было.
Прямо перед ним висел на стене рисунок в рамке. Пустынная местность,
будто дно огромной чаши, края которой угадывались где-то высоко вдали.
Уходящая к краю чаши перспектива дороги, по которой шагали глаза. Р.М. не
мог бы сказать, почему решил, что глаза движутся к зрителю - десятки глаз,
близких и далеких. Ничего больше, кроме глаз, на дороге, и вообще на
рисунке не было. И оттого становилось жутковато. Какая странная
фантазия... Каждое утро Галка, проснувшись, видела перед собой это.
Укоряющие, осуждающие, зовущие, смеющиеся глаза. Так и рехнуться недолго -
если постоянно видеть это. Когда Галка повесила рисунок? До или после?
Если после - зачем? И если это рисунок Нади... А чей же еще? Была ли это
только фантазия, игра воображения или... Что - или? Нет, рано об этом.
Даже думать рано. Думать - значит анализировать.
Вот странно, подумал Р.М. Ему всегда казалось, что только анализ
способен проникнуть в суть чего бы то ни было. Даже если речь идет о
человеческих отношениях. Говорят, что женщины способны понимать, не
анализируя. Сердцем. На деле - тем же мозгом, только иначе
запрограммированным, с иной, отличной от мужской, логикой, где
эвристические принципы, еще не познанные, играют значительно большую роль,
нежели формальная логика. К сожалению, он не женщина. Может быть, тогда он
понял бы все и сразу, и не мучился бы сейчас, глядя на эту нелепую
картинку.
Р.М. оделся и пошел на кухню. Листок бумаги лежал на столе: "Рома! Я
вернусь в четыре. Может, раньше, если удастся. Еда в холодильнике. На
тумбочке в спальне две папки. Обе - тебе. Не удивляйся, там кое-что твое.
Пожалуйста, будь дома, когда я вернусь."
В спальне, на тумбочке около кровати, действительно лежали две
картонные папки. На верхней ровным почерком, с правильным наклоном, было
аккуратно написано: "Петрянову (Петрашевскому) Роману Михайловичу,
писателю-фантасту". Другая папка выглядела гораздо старше, надписи на ней
не оказалось, но вся обложка была изрисована неправильными линиями,
кругами, сложным орнаментом, будто кто-то бездумно водил ручкой, сидя на
скучном собрании и думая о своем. Примерно такие каракули рисовал сам
Р.М., когда размышлял о чем-нибудь.
Эту папку он и раскрыл первой. В ней оказались третьи или четвертые
экземпляры отпечатанных на машинке рукописей рассказов. "Электронный
композитор", "Пища", "Новый Герострат"... Господи, какое старье! Как эти
рукописи попали к Галке? Впрочем, кажется, он сам и подарил. В то время он
только пробовал писать, после единственного опыта с Борчакой прошло
несколько лет, рассказы были слабенькими настолько, что сейчас их
невозможно было перечитывать без душевного кряхтения.
Р.М. обратил внимание на несколько листков, почему-то не
отпечатанных, а исписанных мелким неряшливым почерком. Это был его почерк,
никогда не отличавшийся четкостью, и это тоже был рассказ с претенциозным
названием "Последнее творение гения". Вот уж действительно...
"Великий австрийский композитор Фридрих-Август отбросил перо и
откинулся в кресле, закрыв глаза. Последнее проведение темы в басах,
небольшое скерцо, и все - симфония будет закончена. Он уже слышал мелодию
этого скерцо, изумительную и щемящую мелодию, от которой слезы
наворачивались на глаза. Он должен был записать ее, чтобы не забыть, и...
не мог."
М-да. Потрясающе. Р.М. вспомнил: он написал это в день Галкиного
рождения. Написал в подарок и не успел перепечатать. К музыканту,
начавшему писать симфонию, является прорицатель и говорит: едва
произведение будет закончено, композитор умрет. Дело происходит в
восемнадцатом веке. Композитор считает себя человеком несуеверным, в свои
пятьдесят умирать не собирается, симфонию ему заказал герцог к рождеству,
нужно писать, и к дьяволу всякие глупости. За неделю готовы три части
большой симфонии, ею мог бы гордиться сам Гайдн. В четвертой части уже
есть главная тема, есть развитие, но нет коды. Нет, и все тут.
Наконец Фридрих-Август сам себе признается, что ему страшно. Бросить
писать? Герцог и не поймет, что ему подсунули незаконченную музыку.
Композитор оркеструет свое творение и несет партитуру во дворец. Но на
половине дороги останавливается. Герцог ничтожество. Но он-то, он -
композитор! Что он делает? Он губит себя: достаточно один раз слукавить,
недосказать, недоделать - и конец. Дело не в самоуважении, хотя и оно тоже
уйдет. Он композитор. Его цель - совершенство. Он не сможет жить, потому
что уже слышит этот грандиозный финал, каждую его ноту, и пока не запишет,
не сможет ни есть, ни пить как все люди. Он уморит себя. А если запишет?
Умрет. Нет, глупости. Это суеверие, господь не может быть так безжалостен
к своему сыну.
Фридрих-Август физически не может ступить и шагу в направлении дворца
герцога. И поворачивает назад. Он измучен. Когда он садится за фортепьяно,
перо оставляет на бумаге кляксы вместо нот. Но к утру все готово. Весь
финал. Солнце встает в тот момент, когда он записывает последнюю ноту,
быстро выводит внизу "Fine" и отбрасывает перо. Ну? Что? Он ждет, в нем
больше нет музыки, она вся вытекла на нотные листы. Он пуст, и сейчас он
умрет. Но ничего не происходит, и полчаса спустя композитор несется ко
дворцу герцога, сжимая в руке папку с клавиром, радуясь тому, что жив и
будет жить, и еще напишет много симфоний, и завтра же возьмется за оперу.
Он лишний раз убедился в том, что суеверия - ложь. Ему перебегает дорогу
черная кошка, и он с хохотом пытается поддеть ее носком туфли...
На этом рассказ, вообще говоря, кончался. Этакий бравурный,
написанный второпях финал, некоторые слова он даже сокращал - так
торопился, Галка звала к шести, он опаздывал, не хотел являться с
незаконченным подарком, как тот, придуманный им, композитор. Галка, он это
помнил, была очень довольна.
Поздно вечером, когда все натанцевались, и разговоры перешли на
серьезные темы, он попросил у Галки рукопись и, сидя за кухонным столом,
вписал несколько строк. Симфония Фридриха-Августа была исполнена в день
Рождества. Едва отзвучала последняя нота, композитор, сидевший за
клавесином и показывавший вступления, поднялся, чтобы поклониться,
пошатнулся и упал лицом на клавиатуру. Когда к нему подбежали, он был
мертв. Симфония была закончена, ибо произведение искусства лишь тогда
может считаться завершенным, когда его услышали. Не композитор ставит
"Fine", а слушатель...
Новый финал рассказа был написан чуть получше, но тоже - полный короб
красивостей, литературщина. Р.М. уронил листы в папку и поспешно завязал
тесемки. К тому же, и идея стара как мир, не может быть, чтобы никто из
классиков не написал чего-то подобного. Зачем Галка хранила все это и
зачем отдала ему сейчас, вместе с рисунками?
Он вспомнил глаза, шагающие по дороге. Если сделать человека
совершенно невидимым, он ослепнет. Нужно, чтобы глаза остались видны.
Люди-невидимки? Это было бы слишком примитивно. Тогда что?
Р.М. открыл папку, опасаясь, что увидит именно примитив фантазии, в
котором только взгляд следователя, к фантазиям вообще не приученный, мог
разглядеть что-то болезненно-отстраненное.
Первый рисунок был вполне реалистическим портретом Галки. Карандаш.
Что-то в таком духе рисуют сейчас самодеятельные художники на Приморском
бульваре: "Портрет за 20 минут и 10 рублей". Галка улыбалась, позируя, но
было в рисунке нечто странное. Что? Второй рисунок тоже был
реалистическим, на этот раз Надя изобразила себя. Хорошо изобразила,
сходство с фотографией, висевшей в гостиной, было очевидным. И было еще
нечто, делавшее рисунок необычным. Р.М. вышел в гостиную и сравнил рисунок
с фотографией. Судя по всему, Надя рисовала себя, глядя в зеркало.
Наверно, довольно естественный способ для новичка в живописи. Впрочем, он
не знал точно. Но почему она и Галку нарисовала в зеркальном отражении?
Следующий рисунок был набором цветных пятен. Акварель. Полный
диссонанс. Все равно, что на фортепьяно взять режущую слух
последовательность нот. Будто специально подбирала. Вряд ли Р.М., не
будучи знатоком ни в живописи, ни в музыке, мог бы точно сформулировать
свое впечатление, но оно было именно таким: специально подобранная злость.
На кого? На что? Может, в последовательности цветов был смысл? В конце
концов, можно ведь и каждую букву обозначить цветом, а не знаком.
Последовательностью цветов и оттенков писать вполне осмысленные тексты и
даже передавать тонкие движения души. Нормальная каббалистическая идея, -
подумал Р.М.
Четвертый рисунок был почти точным повторением предыдущего, с одним
отличием - почти по диагонали лист пересекала черная неровная полоса. Р.М.
быстро перевернул несколько листов. Это было похоже на мультик. Все те же
цветовые пятна - Надя удивительно точно повторяла и расположение, и форму,
и главное, все оттенки цвета. Впрочем, главное ли? Менялось лишь положение
черной полосы. Будто змея извивалась, черная, неприятная, безглазая. Имеет
ли значение последовательность рисунков?
Р.М. насчитал в папке двенадцать рисунков со змеей, а всего сто
шестьдесят три листа, и это было, пожалуй, единственным рациональным
выводом, который он сделал. Рисунки нельзя было определить как абстрактную
живопись или примитивизм. Во всяком случае, Р.М. на это не решился бы. Он
видел картины абстракционистов, с недавних пор их выставляли даже в залах
Музея искусств. Они не вызывали в нем никаких эмоций. В Надиных рисунках
было настроение. Или это ему только казалось - тоска, ощущение осени,
дождя за окном, перестука капель?
Несколько раз возникали на рисунках четко, в деталях прописанные
глаза и уши. В самых неожиданных местах и всегда сами по себе. Иногда по
одному, чаще в паре, а то и целой вереницей. Р.М. подумал, что смысл здесь
должен быть - ведь это были единственные реалистические, а может, даже
узнаваемые, "предметы". Возможно ли, что все, изображенное на листах, Надя
сама видела и слышала? Можно спросить у Галки, остались ли после Нади
какие-нибудь записи на магнитофоне? На большинстве кассет наверняка рок,
ансамбли, в лучшем случае Пугачева, Леонтьев (или Надя предпочитала
"Аквариум" и "Машину времени"?). Можно пролистать все бумаги, но стали ли
эксперты слушать подряд все записи? А слушал бы он сам - только из-за
смутного предположения, что уши на рисунках означают нечто такое, что Надя
действительно слышала там, где она действительно видела то, что потом
пыталась изобразить?..
Каким бы ни был смысл рисунков, на папке стояло его имя. Значит, Надя
считала, что если кто-то и сможет дойти до смысла, то именно он. Так?
Уточнение: только он или он - в числе прочих?
Р.М. закрыл папку и пошел на кухню пить чай с бутербродами. Потом
отыскал в прихожей ключи и вышел на улицу. Утром все выглядело не так, как
вчера, даже сосисочная на углу оказалась не мрачной забегаловкой, а
довольно милым заведением с яркой вывеской и тремя выносными столиками на
тротуаре.
Р.М. медленно брел по улице, особенных мыслей не было, да и не
особенные проскакивали изредка, как разряды молний. Он знал, однако, это
свое состояние. Вот-вот должно было придти решение задачи, над которой он
размышлял все утро. Он хотел уже не столько понять, сколько
удостовериться, что понял правильно. Когда Галка согласилась участвовать в
"ведьминых тестах", у него сложилась уже система, четкая и однозначная.
Галка была не первой и даже не десятой. Они работали больше двух недель -
вопросник содержал около полутора тысяч вопросов, на которые нужно было
отвечать, тщательно подумав.
А самый первый тест из десятка вопросов Роман составил - он это и
сейчас помнил - в номере гостиницы "Россия", только не той, московской, а
заштатного караван-сарая в городе с длинным восточным названием, куда он
приехал в очередную командировку. Ребята-наладчики здесь были вполне
толковыми, могли бы и сами управиться, но по инструкции требовалось
присутствие представителя головной организации. Обижать их недоверием
Роман не хотел - "ребята" были раза в полтора старше него - и только
следил за работой. Вечером он потопал, как делал это во всех
командировках, в местную публичку, где, к своему изумлению, обнаружил две
редчайшие книги по черной и белой магии, изданные в середине прошлого
века.
Книги ему выдали только после того, как он принес из института
бумагу, в которой было написано, что для наладки счетно-решающих машин ему
позарез необходимы дополнительные знания по магическим дисциплинам.
Справку ему выдали на удивление быстро, он думал, что ничего не получится,
но "ребята" были благодарны ему за то, что он не мешал им шевелить
мозгами, и сделали все сами, недоумевая, конечно, но не показывая - мало
ли какие хобби бывают у людей.
Весь субботний день Роман провел в фонде редких изданий под неусыпным
взглядом библиографа, который, видимо, полагал, что приезжий специалист по
электронным системам послан специально для того, чтобы повредить старинные
книги, не выдававшиеся, судя по формуляру, с одна тысяча девятьсот
пятьдесят восьмого года. На форзацах книг синели печати "проверено".
Недоставало только оттиснуть "мин нет". Мин, в смысле подкопов под
марксистскую идеологию, в книгах действительно не содержалось, а были
забавные наставления на разные случаи жизни. Роман и посмеивался, и
призадумывался над иными советами.
В прошлом веке, когда книги были изданы, к этим советам относились
серьезно. Но сейчас? С детства каждый воспитывался в убеждении, что нет ни
бога, ни черта. Непонятно: запретители наверху больше верят в
идеологическую действенность этих вот книг, чем в собственное оружие -
ленинскую теорию познания? Роман не понимал, почему прячут от людей книги.
Даже Ницше или Гитлера. Люди вынесли от Гитлера столько, что вряд ли
найдется в Союзе идиот, который, прочитав "Майн кампф", воскликнет "А ведь
прав был этот Адольф!" А если и найдется, то сразу будет ясно, чего он
стоит. Тоже ведь тест.
В науке - это Роман усвоил твердо - прогресс зависит от доступности
информации. Засекреченность той или иной области не позволяет, во-первых,
другим научным дисциплинам развиваться гармонично, черпать из колодца,
забранного решеткой, и во-вторых, для самой этой секретной области
наступают не лучшие времена, поскольку отсутствие обмена профессиональной
информацией замедляет и ее развитие. Ну, допустим, секретность
ракетостроения или ядерной физики можно объяснить вражеским окружением (но
ведь не делятся и со своими!). А как оправдать глухую засекреченность
работ Фрейда или Шопенгауэра? Если они были идиотами, то читай себе и
хихикай, вооруженный знанием подлинного марксизма. Если же ты, читатель,
не в состоянии разобраться, где у Фрейда правда, а где заблуждения, то
грош цена всем нашим институтам - даром там хлеб едят, если не способны
научить главному: способности отличать истину от заблуждения, плохое от
хорошего.
Он сделал выписки, а вечером, в номере гостиницы, пока не подселили
какого-нибудь пьяненького соседа, Роман составил свой первый тест, взяв за
основу вопросы к ведьмам, опубликованные в книжке.
В проблеме ведовства Роман видел проблему сугубо материалистическую,
даже прикладную, и долгом считал очистить ее от чуши и шелухи, которых за
века накопилось столько, что сама проблема перестала быть видна в том
первозданном виде, в каком ее создала природа. Проблема представлялась ему
не психиатрической и даже не психологической, а именно
познавательно-логической, какие ему всегда нравились. Его привлекала
систематика, поиск общего в разнородных, казалось бы, явлениях и задачах.
И здесь было чем заняться. Анализ феноменов, описанных в литературе.
Выявление объективных закономерностей. Использование их для обучения.
В тот вечер, казалось, снизошло на него нечто - можно назвать это
вдохновением, хотя сам Роман это слово не любил. Впоследствии, когда была
уже создана методика открытий, он оценил с ее позиций тот первый вопросник
и нашел, что сделано было все без единого сбоя. Случайно? Интуитивно? В
конце концов, неважно, какое слово сказано, главное - в тот вечер началось
настоящее дело его жизни.
А Галка появилась в их компании позднее. Кропотливая работа с
вопросами заставила ее проникнуться к Роману не только уважением, но
практически безграничным доверием. Среди вопросов были и такие, на которые
и наедине с собой не всегда решишься ответить. Но если решаешься, то идешь
и дальше. Как-то она призналась Роману, что, по ее мнению, духовная связь
значительно больше сближает людей, чем физическая. Физическая близость
может возникнуть под влиянием ситуации. Близость духовная несравненно
прочнее и глубже. Если муж изменил жене, это может быть глупостью,
порывом, не зависящим от разума, и черт знает чем еще. Если же он с
трудностями своими, заботами идет не к жене, а к другой женщине, и она
становится ему советником и другом (вовсе не любовницей!), - вот измена,
которую простить нельзя, потому что это измена разума, продуманная, а не
случайная...
Недели через две после начала работы с Галкой - они встречались
теперь каждый вечер - Роман уже не представлял, как сможет обходиться без
этих бесед и неспешных прогулок. Ведьмы из Галки не получалось, но Роман
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг