Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
убрать надо, задохнется, зубы быстрей чем-нибудь железным разжать!" кто-то
сует мне между зубов часы карманные.  Я  челюстью  двинул,  они  и  тикать
перестали. Глазами вращаю бессмысленно. Эпилепсия первый класс, по  Малому
театру! Перестарался, подлюга, затылком ебнулся об  ножку  стула  и  начал
затихать постепенно. А вокруг меня держат совет.  Чтоб  сору  из  избы  не
выносить, Западу пищу не давать - скорую помощь вызвали.
     -  Этого  я  никогда  не  ожидал  от  своей  бывшей  жены,  -  сказал
замдиректора (вся рожа и рубашка в чернилах), - хотя о ее связи  с  Кизмой
догадывался.  Она  просто  мелкая  извращенка.  С  сегодняшнего   дня   мы
разведены.
     Ну, тут уж я чуть не вскочил  с  пола,  однако  сдержался.  А  скорая
помощь (ее за смертью посылать, сволочь) все не  едет.  Я  опять  забился,
потом притих и говорю:
     - Воды-ы-ы... Где я? - отплевываюсь сам почему-то  чернилами,  с  губ
пена фиолетовая капает, шатаюсь, с понтом все болит. Мне говорят, чтобы не
нервничал,  работу  обещают  подыскать,  воды  подали.  На  Кизму  просили
заявление сочинить и вспомнить, не приносил ли он  на  опыты  фотоаппарат.
Скорая так и не приехала. В общем, перебздели они из-за меня.
     Только я вышел из института, беру такси и рву к дому Влады Юрьевны. В
голове стучит: "Ни хуя уха... Евонная жена она... Ни  хуя  уха...  Ах  ты,
сука очкастая!" и жалко мне, что чернильница не была глобусом, а Земля  не
квадратная. В темечко бы ему, до самого гипоталамуса, гниде, острым краем.
Такую парашу пустить про лучшую из женщин! Мелкая извращенка!
     Подъезжаю, блядский рот, к ее дому, шефу говорю: "Стой и  жди!".  Сам
квартиру нашел, звоню, открывает она, слава тебе, господи!
     - Николай, почему у вас лицо в чернилах?
     - Ваш бывший муж допрашивал, но я не раскололся и нигде не продал.
     - Ах, он успел уже публично  отказаться  от  менделистки-морганистки?
Заходите. Собственно, я сама ухожу. Уже собрала вещи.
     Короче говоря, тута я уже не телился и говорю:
     - Едемте ко мне, не думайте ничего такого, я  один  живу,  могу  и  у
приятеля поошиваться, а вы будете как дома.
     - Едемте, - говорит она, - но ведь вы с Толей в одной квартире?
     - Ну и что? - кричу я и чемоданы беру уже за глотку.
     Жил я тогда один. Тетку  мою  месяцев  шесть,  как  захомутали.  Ее,
помнишь, паспортный стол ебал, она и устраивала  через  него  прописки  за
деньгу большую. И погорели. Один прописанный шпионом разведки оказался.  А
эти падлы, не то что мы, которые всю дорогу  в  несознанке,  раскололся  и
тетку продал. Дедка - за кепку, бабка - за  репку.  Трясонули  яблоньку  и
всех, которых они прописали, начали выселять. Между прочим, тетке я каждый
месяц кешари шлю и деньгами тоже. Хуй в беде оставлю.
     Значит, едем мы в такси, она ваткой чернила на ебальнике вытирает,  а
у меня стоит от счастья, никто еще за чистотой моей  не  следил.  Никогда!
Любили меня неумытого на сплошных раскладушках. Романтиком я был. Всегда в
пути, как сейчас говорят.
     И оказывается, Влада Юрьевна еще до войны, студентами, крутила  роман
с Кизмой. Но толку не вышло - целку до диплома он ей ломать не хотел,  как
я понял. Тут война, Кизму куда-то в секретный ящик погнали,  бомбу  делать
или еще чего-то. Года через два появляется он весь облученный от муде и до
глаз и, сам понимаешь, на такую пиписку только окуньков в проруби  ловить,
и то не клюнет. Трагедия! Хотели оба травиться. А  Молодин,  замдиректора,
уговорил как-то Владу Юрьевну. Хули, действительно, вешаться? И  Кизма  ей
согласие дал. Она зачем мне рассказывала? Чтобы я с  ним  был  вежливым  и
сожалительным. Чтобы матом не ругался. Она  бы  в  его  комнате  жила,  но
боится, что Кизма запьет от тоски, что с ним уже случалось.
     Приехали, сгрузили вещи. Я и рассудил, как проводник:  надо  спускать
на тормозах. Взял бельишко и говорю Владе Юрьевне: "Поживу у кирюхи, а  вы
тут не стесняйтесь, за все уплачено", и пошел к международному урке.
     Спиртяги взял (лабораторию прикрыли,  завтра  не  дрочить),  можно  и
накиряться. Выпили. Предупредил я его, чтобы поосторожней рассказывал, как
границу перепрыгивал до тридцатого года в экспрессах, а  то  космополитизм
пришьют. А бедный мой международный урка приуныл. Он же три языка знает  и
четыре "фени": польский, немецкий и финляндский.  Правда,  на  них  только
полиция понимает и проститутки, но и так бы он на Родине сгодился,  насчет
чертежи какие пиздануть из сейфа у Форда или дипломата  полотнуть  за  все
ланцы и ноты дипломатические.
     - Ты знаешь, лох, - говорит урка, - сколько я  посольств  перемолотил
за границей? В Берлине брал греческое и японское, а  в  Праге,  сукой  мне
быть, - немецкое и чехословацкое. Но в Москве - ни-ни! Только за границей.
Я ведь что заметил?! Когда прием и общая  гужовка,  эти  послы  становятся
доверчивыми. В Берлине я с  Феденькой-эмигрантом  (он  шоферил  у  Круппа)
подъезжал к посольству  на  мерседес-бенчике.  На  мне  смокинг  и  котел,
чин-чинарем. Вхожу, - говорит  урка,  -  по  коврам  в  темных  очках,  по
лестнице по запаху канаю в залу, где закуски стоят. Самое главное в  нашей
профессии - это пересилить аппетит и тягу выпить. А  послы  могут  за  обе
щеки. На столе - поросята жареные, колбасы  отдельные,  в  блюдцах  фазаны
лежат, все в перьях, век мне свободы не видать, если не  веришь.  Попробуй
тут удержись... Слюни, как у верблюда, текут, живот подводит... В  Берлине
вшивенько с бацилой тогда было. Все больше черный да черствый.  Но  работа
есть работа. Просто так щипать я и в Москве  мог.  Выбираю  посла  с  шеей
покраснее и  толстого.  Худого  уделать  трудно:  он,  как  необъезженный,
вздрагивает, если прикоснешься, и  глазом  косит,  тварь.  Выбираю  его  с
красной шеей в тот момент, когда он косточку обгладывает поросячью или  же
от фазана, стонет, вроде кончает от удовольствия,  глаза  под  хрустальную
люстру вываливает, падаль. Объяви ты его родному государству  войну  -  не
оторвется от косточки. Тут-то я,  -  говорит  урка,  -  левой  вежливо  за
шампанским тянусь, а правой беру рыжие часы или лопатник с  валютой.  Куда
там!  Исключительно  занят  косточкой.  Теперь  вся  воля   нужна,   чтобы
отвалиться от стола с бацилой. Отваливаю.  Феденька  уже  кнокает  меня  у
подъезда. И подает шестерка котелок. Я  по-немецки  выучил,  трекаю,  себя
называю.  Другой  шестерка  орет:  "Машину   статс-секретарю   Козолупии!"
Феденька выруливает, и мы солидно рвем ужинать.  Нагло  работали.  Кому  я
мешал? Я же враждебную дипломатию подрывал и даже не закусывал,  -  сказал
урка и запел: - На границе тучи ходят хмуро...
     Я сижу, слушаю заботливо. Подольше бы говорил. Посоветовал ему в Чека
написать, попроситься. Он говорит, уже писал и ответ пришел: ждать,  когда
вызовут. Я ему не поверил.
     - Что такое морганизм, - спрашиваю, - знаешь? -  и  рассказываю,  как
мне его пришить хотели.
     Международный  урка  загорелся  сразу,  забыл   свои   посольства   и
экспрессы.
     - Пошли, - говорит, - возьмем их с поличным. Пошли в морг!
     А во мне такая любовь и тоска, что я согласился. Поддали для душка  и
тронулись. Морг этот за нашим институтом во дворе находился. Зимняя  дача.
Окна до половины, как в бане, замазаны. Свет дневной, какой-то бескровный.
Встали мы на цыпочки и стали косяка давить. Никого нет, кроме  покойников.
Лежат они голые, трупов шесть, и с ихних бетонных  кроватей  вода  капает:
обмывали. А в проходе шланг из стороны в сторону вертухается, вода из него
хлещет. Дядя Вася, видимо, забыл выключить.  Не  поймешь,  где  баба,  где
мужик, да и все равно это. Ноги у меня подкосились от страха  и  слабости.
Ничего нет страшнее для меня - карманника, когда человек голый  и  нет  на
нем карманов. На пляже я  не  знаю,  куда  руки  девать.  В  бане,  блядь,
особенно безработицу чувствую. Но там, хоть голые, без карманов, но живые,
а тут - мертвые. Полный пессимизм. А международный урка прилип к окну - не
оторвать. Прижег ему голяшку сигаретой, сразу оторвался, разъебай.  "Хули,
- говорю, - подъезд раскрыл? Нету ничего интересного". А он  уперся,  что,
мол,  наоборот.  И  что  как  угодно  может  он  себя  представить:  и   в
Монте-Карло, где он ухитрился спиздить  у  крупье  лопаточку,  что  деньги
гребет (на хера ее только пиздить - неизвестно), и в спальне посла  Японии
в  Копенгагене,  а  в  Касабланке  он  на  спор  целый  бордель  переебал,
девятнадцать палок кинул, пять долларов выиграл, и в Карлсбаде - в  тазике
с грязью, ну, где хочешь, там он себя может представить. А в морге  ("Век,
- говорит, - мне свободы не видать, изрубить мне залупу на царском  пятаке
в мелкие кусочки") не могу - и все. Вот загадка, отрыжка курвы! Смотрю - и
не могу. И лучше - не надо. Эту границу никогда не поздно перейти. А  пока
хули унывать?!
     Еще поддали... Сидим в кустах, как лунатики, и поддаем. Я  и  плакать
тогда начал, ковыряю в дупле спичкой и реву, сукоедина, как гудок  фабрики
им. Фрунзе. Международный урка думает, что я смерти  и  трупов  перебздел,
нервишки не выдержали. А у меня  одно  на  уме.  Я  говорю:  "Смерть  ебу,
понял?"
     - Ты-то ее ебешь, - говорит урка, - а она с тебя не  слазит,  мослами
пришпоривает.
     Тут я не выдержал и раскололся  урке,  что  мою  малофейку  без  моей
помощи перевели в организм Влады Юрьевны  и  попала  она  туда  впервые  в
истории. Как быть? Может, ковырнуть, а уж сам по новой накачаю? Или идти в
роддом с кешарем и букет в Ц.П.К.О. спиздить? Как я его на руки  возьму  и
баюкать буду? У меня, чую, комплекс неполноценности начинает  вздрагивать.
Зачем они это выдумали, бляди? Разве не мог бы я просто  палку  кинуть  со
своей-то злой малофейкой? И чего оргазму зря  пропадать?!  Я,  сучий  мир,
еще, слава богу, не машина, и муде  у  меня  не  сварное,  не  на  гайках.
Правильно, - думаю, - Молодин - замдиректор - ломиком пизду  искусственную
раскурочил, одно место  мокрое  осталось  от  нее  -  ебанутый  нейтронами
Николай Николаевич. Обидно мне стало. Как быть?
     Урка слушает, хохочет. "Такой инцидент был, -  говорит,  -  у  нас  в
Воркуте. Один фраер пятерку волок, год оставался. Приезжает к нему баба на
свидание с пацаном-двухлеткой. Он ее с вахты вытолкал и  разгонять  начал:
"Падла такая-сякая, проститутка! Меня тут исправляют, а ты ебешься  с  кем
попало, алиментов захотела, шантажистка!", и даже опер  возмутился:  "Такая
нахаловка у нас не прохезает. Мы  на  стороне  заключенных,  да  и  личных
свиданий у вас не было, товарищ Ляпина, ни одной палки,  потому  что  муж
ваш - фашистская сволочь,  отказчик,  саботажник.  Идите  на  хуй,  откуда
явились!" Баба - в слезы, доказывает: "Приходил Ляпин в командировку, пили
и слова говорили". А Ляпин кричит: "Конвой, бей  в  нее  прямой  наводкой!
Пускай, сука, деньги проверяет, не отходя от кассы! Шантаж!" С тем баба  и
уехала, а ведь Ляпин, сволочь, в побег по натуре ходил. Я один  знал.  Нас
тогда не считали даже. Мороз - сорок пять  градусов,  жрать  -  ни  хуя  и
убежать некуда. А Ляпин бегал. И все с  концами.  Наебется,  как  паук,  и
обратно чешет. Талант громадный был: из  Майданека  бегал,  не  то  что  с
Воркуты. "Я, - говорит, - поебаться бегу, так как  дрочить  не  уважаю  из
принципа". Такого человека любая разведка разорвала бы на части. Я - говно
по сравнению с ним".
     Много еще чего мы натрекали друг другу с уркой. В морг так никто и не
приходил похариться.
     - Ты пей, кирюха, скоро  конец,  самое  интересное  начинается,  а  я
поссать сбегаю. Ладно, иди ты первый. Я постарше - потерплю. Ну вот!  Ведь
правда, скажи ты мне, хорошо, если ссышь и не  щиплет  с  резью,  если,  к
примеру, жрешь и запором не мучаешься. Принесет  баба  с  похмелья  кружку
воды, а ты ей в ножки кланяешься, и, блядью мне быть, не знаешь, что лучше
- вода или баба. И она загадка, и  вода  тоже.  Ведь  ее  господь  бог  по
молекуле собирал да по атому: два водорода, один кислород. А  если  лишний
какой - то пиздец! - Уже не опохмелишься. Чудо! Или воздух возьми.  Ты  об
нем когда думаешь? Вот и главное. Хули думать, если его не видно! А в  нем
каких только газов нет?! Навалом! И  все  прозрачные,  чтобы  ты,  болван,
дальше своего носа смотреть мог, тварь ты, творцу нашему  не  благодарная,
жопа близорукая. "Не видно!" О воздухе, о воде, о ебле, о смерти...  Тогда
и жить будем радостнее  и  благодарнее.  Не  жизнь,  чтоб  мне  сгнить,  а
сплошная амнистия!
     По утрянке заваливаюсь домой, а Влада Юрьевна лежит  вся  бледная  на
моем диване-кровати. Рядом Кизма пульс щупает.
     - Что такое?
     - Выкидыш.
     Не удержался Николай Николаевич. Не видать Кизме мирового рекорда для
своей науки. На нервной почве все получилось. Замдиректора Молодин  додул,
что у Кизмы она, и прихандекал с повинной. Для  служебного  положения  он,
видишь ли, не мог не разводиться. А жить,  мол,  можно  и  так.  Ебать,  в
смысле. Не то пригрозил донести,  что  развращает  в  половых  извращениях
недоразвитого уголовника, то есть меня, и через меня же вырастить  миллион
узколобых для космоса задумала с Кизмой. Я так понял: Кизма  его  в  живот
боданул и теткиной спринцовкой его отхерачил.
     Влада Юрьевна и выкинула, когда мы с уркой надрались у  морга.  Я  за
ней, как за родной, шестерил. Икры  тогда  до  хера  в  магазинах  было  и
крабов.  Я  утром  проедусь  на  "букашке"  -  и  в  Елисеевский,   купить
чего-нибудь побацилистей. Ночью два раза парашу ее в гальюн выносил.  Ведь
по нашему большому коридору ходить опасно было.  Сосед  -  Аркан  Иванович
Жаме - к бабам приставал, через окошко в ванну заглядывал, но трогать - не
трогал. Стебанутый был на сексуальной почве. Каждый день бабу новую  водил
и подслушивал, как ссыт, и подсматривал шоколад из говна. Он же  и  стучал
участковому, что в квартире творится, особенно на Кизму, как он в  гальюне
хохочет над чем-то. Кизму в Чека дергали, а он сказал:
     - Смешно мне, гражданин начальник, что  я  человек  -  царь  природы,
разум у меня мировой, а вынужден, однако, сидеть в коммунальной квартире и
срать как орангутанг какой-то. - Отбрил, в общем, Чека.
     Короче говоря, выходил я  Владу  Юрьевну.  Ходить  уже  начала.  Я-то
сколько уже сижу на голодной диете, не дроченый на работе и  не  ебаный  в
гостях. Веришь, яйцо одно неделю ломило, все распухло. Я пошел в гостиницу
Гранд-отель помацать, что с ним (там в прихожей  зеркало  во  весь  рост).
Подхожу, вынимаю, и, еби твою  мать,  -  цветное  кино!  Яйцо-то  мое  все
серо-буро-малиновое. Тут швейцар подбежал - седая борода и  нос,  что  мое
яйцо - шипит на ухо, в бок тычет: "Рыло, гадина,  разъебай,  на  три  года
захотел? Запахивай! Франция, эвона на тебя смотрит!"  Гляжу,  на  лестнице
бабуля стоит. Наштукатуренная - аж щеки обвисли  и,  раскрывши  ебало,  за
мной наблюдает, фотоаппарат наводит. Швейцар подмышку меня и на выход. Все
еще вопит: "Деревня хуева! Ты бы еще в музей сходил! Для того ли в  Москву
приехал?"
     Я у него за такие речуги червонец новыми из скулы взял и  ему  же  на
чай дал. Залыбился, гнида. Заходите, говорит, дорогие гости, всегда  рады!
Вот такое состояние у меня было. Но характер имею такой: решение принимаю,
когда пора хуй к виску и кончать существование самоубийством.
     Кемарил я на полу. Один раз  не  выдержал,  рву  кальсоны  на  мелкие
кусочки, мосты за собой сжигаю. Встал на колени,  голову  в  ее  одеяло  и
говорю: "Не могу пытку такую терпеть - или помилуй, или кастрируй".
     И что она мне отвечает? Не удивилась даже. Что ей отдаться не  жалко,
только ничего не выйдет - она фригидная. Не путай, мудило, с рыбой  фри...
И кончать, мол, не может - ей все равно. Так и с замдиректора  жила.  Если
он залазит на нее - только рыло воротила и брезговала. Но  муж  есть  муж,
хоть и залазил раз в месяц. Стою на коленях, уткнувши  лицо  в  одеяло,  и
дрожу. А она говорит:
     - Вам, Николай, лучше с рыбой переспать, чем со мной. Такая  женщина,
как я, для  мужчины  одно  оскорбление.  Только  не  думайте,  что  жалко.
Пожалуйста, ложитесь, снимайте тапочки.
     Ну, думаю, Коля-Николай, никак нельзя тебе жидко  обосраться,  никак.
Сейчас многого  не  помню.  Не  до  разглядываний  было,  разглаживаний  и
засосов.  Не  помню,  как  начал,  только  пилил  и  урку   международного
вспоминал. Тот учил меня, что каждая баба вроде спящей  царевны,  и  нужно
так шарахнуть членом по ее хрустальному гробику, чтобы он,  сука  из  Дома
Фарфора, на мелкие кусочки разбился, и один  кусочек-осколочек  у  бабы  в
сердце застрял, а другой у тебя в залупе задумался. Взял я себя в  руки  и
чую вдруг такую ебитскую силу, и забиваю не чтоб серебряным молоточком,  а
изумрудной кувалдой заветную палочку, и что  не  хуй  у  меня,  а  цельный
лазер. И веришь, что не двое нас, чую, а кто-то третий - не я и не она, но
с другой стороны - мы же сами и есть. Ужас! Кошмар! Я тебе  скажу  -  было
страшно: отскочит мой сигизмунд власович от ее хрустального гробика  и  не
совладает с ее фригидностью,  с  этой,  чтоб  она  домуправшу  подхватила,
падалью. Как сейчас многого не помню, но додул все ж-таки, что не  долбить
надо, как отбойным молотком, а тонко изобретать. Видал в  подарок  Сталину
китайское яйцо, а в нем другое, а в другом - еще штук десять? Все разные и
нигде не треснутые. Видал? Так вот, додул я, что пилить Владу Юрьевну надо
ювелирно. А она и в натуре, как рыба, дышит ровно, без удовольствия.
     - Вот видите, - говорит, - Николай, вот видите?
     И я чуть не плачу над спящей царевной, но резак мой  не  падает.  Век
буду его за это уважать и по  возможности  делать  приятное.  Отчаялся  уж
совсем в сардельку, блядь, и вдруг что слышу?
     - О, Николай! Этого не может быть! Не может... Не может!
     И все громче и громче, и дышит, как паровоз "ФД"  на  подъеме,  и  не
замолкает ни на минуточку.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг