а он, сволочь, горький очень. Ну, вот так. О такой закуске тогда еще и в
мечтах не было. Хожу я, значит, по утрам в институт, номерок вешаю и с
машками не путаюсь, потому что боюсь лично наебаться и при сдаче спермы
фуфло двинуть, как сейчас говорят, или крутануть динамо. Привык. Решил
Кизме ультиматум предъявить.
- Ты, - говорю, - на работу простую энергию тратишь, а я самую
главную, и я, когда кончу, на ногах еле стою и под ложечкой сосет. Может,
мне жить-то еще лет пятнадцать, а вам, сукам, гужеваться.
А у Кизмы опыты прошли успешно, он даже шутил иногда - памятник моему
члену поставить заводной, чтобы он вставал с первыми лучами солнца. В
старину такие памятники были, но их снесли. Застеснялись, мандавошки. А
кого стесняться? Ведь член, кирюха, если разобраться, самое главное.
Главнее мозгов. Мы же лет мильон назад не мозгами ворочали, а хуями. Мозги
же развивались. Да если бы не так, и ракета была бы не на хуй похожа, а на
жопу, и из нее только бы вонь и грохот шли. Сама же не только до Луны... В
общем, хули говорить. Помни мое слово. Вот увидишь, когда мозгу больше
некуда будет развиваться, настанет общий пиздец. Стоять по тем временам не
будет даже у самых дураков, вроде нас с тобой. Все исключительно будут
давать дуба, а в родильных домах и в салонах новобрачных пооткрывают
цветочные и веночные магазины. А на улицах под ногами стружка будет
шуршать. Столярные работы начнутся. Ладно. Хули ты шнифта раскрыл. Не
скоро это еще, и общий пиздец все равно не состоится. Но об этом речь еще
впереди.
Я и говорю Кизме, мол, набавляй: мне и прибарахлиться надо, и
телевизоры скоро выпускать начнут, а то опять воровать пойду или на
водителя троллейбуса "букашка" учиться. Хоть из своего кармана выкладывай,
и я частным образом буду тебе живчиков таскать. Две тыщи с половиной
получать хочу.
- Хорошо. Уволим двух уборщиц. Оформим тебя по совместительству.
- Ну уж, ебу я такой труд на половых работах!
- Ты будешь числиться, а убирать будут другие лаборанты, ясно?
- Это другое дело.
- Аппетиты твои растут, надо сказать.
- Что-о-о, курва? - говорю.
- Ну-ну, не бесись. Мне ведь и десяти тысяч на тебя не жалко. Вот,
если я получу Нобелевскую премию, отвалю тебе приличную сумму. А сейчас
времена в нашей науке сложные и тяжелые. Дай бог, опыт один до конца
довести! Завтра начнем.
Ну, я обрадовался! 2500! Хуй на автобусе заработаешь, не то, что на
"букашке"! И пошел я на радостях в планетарий. Сначала поддал, конечно,
как следует. Я люблю это дело. Садишься под легкой балдой в кресло, лектор
тебе чернуху раскидывает про жизнь на чужих планетах и лунах, а ты сидишь
себе, дремлешь, а над башкой небо появляется и звезды на нем, и все
планеты, которые у нас в стране не видны, например, Южный Крест, и чтобы
его увидеть, надо границу переходить по пятьдесят восьмой статье, которая
мне нужна, как будильник. Вот мигают звездочки и созвездья разные и небо -
чернота сплошная - тихо оборачивается, а ты, значит, под легкой балдой в
кресле вроде бы один на всей Земле и ни хуя тебе, жалкой твари, не надо. И
вдруг светать начинает. Пути Млечного не видать, розовеет по краям.
Хитрожопый аппарат какой-то! Потом часы бьют: бам-бом! Зеваю. Шесть часов.
Скорее бы утро и снова на работу! Слава богу, думаю, не на нарах я лежу и
не надо, шеломку похлебавши, пиздячить на вахте, как курва с котелками...
Поддал я еще в баре на радостях от прибавки и попер к бывшему
международному урке, а у него в буфете хуй ночевал, пришлось бежать в
гастроном. Ну, захмелел урка, завидует мне и велит не трепаться, чтобы не
пронюхал всякий студент-хмырь.
- Бойся, - говорит, - добровольцев, у нас их до хуя и больше.
Я тоже накирялся в сосиску. Утром проспал, бегу, блядь, а в башке от
борта к борту, как в кузове, жареные гвозди пересыпаются. Кизма на меня
полкана спустил, кричит: "Вы задерживаете важный опыт!", а около прибора,
от которого пар идет, бегает академик в черной шапочке и розовые ручки
потирает.
Запираюсь я в своей хавирке, включаю дневной свет. Рука у меня
дрожит, хоть бацай на балалайке, а кончить никак не могу, дрожу, взмок
весь. В дверь Кизма стучит, думает, я закимарил с похмелья, и спрашивает:
"Скоро получу препарат или не скоро?" У меня уж руки не поднимаются, и
страх подступил. Все! Увольняй, бляди, без выходного пособия - пропала
малофейка! Открыл двери, зову Кизму. Так и так, что хочешь делай, -
сухостой у меня, никак не кончу. Академик просунул голову и говорит: "Что
же вы, батенька, извергнуть не можете семечко?"
Я совсем охуел и хотел сию же минуту по собственному желанию
уволиться, и тут вдруг одна младшая сотрудница, Влада Юрьевна, велит Кизме
и академику: "Коллеги, пожалуйста, не беспокойте реципиента!" то есть
меня. Закрывает дверь.
- Отвернитесь, пожалуйста, - и выключает свет дневной. И своей,
кирюха, собственной рученькой берет меня вполне откровенно за грубый,
хамский, упрямую сволочь, за член. И все во мне напряглось и словно кто в
мой позвоночник спинной алмазные гвоздики забивает серебряными молоточками
и окунает меня с ног до головы в ванну с пивом бочковым, и по пене красные
раки ползают и черные сухарики плавают. Вот, блядь, какое удовольствие!
Не знаю, сколько времени прошло, и вдруг чую: вот-вот кончу и уже
сдержать себя не могу, заскрипел зубами, изогнулся весь и заорал. Потом
мне уже рассказывал Кизма, орал я секунд двадцать так, что пробирки
звенели и в осциллографе лампочка перегорела от моей звуковой волны. А сам
я полетел в обморок, в пропасть. Открываю глаза - свет горит, ширинка
застегнута на все пуговицы, в голове холодно и тихо, и вроде бы набита она
сырковой массой с изюмом. Очень я ее уважаю. Никакого похмелья нет.
Выхожу я в лабораторию, на меня зашикали. Академик над прибором, от
которого пар идет, колдует и напевает: "...а вместо сердца - пламенный
мотор". Ну как не уважать себя в такую минуту!? Я и уважал. Вдруг что-то
треснуло, что-то открыли, гайки скинули, академик крикнул: "Ура!",
подбежал ко мне, руку трясет и говорит:
- Вы, батенька, возможно, будете прародителем вновь зарождающегося
человеческого племени на другой планете! Каждый ваш живчик пойдет в дело!
В одном термосе - народ, в двух - нация! А может, наоборот. Сам черт не
разберется в этих сталинских формулировках. Поздравляю! Желаю успеха! - и
убежал.
Я ни хуя не понимаю. Влада Юрьевна смотрит на меня, вроде и не она
дрочила. А, оказывается, вот что: мою наизлейшую малофейку погружали в
разные жидкие газы, замораживали, к ебаной бабушке, в камень, ну и
оттаивали. Оттают и глядят: живы хвостатые или нет. А в них гены
затасованы. Никак газ не могли подобрать и градусы. И вот - подобрали. И
что же? Ракет тогда не было, а Кизма мечтал запустить мою малофейку на
Андромеду, и, в общем, я в этом деле не секу, посмотреть надо, что выйдет.
Понятно? Ты ебало не разевай. Еще не то услышишь... Они попали бы на
Андромеду, и в стеклянном приборе, как в пузе, забеременели бы. Через
девять месяцев - раз и появляются на Андромеде живехонькие николаи
николаичи. Штук сто сразу, и приспосабливаются, распиздяи, к окружающей
среде. Не поверишь? Мудило! А ты купи карпа живого, заморозь, а потом в
ванну брось, он и оживет.
- А-а-а!
- Хуй на! Чтоб не падал от удивления. Так вот, возвращается академик,
хотя нет... Сначала я говорю: "Дайте взглянуть хоть краем глаза на этих
живчиков". Пристроил шнифт к микроскопу, гляжу. А их видимо-невидимо.
Правда, что народ или нация, и каждый живчик в ней - николай николаевич.
Надо бы, думаю, по пизде на каждого, но наука еще додумается. Вот тут
приходит академик и говорит: "Вы, батенька, уж как-нибудь сдерживайте
себя, не рычите, не орите при оргазме, а то уж по институту слух пополз,
что мы вивисекцией занимаемся. А времена, знаете, какие? Мы - генетики -
без пяти минут враги народа. Да-с, не друзья, а враги. Сдерживайте себя.
Трудно, по себе помню. Но сдерживайте, скрипите хотя бы зубами".
- Это, - говорю, - нельзя. От зубного скрипа в кишке глисты
зарождаются.
- Кто вам, мой милый, сказал?
- Мама еще говорила.
- Кизма, подкиньте эту идею Лепешинской, пусть ее молодчики скрипят
зубами и ждут самонарождения глистов в своих прямых кишках. По теории
вероятности успех обеспечен. А еще лучше вставьте им в анусы по зубному
протезу. Так будет ближе к глистине... Шарлатаны! Варвары! Нахлебники!
Враги народа! - тут академик закашлялся, побледнел весь, глаза закатил,
трясется, вот-вот хуякнется на пол, я его на руки взял.
- Не бздите, - говорю, - папаша. Ебите все в рот, плюйте на солнышко,
как на утюг, разглаживайте морщинки!
Академик засмеялся, целует меня, благодарит меня за теплое живое
слово.
- Не буду бздеть, не буду! Не дождутся! Пусть бздит неправый!
Кизма тут спирт достал из сейфа, я закусон приволок свой донорский,
ну мы и ебанули за успех науки. Академик захмелел и кричит, что не страшна
теперь человечеству катастрофа, и что если все пиздой накроются и
замутируют, то моя сперма зародит нового здорового человека на другой
планете, а интеллект - дело наживное, если вообще он человеку нужен.
Потому, что хули от него, кирюха, толку, от интеллекта этого? Ты бы
поглядел, как ученые хавают друг друга без соли, блядь, в сыром виде,
разве что пуговички сплевывают. А международное положение какое? Хуеватое,
вот какое! У зверей, небось, львов или шакалов, даже у акул, нету ведь
интеллекта. Ладно, прости за лекцию. Пей! А радиация, блядь! Из-за
радиации, знаешь, сколько импотентами стали? Хорошо, у меня иммунитет от
нее, суки позорной.
Короче, прихожу на другой день или после воскресенья, ложусь в
хавишнике на диванчик, а член не встает. Дрочу, дрочу, а он не встает. От
рук отбился, гадина, совсем, заелся, пропадлина козырная. А дело было
простое. Я же все воскресенье про Владу Юрьевну мечтал, сеансов набирался,
влюбился, ебитская сила! Но работать-то надо! Кизма опять нервничает, и
представь, Влада Юрьевна говорит, что у меня теперь тип какой-то
динамический образовался в голове и придется ей снова вмешаться. Я от этих
слов чуть не кончил.
Села она, кирюха мой запатентованный, опять рядышком и пальчиками
его... Ах! Глаза закрываю, лечу в тартарары, зубами скриплю, хуй с ними, с
глистами, а в позвоночник мой по новой забивают, загоняются серебряными
молоточками алмазные гвоздики друг за другом. Ебс! Ебс! Ебс! И по жилам не
кровь течет, а музыка. И, веришь, ногти чешутся на ногах и на руках так,
что как кошке в течку, все охота царапать, царапать, царапать и рвать на
кусочки. Тебя пиздячило когда-нибудь током? Триста восемьдесят вольт,
ампер до хуя и больше в две фазы? А меня пиздячило! Так это все муде,
колеса по сравнению с тем, когда кончаешь под руководством Влады Юрьевны.
Молния, падла, колен в двадцать ебидозит тебя между большими полушариями,
не подумай только - жопы, - головы! И - все! Золотой пар от тебя остается,
испарился бы в дрожащую капельку и страшно, что рассыпались навсегда все
двадцать розовых колен твоей родной молнии. Выходит дело, я опять орал и
летал в пропасть.
Кизма ворвался, как бешеный, белый весь, пена на губах, заикается,
толком ничего сказать не может. Влада Юрьевна ему и говорит, спиртом
рученьки протирая:
- Опыты, Анатолий Магомедович, будут доведены до конца. Не теряйте
облика ученого, так идущего вам. Если Николай кричит, то ведь при оргазме
резко меняются параметры психического состояния, и механизмы торможения
становятся бесконтрольными. Это уже особая проблема. Я считаю, что
необходимо строить сурдобарокамеру и заказывать новейшую электронную
аппаратуру.
Ты бы посмотрел на нее при этом! Волосы мягкие, рыжие, глаза
спокойные, зеленые, и никакого блядства в лице нет. Загадка, сука! То-то и
оно-то. А у Кизмы челюсть трясется и на ебале собачья тоска. Если бы был
маузер - в решето распотрошил бы меня. Блядь буду, человек, если не так.
Ну и я не фраер, подобрался, как рысь магаданская, и ебал я теперь, думаю,
всю работу, раз у меня любовь и второй олень появился на горизонте.
- А вас, Николай, попрошу не пить ни грамма две недели, чтобы не
терять времени при мастурбации. У нас его мало - лабораторию вот-вот
разгонят.
Кизме я потом говорю:
- Чего залупился? Давай кляпом рот затыкать буду.
- А разве без кляпа не можешь?
- Ты бы сам попробовал, - говорю.
Он опять побледнел, но промолчал. А у меня планы наполеоновские. Дай,
думаю, разузнаю, где живет Влада Юрьевна. Подождал ее на остановке,
держусь на расстоянии, когда сошли. Темно было. Она идет под фонарями в
черном пальто-манто, ноги, как колонны у Большого театра, белые, блядь,
стройные, только сужаются книзу, и у меня стоит как новый валеный сапог, а
я без пальто, в кожанке с Дубинского рынка. Кое-как строгнул хуй в бок,
руку в кармане держу, хромаю слегка.
Зашла она в подъезд. Смотрю, по лесенке не спеша поднимается, и
коленка видна, когда ногу ставит на ступеньку. Пятый этаж... Ушла... А у
меня в глазах ее нога и коленка. Ох, какая коленка, кирюха ты мой! Вдруг
легавый подходит и говорит:
- Чего выглядываешь тут?
- Нельзя, что ли? Не почтовый, небось, ящик!
- Ну-ка, руку вынь из кармана! Живо!
- Да пошел ты!... На хуй соли я тебе насыпал? - как же я руку выну?
Неудобно, думаю.
- Р-руки вверх! - заорал легавый.
Смеюсь.
- Руки вверх, говорю. - И, правда, дуру достает и дуло мне между рог
ставит. Я испугался, руки поднял, а хуйло торчит, как будто в моем кармане
"Максим"-пулемет. Легавый ахнул, дуло к сердце моему перевел и за хуй
цап-царап.
- Что такое? - растерянно спрашивает.
- Пощупай лучше и доложи начальству, - говорю, - убедился?
- А документы есть? - дуру в кобуру спихнул сразу.
- Только член, - отвечаю.
- А чего он у тебя... того?...
- А у тебя что, не того?
- Иди уж, дурак, весь в комель уродился. Увидел, что ли, кого? -
Посмотрел легавый, голову задрал, нету ли где в окне голой бабьей жопы, и
ушел с досадой.
А я сел на краешек мостовой, напротив, и гляжу как стебанутый мешком
с клопами на дом Влады Юрьевны. Любовь, бля, это тебе, кирюха, не червонец
сроку. Это, бля, на всю жизнь. От звонка и до звонка. Ох, как я тогда
мучился! Вроде мне гвозди кто под ноготки загонял. Ты не думай, что в ебле
было дело. Мне бы просто так смотреть на лицо ее белое без блядства,
волосы рыжие, глаза зеленые. А руки? Рук таких больше ни у кого нету. Вот
с чем тебе, мудило, сравнить их? Вот представь, стоишь босиком на льдине.
Семь ветров дуют в семь твоих бедных дырочек. В душе сквозняк, и жизнь
твоя, курва, кажется чужой зеленой соплей, харкотинкой, более того, а
вокруг тебя конвой в белых полушубках горячие бараньи ноги хватает,
обжигается. Дрожишь, говнюк? А ты выпей! Вот так! И вдруг... Вдруг нет ни
хуя: ни льдины, ни конвоя, ни чужих бараньих ног, а теплый песочек и
пальмы, одни пальмы, чтоб мне твое сердце пересадили. А под пальмами
шоколадные бабы, и одна, самая белая, подходит и намазывает тебе бесплатно
на муде целую банку розового крема, не для бритья, а в пирожное "эклер"
который помещают. Приятно? Но приятно что? - так тебя быстро перевели из
одной окружающей среды в другую, словно бы из карцера в больничку, что в
это не веришь ни хера и орешь со страху и хуяк-с в обморок. Урка
международный так говорит: "Это, господа, не мираж, а козырь ваш". А ты не
горюй, попадаешь еще по обморокам. Попадется баба вроде Влады Юрьевны и
попадаешь. Ты малый темпераментный - в залупе ртуть. Только тебе чего
надо? Тепла! Паечку тепла, законного и кровного. Хули ты ко мне с
обмороками пристал? Что я, профессор, что ли? Еб твою мать! Раскинь шарики
свои! Ведь из мужиков редко кто падает в обморок. Все больше бабы. И какие
бабы? Простые, работяги, не только асфальтировщицы. Мудак ты, все-таки. А
и кассирши, и бухгалтерши, и в химчистке которые блевотину нашу принимают,
и воспитательницы из яслей, и продавщицы, особенно зимой, если на улице
овощи продают, фрукты и мороженое, со стройки бабы и с мясокомбината, из
всяких фабрик и мастерских.
Ведь как дело обстоит? Вроде бы за день наебешься на работе так, что
только пожрать и на бок, или намерзнешься, жопу отсидишь, руки ноют и
глаза болят, если баба - чертежница. А на самом деле в чем секрет-то? Или
муж, или ебарь кидают такой простой бабе палку, и она, милая, как на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг