покалечив другого. Но и это не огорчило мадранта. Узнав, он
только расхохотался и велел немедленно доставить бледную поганку в свои
покои, дав понять таким образом, что не доверяет больше охране розового
дворца, а стало быть, не доверяет ревзоду. Напрасно, мадрант! Ох, как
напрасно!.. Ревзод мудр. Доверься ему, и он вытащит тебя из бурного потока
опасностей. Не доверяя же ему, ты отсекаешь руку помощи, протянутую тебе.
Вот почему Первый ревзод вышел от мадранта, испытывая крайнюю
неудовлетворенность. Когда он подходил к зданию совета ревзодов, земля и
стены вдруг задрожали от глухого грохота. И Первый ревзод понял: это рычит
Карраско, предупреждая всех, что она зла.
Чикиннит Каело встретил ревзода у входа в совет и, упав на колени,
заявил, что имеет важную причину для безотлагательной беседы. Совершенно
некстати явился этот старый Каело, но важность причины, о которой он
беспрестанно повторял, и его испуганный вид заставили Первого ревзода
выслушать хозяина "Альманаха"... Стало быть, вчера во второй половине дня,
когда бедный верный Чикиннит Каело, как обычно, не жалея сил своих и
мыслей для того, чтобы зеленый и красный "Альманахи" в очередной раз
порадовали взоры и слух Первого ревзода и мадранта... когда удалось ему,
как кажется, найти невиданные до сих пор эмоциональные оттенки в палитре
словотворчества... Понимаю, великий ревзод, и перехожу к важной причине...
Когда небо осенило Чикиннита Каело и дало ему радость величайшего
открытия, позволяющего возвеличить высокого мадранта поистине
безгранично... Конечно, великий ревзод!.. Чикиннит Каело хотел только
познакомить тебя... Подчиняюсь, великий ревзод!. Тогда-то и появился в
дверях "Альманаха" презренный горожанин, видимо, слуга некоего Ферруго,
который положил перед Чикиннитом Каело злобную и опасную аллегорию,
написанную, заметь, великий ревзод, на листе дорогой бумаги, в коей
земными словами (глаза б мои не видели этих мерзких слов) содержится
прямой призыв к собаке с тем, чтобы она разорвала своего господина!.. Ты
понимаешь, великий ревзод, кого подразумевает негодяй Ферруго под словом
"собака" и какого господина должна эта собака разорвать?! Прикажи здесь же
снять голову с глупого Чикиннита Каело за то, что он осмелился произносить
вслух подобные слова!.. Преданный мадранту Чикиннит Каело хотел схватить
презренного слугу и бросить к твоим ногам, великий ревзод, но где было
взять сил больному Чикинниту Каело!.. Пришлось прибегнуть к хитрости и
оставить рукопись у себя, чтобы не спугнуть его и не вызвать подозрений,
дать желтый камень надежды с предложением в третий день после Новой луны
принести в "Альманах" что-нибудь еще и получить назад рукопись с
соответствующими рекомендациями. И слуга негодяя Ферруго клюнул на эту
наживку и ушел, ни о чем не подозревая... О великий ревзод! Ты
спрашиваешь: где эта проклятая бумага? Смерти достоин жалкий Чикиннит
Каело! У него ее нет... Едва удалился презренный слуга, старший
переписчик, наверняка по злому умыслу, отвлек внимание доверчивого
Чикиннита Каело, предложив ему спуститься вниз якобы для проверки
готовности красного "Альманаха", и, когда наивный Чикиннит Каело вновь
поднялся на верхнюю террасу, ту самую, которую любезно посетил не так
давно великий ревзод, бумага исчезла!..
Глубоко задумавшись, Первый ревзод ходил из одного конца зала совета
в другой. Не содержание бумаги, о которой рассказал сейчас этот плешивый
ублюдок, взволновало его, а сам факт, что кто-то осмелился выпустить жало,
кто-то запалил факел. Преступную оплошность допустил Чикиннит Каело, не
задержав неизвестного, во-первых, и позволив исчезнуть крамольной бумаге,
во-вторых. Но Первый ревзод верит в преданность Чикиннита Каело и относит
происшедшее к его старческой глупости, иначе бы не перед Первым ревзодом
стоял сейчас на коленях Чикиннит Каело, а перед палачом Басстио.
Наказание, которое ждет хозяина "Альманаха", еще впереди, а пока он имеет
возможность искупить свою вину, направив остатки своей изворотливости на
то, чтобы раздавить скорпиона, прежде чем он сможет укусить кого-либо,
затушить факел, прежде чем будет разожжен костер. С этого момента перед
домом, где расположен "Альманах", будут дежурить четыре представителя
службы молчаливого наблюдения, чтобы схватить бритого бородача по знаку
Чикиннита Каело, как только он появится вновь. И ни одна душа не должна
знать о случившемся и о принятых мерах, чтобы не было пищи для нездорового
любопытства и слухов. А теперь старик может убираться, дабы не раздражать
долее своим тошнотворным видом Первого ревзода.
Он долго еще ходит из угла в угол. Нет, нет, все к одному. Его опыт,
его мудрость, его нюх подсказывали: что-то разладилось в большом
механизме, что-то разболталось. Мадрант пока не чувствует этого или не
желает чувствовать, но много лет назад тогда еще молодая Герринда -
любимейшая жена отца нынешнего мадранта - сказала Первому ревзоду, что в
одном из своих прежних обличий он был крысой. И как это ни противно и
оскорбительно, но в чем-то Герринда права: он обладал обостренным чутьем
опасности, которое и сейчас его не обманывает, - в корабле появилась
течь..."
В этом месте гримаса перекосила лицо чтеца-сатирика, и он опрометью
бросился из комнаты. Вернулся он минут через семь, серьезный и
озабоченный.
- Нет, я точно сегодня чего-то съел, - произнес Гайский, усаживаясь
на стул и неодобрительно покачивая головой.
- Слушай! - сказал Колбаско. - А может, эта вещица на тебя так
действует? На тебя так, на Индея Гордеевича по-другому...
- Что ж она на тебя не действует? - разозлился Гайский.
- Не знаю, - ответил Колбаско и неожиданно обратился к Вовцу: -
Кстати, Вовец, ты помнишь, что должен мне шесть сорок?
- Каждый раз напоминать об этом другу подло! - отрезал Вовец, обводя
стол мутными глазами. - Читай, Аркан.
И Аркан Гайский продолжил:
"Олвис, переведенная в покои мадранта, проводила теперь в его
присутствии почти все время, но никак не могла понять причину по-прежнему
корректного, исключающего всякую близость отношения к ней. Для отдыха и
сна ей была отведена отдельная комната, в которую мадрант никогда не
заходил. Олвис видела, что мадрант страдает и мучается, когда
разговаривает с ней или просто молча и задумчиво смотрит на нее, и она уже
давно готова была облегчить его страдания не столько своим мастерством,
сколько желанием, но... Извини, мадрант, ты испытываешь мою гордость, уж
коли ты не покупаешь меня и отказываешься брать силой, предлагая игру на
равных, то пусть я лучше сдохну (чересчур изысканно для принцессы,
конечно), пусть лучше вырвутся наружу мои желания, покрыв кожу струпьями и
нарывами, но ты не дождешься, чтобы я сама завалила тебя (опять грубо, но
что поделаешь!), хоть ты мне и нравишься с каждым днем все сильнее и
сильнее.
А мадрант, погруженный в свои мысли, развлекал ее, а может быть, и
сам развлекался, играя со своим шутом. Он далеко забрасывал небольшой
круглый желтый камень, а шут, изображая собаку, разыскивал этот камень и в
зубах приносил его мадранту, поскуливая и глядя на мадранта своими
зеленоватыми глазами. Потом этот невысокого роста человек вдруг становился
похожим на жалкого старикашку, на лбу у него вздувались вены и начинала
трястись голова. Он называл мадранта Ферруго. Папа-па... Пе-пе-пе...
Ферруго хочет стать знаменитым поэтом?.. Ферруго не дорос. Ферруго еще не
достоин... Кто такой Ферруго?.. Па-па-па... Не знаю такого... У нас есть
стихотворцы, у которых Ферруго должен учиться, много учиться, долго
учиться... Бедненький Ферруго! Вот тебе желтый камень, чтоб ты не
унывал...
Мадрант улыбался и обращался к Олвис, показывая ей желтый камень,
чтобы Олвис знала: Чикиннит Каело отказывает какому-то Ферруго, но если бы
стало известно, кто такой Ферруго, эти строки Чикиннит Каело расклеил бы
по всему городу и сделал бы молитвой для горожан. Но Чикиннит Каело
никогда не узнает, кто такой Ферруго, потому что мадрант не хочет
побеждать поэта Ферруго в нечистой игре, и если Ферруго бросил вызов
мадранту, мадрант принимает вызов и будет драться с ним так, как может
драться человек, которого небо призвало быть мадрантом. И только
победитель станет достойным прекраснейшей Олвис. И мадрант снова кидал как
можно дальше желтый камень, и шут снова в зубах приносил его мадранту,
глядя на него своими зеленоватыми глазами. А потом шут становился похожим
на Олвис и, томно вздыхая, подмигивал ей, садился на колени к мадранту,
обвивал его шею руками, прислоняясь своей головой к его груди. И тогда
мадрант брал его левой рукой за шиворот ("Почему он прячет свою правую
руку?") и легко, словно щенка, отшвыривал шута, после чего шут заливался
слезами и начинал рвать на себе волосы..."
Вовец икнул. Гайский с опаской взглянул на него и продолжал:
"...А на город меж тем наступала не поддающаяся ни проклятиям, ни
заговорам, ни мольбам иссушающая, безжалостная жара. Обмелели, а вскоре и
вовсе пересохли ручейки и питьевые каналы. Уровень воды в пресном водоеме
настолько понизился, что совет ревзодов ограничил потребление воды
горожанам вчетверо, а рабам - вшестеро. Пожухла и выгорела трава,
свернулись и превратились в сухие мертвые трубочки листья на деревьях, и
сами деревья под горячим оранжевым солнцем стали похожими на скелеты.
Земля сморщилась и облысела, покрывшись трещинами и корками. Горожане до
глубокого вечера не покидали своих домов, спасаясь от зноя. Рабы на полях
и в каменоломнях падали замертво от губительных тепловых ударов. Тела их
сначала сбрасывали к священным куймонам, но те, ожирев от обилия
жертвенной пищи, ушли на дно, и разбухшие трупы постепенно покрыли
поверхность водоема. Тогда мертвых рабов перестали убирать, и, разлагаясь,
они заполнили город и окрестности густым тяжелым смрадом, который стал
ощущаться даже во дворце мадранта, хотя тот находился на высоком холме."
Вовец снова икнул.
"Легче других пришлось рыбакам, которые с рассветом уходили далеко в
море и облегчали участь, бросая свои уставшие, потные тела в прохладную
морскую голубизну. И лишь поздно вечером приморские улочки и драббинги -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг