дело на малой скорости взревывают бэтээры - эти-то уж точно занимаются не
своим делом.
Зал был наполовину пуст, и мы сели поближе - Лина плохо видела, - и в
темноте смотрели больше не на экран, а друг на друга. Наклонившись к уху
Лины, чувствуя губами прикосновения волос, я рассказал о том, что
произошло у метро и затем - в аллее бульвара.
- И ты, конечно, ничего ему не ответил, - сказала Лина. - Это твой
стиль - ничего не решать.
- Линочка, что я должен был решать?!
- Стас, как ты думаешь, для себя, в душе - Бог есть?
Хорошее время и место для такого вопроса! Бога нет, потому что я в
него не верю. Если бы я в него верил, то он, конечно, был бы. По-моему,
это совершенно очевидно: если Бог нематериален, если он - дух, управляющий
Миром, то его существование никак не может быть объективной истиной.
Вопрос "Есть ли Бог?" бессмыслен по сути своей как бессмыслен вопрос
"Существует ли совесть?" Конечно, не существует, если предполагать, что
совесть можно пощупать, извлечь из человека и вставить обратно. И конечно,
совесть существует, поскольку я верю, что она есть, следую ее указаниям,
мучаюсь от ее уколов. Совесть - как и Бог - может убить. Совесть - как и
Бог - может спасти... Так я думаю. Для меня эти понятия равнозначны. Для
верующего человека Бог бесконечно выше, но природа того и другого едина, в
этом я убежден.
- Есть Бог, Лина, - сказал я. - А Мессии нет и быть не может. Бог
нематериален. А этот Иешуа, что слоняется по улицам, вполне реальный
мужик. Он пахнет пустыней, может, даже иудейской. У него шершавые ладони
земледельца. Он - человек.
- Если он псих, то почему пахнет пустыней, а не больницей?
Я промолчал. На экране вместо перестрелки героя-супермена с мафиози я
увидел вдруг нечто совершенно иное - человеческий муравейник, в котором
ничто не может измениться к лучшему, потому что у этого общества нет
разума. Мне подумалось, что люди и муравьи - противоположные и потому
подобные сущности. Каждый муравей неразумен, но муравейник выглядит
разумным. Каждый человек разумен, но человечество ничего, в сущности, не
соображает. Разум человечества как целого гаснет. В начале нашего века он
достиг вершины и с тех пор неуклонно деградирует. Наука и техника
развиваются, но разве они определяют разумность вида? Скорее наоборот:
теряя разум, человечество заменяет его приборами.
- Лина, - сказал я, - мне кажется, что это тупик. Для людей. Все, что
сейчас происходит, все, что мы делаем, - напрасно, потому что мы рвемся
вперед. А из тупика так не выбраться. Нужно вернуться. В прошлое. Чтобы
изменить природу человека. Может, уже и во времена Христа было поздно,
иначе у него, если он был, что-нибудь получилось бы. Значит, нужно
возвращаться в пещерные времена. К первобытным людям. Или еще раньше - до
человека.
- Человек - ошибка? Вся наша история?
Лина смотрела мне в глаза, и я поцеловал ее.
- Линочка, - прошептал я, - как человек может быть ошибкой? Если бы
его не было, не было бы и нас с тобой. Ходили бы по земле не люди, а
крысодраконы.
- И в образе крысодракона ты, возможно, был бы решительнее, - сказала
она, и я уловил в ее голосе интонации, которые мне были хорошо знакомы и
предвещали ссору.
Конечно, я был ослом - Буридановым или иным, нормальным хлипким
ослом-интеллигентом, не способным сделать свой выбор. Иешуа, конечно, не
мог найти более "удачной" кандидатуры, чтобы задавать свои вопросы.
Впрочем, может, он был прав - глобальные проблемы, где от моих поступков
ничего не зависело, я обычно решал быстро и без особых сомнений. С
человечеством, к примеру, мне все было ясно. Природа слепа и действует
классическим методом проб и ошибок. Биологическая эволюция прошла длинный
путь, было время пробовать и ошибаться - на животных. Но другого
человечества на земле природа не создала - это была ее первая и пока
единственная попытка создать разумный вид. Было бы странно, если бы эта
первая проба оказалась еще и успешной. Вот когда человечество погибнет, и
пролетят века, и возникнет новый разумный вид, отличный от нашего, и тоже
погибнет, потому что будет несовершенным, а потом появится и погибнет
третий, а за ним - четвертый, тогда на какой-нибудь триста семьдесят
второй попытке в неимоверно далеком будущем, может быть, природа и создаст
существа, полностью соответствующие библейским нравственным принципам
(принципы-то хороши, но человек не про них создан!)... А еще лучше было бы
начать весь эксперимент заново, изменить начальные условия - тогда,
миллиарды лет назад. Такая попытка была бы чище методологически, я так бы
и поступил, если бы от меня хоть что-то зависело в этом мире.
Фильм кончился, добро восторжествовало, как обычно торжествует
теоретическое добро, мы вышли на улицу, и здесь произошло событие,
изменившее мир. Впрочем, это я понял лишь впоследствии, а тогда меня
беспокоила Лина. Она шла рядом, но была далеко, я знал эти ее настроения,
она думала о том, что через полчаса мы опять расстанемся, она вернется к
матери и сестре, я - к тетке Лиде, и сколько бы я ни ссылался на
обстоятельства, это ровно ничего не изменит в ее жизни. Я знал - сейчас
Лина вспыхнет, и мы поссоримся. Я этого не хотел, но в подобных случаях
слова не помогали. Нужно было что-то...
Со стороны бульваров я услышал крики, навстречу нам бежали человек
десять, впереди Иешуа. Лина потянула меня за рукав, я стоял, как обычно,
совершенно не представляя что делать. Иешуа заметил нас и остановился -
шагах в двадцати. Его мгновенно окружили, и я стал действовать как
автомат.
То есть, я прекрасно понимал, чего хочу, и делал именно то, что
хотел, но не знал, почему хочу именно этого. То, что я сделал, настолько
было на меня не похоже, что Лина просто не успела меня удержать. Я
раздвинул мужичков, будто ледокол - торосы в океане. Иешуа был бледен, по
щеке его струйкой стекала кровь, и почему-то именно это привело меня в
бешенство. Со мной только раз в жизни случалось такое - когда восемь лет
назад мы крепко поругались с женой, обоим было ясно, что это конец, и мы
бросали друг в друга грубые и несправедливые слова, а потом я, потеряв
контроль над собой, ударил ее, и стало мне невыносимо стыдно, но я ударил
еще и - ушел. К тетке Лиде, потому что родители жили у черта на рогах, в
Хабаровске, и там мне совершенно нечего было делать.
Я двинул в ухо какому-то коротышу, тыкавшему кулаком Иешуа под ребра.
- Ты что - Христос? - крикнул я. - Тебя бьют, а ты...
Иешуа улыбнулся, улыбка была испуганной, и мне показалось, что боится
он за меня - не за себя.
- Ты решил? - спросил он одними губами.
Нашел время!
- Что решил?! - закричал я. - Кому все это нужно? Мне - нет!
Иешуа взял меня за локоть и пошел, а толпа почему-то расступилась, мы
прошли сквозь нее, подошли к Лине, готовой уже заплакать, я подхватил ее
под руку, и мы втроем быстро зашагали по вечерней улице.
- Все, - сказал я. - Надоело.
- Ты решил, - сказал Иешуа.
Я был усталым, злым, все виделось мне в мрачном свете, в том числе и
мое с Линой будущее, и будущее всех людей, живущих в этих домах, и в
других тоже, и на всей Земле. Тупик. Раньше нужно было менять что-то в
людях. Раньше. А сейчас все равно, что первый сценарий, что третий, что
двадцать пятый. Тупик. Была бы у меня машина времени, я отправился бы к
истокам, когда жизнь на планете только нарождалась, и совершил бы нечто
(что?!), способное перевернуть мир: пусть все идет заново, по иной, как
говорят фантасты, мировой линии. Сначала. С самого сотворения. А поскольку
сотворения не было, то - с Большого взрыва. А поскольку это невозможно, то
все - чушь.
- Ты решил, - повторил Иешуа, хотя я, кажется, не произнес ни слова.
Почему-то слова Иешуа взорвали меня - как запал взрывает бомбу. Я
кричал, я проклинал свою жизнь, проклинал Иешуа (за что?), требовал, чтобы
Лина ушла, и чтобы она не бросала меня, потому что я один, и никого нет -
нет людей, нет, нет и не было, и не будет, и пусть провалится тот, кто
создал это человечество (я еще о человечестве думал!).
Потом я пришел в себя; Лина обнимала меня за плечи, а Иешуа стоял
поодаль, и мне показалось, что он стал то ли меньше ростом, то ли
наоборот, не знаю - просто он стал каким-то другим.
- Откуда ты взялся? - спросил я с тоской. - И чего, в конце концов,
ты хочешь от меня?
- Ты знаешь, - Иешуа провел рукой из стороны в сторону жестом,
который показался мне знакомым, но который я все-таки не смог узнать. -
Мои отношения с тобой - отношения слуги и господина. Слуга - я.
- Вот как? Если ты Мессия, то кто, по твоему мнению, я?
- Бог.
- Пойдем домой, - сказала Лина. - Вы оба сошли с ума.
Мы ушли, а Иешуа остался, и я знал, что еще увижу его. Лина прижалась
ко мне, ей было страшно, и я знал - почему. Я еще многое знал в тот
момент, вот только не знал, что именно я знаю. Частично я понял это ночью
во сне, который оказался ясным и четким, как фильм на прекрасной
кодаковской пленке.
Проводив Лину и возвращаясь домой по пустынному бульвару, я
неожиданно выловил из подсознания мысль, в правильности которой у меня
почему-то не возникло сомнений: время человечества кончилось, потому что я
захотел этого.
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
"И сотворил Бог человека по образу
Своему, по образу Божию сотворил его;
мужчину и женщину сотворил их...
И увидел Бог все, что Он создал, и
вот, хорошо весьма. И был вечер, и
было утро: день шестый."
Бытие, 1; 27, 31
Он появлялся в роковые для мира времена.
Было это трижды.
Впервые он понял, что видит свет, оказавшись посреди американской
саванны, неподалеку от какого-то стойбища. Существа, жившие здесь, были
еще не вполне людьми. Низкий лоб над близко посаженными маленькими
глазками, волосатое тело, длинные, почти до земли, руки, походка
вразвалочку. И почти полное отсутствие разума. Почти. Все же именно это
племя было самым разумным на планете. А могло - должно было! - стать
первым действительно разумным.
У него не было имени, и внешность его тоже была не из тех, о каких
складывают легенды. Он стал жить среди племени, охотиться с мужчинами,
спать с женщинами. И не сразу понял, что он - посланник Бога. Он, и никто
другой, должен дать этому племени - и никакому другому - оружие, которое
изменит мир. Не топор: топоры, пусть каменные, у них уже были. Не огонь -
огонь они уже научились хранить. Он должен был дать им Веру, ибо разум без
Веры существовать не может. Без Веры нет будущего, без Веры существует
лишь миг, который сейчас и который проходит, не оставив ничего. Без Веры
не нужно и знание, ибо знание само по себе не цель, а средство. Можно
знать мир, ничего в нем не понимая. Только Вера позволяет ответить на
вопросы "Для чего это?", "В чем цель?". Знание лишь говорит: "Это так".
А Веры у них еще не было.
Он взял себе женщину, которая родила ему сына, и он назвал сына
Адамом, не зная, почему дал ребенку именно это имя. Он говорил, и у
тварей, только-только ставших людьми, рождалась вера в то, что существует
Некто, способный дать и отнять лесные ягоды, и другой Некто, помогающий на
охоте, и третий Некто, приносящий дожди и снег...
Рождалась языческая религия, и Мессия-Первый тянул к ней людей, чтобы
потом оставить их. Он хотел уйти сам, но не получилось. Он был странным.
Он выделялся. Он учил. Его слушали, ему верили, его боялись, но его просто
не могли не убить. Может, это изначально было заложено в природе человека
- убить Учителя, чтобы поверить в его учение?
Он погиб во время охоты, получив удар топором в спину, и уходя в мир,
из которого пришел, - в небытие - подумал лишь, что не успел выполнить
свою Миссию. Люди сотворили идолов, но это не та Вера, которая дает знание
цели. Однако, сознание угасало, и голос Бога сказал:
- Сын мой, ты сделал дело, пусть теперь они идут своей дорогой...
Второй раз он явился в мир и стал воином в племени атлантов,
побежденном ацтеками. Победы, поражения, изгнание и возвращение, рабство и
свобода - все это было нормально для рода людского, в муках выходившего из
язычества. И новое рабство - в стране ацтеков - было нормально.
Ненормальной, вопиющей стала привычка к рабству. Раб не способен понять
цель. Раб не способен воспринять Откровение. Ни знание, ни вера не могут
принадлежать рабам, потому что рабы сами кому-то принадлежат.
Он был среди них, и ему не оставалось ничего иного, как стать во
главе, повести народ. Он должен был дать им знание, внушить веру - не ту,
к которой они привыкли. Но сначала должен был освободить их. Нет, не их -
замученных, грязных, с тоской глядящих по сторонам, а других, тех, кто
придет потом, сыновей их, в памяти которых не останется ни плена, ни
рабства. Освободить дух можно, если свободно место для новой веры.
И он поднял восстание, и увел свой народ в саванну, и вел людей
кругами сорок лет, и лишь в день, когда умер последний из стариков,
видевших пирамиды ацтеков, сказал: теперь вы узнаете, для чего нужно жить.
И как нужно жить.
По узкому перешейку он привел свой народ в страну мечты посреди
океана и назвал ту страну Атлантидой.
Он дал людям веру и ушел - на этот раз сам, зная, что выполнил
Миссию. Увы, труд его не был вознагражден - достигнув расцвета,
государство атлантов погибло. Ни знание, ни вера не спасли от потопа...
В третий раз явившись в мир, он осознал себя мальчиком в Иудее, и
история его жизни в образе Иешуа-Иисуса стала известна всем. Достиг ли он
цели - тогда? Указал ли путь? Глядя сверху, с креста, на гогочущих римских
легионеров, на молча стоящих поодаль иудеев, предавших его, он думал,
принимая муки за дело, которое было смыслом его существования, что Господь
был прав, посылая его сюда и сейчас. Чтобы запомнили, чтобы поверили,
чтобы пошли - не чудеса нужны, а шок, боль, стыд. Они, эти люди, запомнят,
как каплет кровь с его прибитых к кресту ладоней. Они запомнят Бога,
пославшего его в мир. Многое придумают сами - и тоже запомнят.
Он умер в муках, и это его третье явление изменило мир сильнее всего.
Не хотелось ни вставать, ни идти на работу, ни вообще думать о
чем-то. Не было смысла. Я должен был найти Иешуа, если его еще можно было
где-то найти, и задать ему пару вопросов - теперь я знал каких.
Вставать было трудно - я будто воз тащил. Даже не воз, а нечто, более
громоздкое, тяжелое. Не воз - мир. Я доковылял до окна - конечно, Иешуа
стоял во дворе у беседки и смотрел вверх. Наши взгляды встретились, и
произошел диалог, в котором не нужны были слова.
- Я понял, кто ты, - сказал я, - но еще не понял, кто я.
- Ты понял и это. Понял, но еще не принял.
- Да.
- Суббота кончилась, когда ты принял решение. Начался День восьмой.
Началась работа. Я не нужен тебе больше. Я могу уйти.
- Нет, - сказал я, - рано.
- Тебе не нужен помощник. Ты всегда все делал сам.
- Кто я?
- Ты хочешь услышать то, что и сам знаешь?
- Я хочу услышать то, чего пока не знаю.
- Ты знаешь все. Но пока не кончилась Суббота, ты ничего не умел.
- Долго же она продолжалась...
- Кто считал? Это была твоя Суббота. Миллионы лет? Миллиарды?
По-твоему - день один.
- Чтобы начать все сначала, нужно к началу вернуться.
- Или идти вперед, что то же самое.
- Да, - сказал я, вспоминая и это. - Но людей жалко.
- Разве? - сказал Иешуа.
Я промолчал. Я действительно знал теперь многое, и посланник был мне
больше не нужен. Не нужен, чтобы знать. Но еще необходим, чтобы сполна
ощутить себя тем, кем я был всегда - миллиарды лет.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг