родственным чувствам к земле. Моя родина - Краков-два. Что с ним?
- Где это?
- Где? В Европе.
Девушка смешалась.
- Понятно, - легко подытожил он. - Теперь на месте Европы - ядерная
пустыня?
- Нет, но...
- Не надо. Честно говоря, даже знать не хочу. Не такой уж я патриот.
Конечно, некоторая доля здорового национализма во мне всегда
присутствовала, но это - не совсем то, чтобы я поддержал идею ссылки
половины человечества.
Девушка молчала, и его понесло:
- Да вы ведь обманываете сами себя! Столько людей - вы собираетесь их
навеки поселить на орбите Юпитера? Чепуха! - Это просто переложение
проблемы на детей, ваши вожди не могут этого не понимать. Значит, они
собираются... - да? - уничтожить эту колонию. Очевидно, за время моей
изоляции кардинальные изменения произошли в языках, и массовое
уничтожение теперь называется ссылкой? Тогда в самом деле незачем
заканчивать обучение: куда я с устаревшим филологическим образованием?
- Прекратите! - вдруг крикнула китаянка и вскочила. Сзади него
распахнулась дверь, и, обернувшись, он увидел двух младших офицеров в
серых комбинезонах, появившихся, без сомнения, по его душу. Он всегда
подозревал, что из любого кабинета можно незаметно вызвать подмогу, но
ни разу не слышал, чтобы какой-нибудь начальник этим пользовался.
- Обеспечить в сто пятьдесят втором грузовом жизненеобходимые
условия, - командовала госпожа начальница, - и поместить исправляющегося
КР-28512 туда до ближайшего заседания трибунала.
Младшие офицеры встали по бокам кресла. Он не сопротивлялся, и они к
нему не прикоснулись. 152-й грузовой был кубом со стороной метров
пятнадцать; при попытке заснуть начинались приступы агорафобии. Этим
словом все-таки следует называть не боязнь открытого пространства, а -
больших замкнутых помещений. А впрочем, нет: такой страх нельзя даже
считать отклонением.
Китаянка, начальница, еще дважды вызывала его в свой кабинет, один
раз накануне трибунала, другой - два дня спустя. Увещевала, говорила
даже, что в состоянии отменить новый приговор, да так оно и было. А если
разобраться, то просто хотела поиметь его - а что еще? Или в результате
этого Армагеддона китайцев так повырезали, что они за каждую белую рожу
готовы свою желтую душу закладывать.
Потом на Землю ушел транспорт, тот самый, на котором и 512-й мог бы
лететь. Вывозили всех белых: кто заканчивал обучение, того освобождали,
а кто только приступал - ехал досиживать в земные тюрьмы.
Надо думать, последних ждал физический труд и скорая амнистия.
Интеллектуальное общество, похоже, приказало долго жить, по крайней мере
- пока не кончится это безумие. Никому больше не нужны зеки, получающие
фундаментальное образование и научную степень. Ну да ничего, перебесятся
узкоглазые, поймут, что наказание и исправление не имеют ничего общего.
Впрочем, ничего они не поймут - что могут понять люди, собирающиеся
истребить две трети землян только за расовую принадлежность? Затмение
какое-то...
На некоторое время жизнь на Шестнадцатом спутнике стала просто раем.
Народу мало и сплошная демократия - Адам много часов провел в беседах с
Хаимом, бывшим начальником колонии, здоровенным негром, весьма умным и
образованным человеком.
Шестнадцатым спутником колонию в свое время прозвали в шутку, а потом
это прижилось. В конце концов, эта гантель по размерам была не меньше
Атланты, и уж в несколько раз больше Мидаса. Впрочем, от последнего
теперь не оставалось и четверти первоначальных размеров: найденные в
этом обломке черт-знает-чего ценные металлы и элементы за пятьдесят лет
безжалостно выскреблись, и пустой, как скорлупа грецкого ореха Царь
Мидас никак не тянул на звание одного из спутников Юпитера. Так что на
самом деле семнадцатый спутник, строящийся в данный момент на скорую
руку, был шестнадцатым. Никаких совпадений, - говорил себе Адам, -
никаких пророчеств.
Вскоре пришел другой транспорт - с Луны, полный новых заключенных.
Все они были латиноамериканцами из городов и деревень в верховьях
Амазонки. Ни одному нормальному человеку не пришло бы в голову трогать с
места этих туповатых работников и крестьян. Теперь они, озлобленные,
быстро обживались в новых условиях. Как быстро переметнулись давеча от
своего труда к оружию.
Стало проясняться, что повсеместная, воистину мировая война шла уже
почти пять лет; за этот срок - маленький или большой? - люди удивительно
одичали, были отброшены в развитии лет на сто, а может и двести назад.
По иронии судьбы, хранителями знаний и культуры оказались заключенные
колонии; но их собирались полностью растворить в этой массе озверевших
людей.
Адам ждал, когда китаянка позовет его в третий раз, уже после того,
как перед ним предстали все ужасы дальнейшего обитания здесь, в надежде
сломать-таки его, но этого не произошло. Нашла кого-нибудь не столь
тормозного и принципиального...
Его и одного латиноамериканца "из старых" поместили в двухместную
камеру. Сосед, не то Родригес, не то Рамирес, до заключения ведший
обширную торговлю наркотиками в Боготе, просил называть его "Хесус".
- Хесус, - говорил он, - зови меня Хесус! Так меня звали мои друзья,
для которых я был почти как сын Божий!
Энергия из этого смуглого длинноволосого парня била через край;
говорил он на неправильном английском и жестикулировал так, что рядом с
ним находиться было опасно. Выучился "Хесус" в заключении на онколога,
причем свободно орудовал лазерным, радиационным, а то и самым простым
скальпелем. Этому человеку на роду было написано, чтобы все называли его
"Иисусом".
Когда их привели в камеру, выяснилось, что там уже находится чертова
дюжина латиносов. У всех - явные следы мутаций; видно, их родители
поработали на заводах "Ниппон Нью Радионикс" в Боливии. Этим молодцам
было за что ненавидеть узкоглазых.
Худо-бедно, но Рамирес-Родригес-Хесус сошел у них за своего. Черт
возьми, этот человек, если бы захотел, вполне мог оказаться на свободе!
Его способностей располагать к себе людей хватило бы надолго. Адаму
Нармаеву, однако, пришлось похуже. Для начала огромный латинос, пахан
этой камеры и кто-он-там-был в их проклятой боливийской деревушке прижал
его к двери и, несвеже дыша в лицо, разъяснил ситуацию:
- Слушай, ты, белый человек. Где тюрьма, где воля - все относительно.
- Адам едва понимал жуткую смесь испанского с английским. - Видишь эту
дверь? Она отделяет то, что за ней, по ту сторону, от того, что по эту.
Белые люди считают, что воля - с той стороны, но это не так. Смотри: мы
здесь объявим голодовку - и вскоре любые наши требования будут
удовлетворены. А пусть объявят голодовку белые люди за этой дверью - я
ведь даже не поинтересуюсь, что им надо. Пускай передохнут. Так что моя
воля - здесь. А тебя, маленький белый человек, я приговариваю к
заключению. Постарайся, чтобы завтра же ты оказался там, за этой дверью.
Очень постарайся.
Латинос отошел к своим, и они принялись оживленно лопотать на ихнем
проклятом диалекте. Вскоре Адам обратил внимание, что в основном спорят
Рамирес-Родригес-Хесус и пахан; остальные лишь посмеиваются да
подбрасывают им реплики. Приятно было видеть, что над словами Хесуса эти
неотесаные парни смеются легче, веселее; а над выкриками их главаря
вроде как по принуждению. Впрочем, это могло Адаму и казаться.
Затем спор постепенно улегся и Хесус подсел к нему:
- Не тушуйся. - Протянул тонкую черную сигарету, но Адам покачал
головой. - Человек везде выживет. Тебе доводилось бывать в подростковых
лагерях?
Нармаев снова сделал отрицательное движение.
- А я проводил там каждое лето с тех пор, как себя помню, до тех, как
стал сам заботиться о своем отдыхе. Жаль, что тебя там не было, а то
сейчас бы сразу смекнул, что к чему. Взрослый человек, в принципе, может
задавить в себе все, что угодно, но из детей это прет. А теперь поперло
изо всех - это естественно. Мы больше не люди, мы - стая; кто сильный -
тому все. Надо было тебе хоть вякнуть что-нибудь; получил бы по зубам -
это что, зато...
Адама слегка подташнивало - от этого постоянного унижения, за
последние годы нарастающего по экспоненте, - и сейчас все стремительней.
- Как это?
- Теперь никак, - скривился Хесус. - Эту партию ты проиграл. Но
начиная новую, помни...
Ни один из советов Адаму Нармаеву в его жизни не пригодился.
Этой же ночью его подняли и повели - снова в кабинет начальника
колонии. Шествуя под конвоем ярко освещенными до боли знакомыми
переходами, Адам обдумывал, что может сказать ему китаянка и что следует
ответить.
Китаянки не было. Теперь кабинет занимал рыжеволосый громила с
перебинтованной головой и кошмарным старым шрамом от виска мимо уха
спускающимся по шее за воротник серого комбинезона. Из ухмыляющегося рта
торчали гнилые зубы - через один. На погонах - вообще никаких знаков
отличия.
Детина рыкнул по-звериному, подался вперед и плотоядно прохрипел:
- Теперь ты - мой! Фамилия?
- Нармаев, - и добавил: - Адам.
- Сколько и за что здесь?
- Приговорен решением трибунала в октябре 2153 года к бессрочному
заключению на орбитальной станции "Оптима".
- Все - правильно, - рыжеволосый сжал огромные кулачищи, посмотрел
куда-то Адаму за спину и вдруг фыркнул: - Брысь!
Конвоиры, сопровождавшие его сюда, смылись. Рыжеволосый усмехнулся и
встал: росту он оказался ниже среднего, но уродливо широкий. Тоже
мутант.
- Добро пожаловать в мою маленькую армию, - заговорил он, - легионер
Адам Нармаев.
Конечно, это был легендарный человек, известный всем понаслышке и
почти никем вживую или на снимках не виденный, - Командующий Франсуа.
Самое смешное, что Французским Легионом командовал действительно
француз; имя его на самом деле было - Франсуа, а должность -
командующий, хотя носил он комбинезон рядового без всяких знаков
отличия.
Французским легионом это формирование было названо по аналогии с
Иностранным легионом, существовавшем некогда во Франции. Но если туда
шли исключительно добровольно, - в этот - только по приговору. И из
этого - не возвращались. Пять или десять лет Легиона - вернее любой
смертной казни.
Адам понял, что если сейчас же не начнет относиться к своей судьбе с
юмором, то уже к завтраку может лишиться рассудка.
- "Эй, не мешай нам, мы заняты делом, строим мы, строим тюрьму"... -
бормотал он, управляя роботом, стягивающим детали исполинского
конструктора, вгоняя нужные выступы в нужные пазы, загоняя заклепки
толщиной в ногу, орудуя горячей сваркой и лазером. И все это - в
открытом космосе.
- Что ты сказал? - раздался искаженный голос в наушниках. Значит, его
бормотание услышали все.
- Ничего. Я читал стихи.
- На каком это языке?
- На русском. Стихи не переводятся.
- Это не тюрьма, - подал голос кто-то, кто разобрал его слова. - И
даже не гроб.
- А что же тогда? - выкрикнул еще кто-то. Господи, что сейчас
начнется! Когда сто человек пытаются говорить одновременно на одной
частоте...
- Ты видел глубокие круглые дырки? Они повсюду. Туда можно засунуть
руку, и если постараться - нащупаешь дно. Что это, знаешь?
- Ничего. Экономия металла. Снижение веса.
- Дурак, - ответили наушники. - Ты слышал когда-нибудь про пальцы
Файнхальса, поэт?
Там его называли писателем, а здесь, чего доброго, приклеится теперь
кличка "поэт".
- Я уже думал об этом, - высказался еще чей-то голос.
- Что это за пальцы?
- Оружие, - спокойно пояснил первый. - Старое, столетней давности.
Имеет что-то общее с лазером, но не лазер. Направленный взрыв.
- Значит, черных действительно собираются уничтожить?
- Я этого не говорил.
- Никто ничего не говорил, никто ничего не слышал.
- Вот это правильно! - сказал хриплый голос командующего Франсуа.
Распорядок дня у легионеров был простой: двенадцать часов работы -
двенадцать часов отдыха. Работа - без перерыва; зато и отдых тоже,
шутили они. Сейчас легион занимался строительством станции "Сиберия" -
таково было ее официальное название; сами заключенные прозвали
семнадцатый спутник "Ковчегом". Похоже, многие из них и впрямь собрались
переждать здесь тяжелые времена.
Как ни странно, в легионе Адаму оказалось проще. В основном он
состоял из "старой гвардии", людей, может, грубоватых, но не одичавших.
А новобранцы были такие же, как он.
Жизнь начинала выворачивать, выплывать на поверхность; кажется, еще
чуть-чуть - и ко всем вернется разум, здравый смысл; это ведь просто
какое-то затмение; вирус, газ - ведь тех, кто находился вне Земли, это
не тронуло, они в себе, и у землян - пройдет.
Все будет хорошо. Все - к лучшему.
Вскоре его снова вызвали к начальнику. Раньше не всегда это
предвещало плохие перемены, по крайней мере в те времена, когда
начальником колонии был негр Хаим, старший офицер, теперь запертый в
"Ковчеге" с прочими черными. Наверно, их все-таки уничтожат.
Командующий Франсуа встретил его леденящим кровь смешком:
- За мной, легионер Нармаев! За мной, Адам!
Такое начало не предвещало ничего хорошего. Приподнятое настроение
командующего Франсуа - верный признак массовой гибели легионеров.
Они облачились в скафандры и оказались в открытом космосе - только
вдвоем. Франсуа отцепил строительного робота:
- Карабкайся на закорки, Адам! - раздался в шлеме насмешливый голос;
француз заговорил на хорошем, чистом русском. - Эх, прокачу!
Робот стал удаляться от станции: огромный семнадцатый спутник
превратился в сияющий прямоугольник слева от громадного багрового диска
Юпитера. Франсуа выключил реактивные двигатели, но, естественно, робот
продолжал лететь по инерции. Станция удалялась.
- Адам Нармаев!! - рявкнул голос в наушниках, да так, что Адам
вздрогнул. - Я, командующий Французского легиона, считаю, что вы понесли
достойное наказание и искупили свою вину. Вы - свободны.
- Что? - Он действительно не понял или не смог поверить и удивленно
смотрел в непроницаемое стекло шлема командующего Франсуа.
- Вы - свободны. Поздравляю вас, Адам! - в хриплом голосе звучало
что-то похожее на искреннюю радость за него. - И я прошу вас освободить
транспорт. Это собственность Французского легиона.
Адам молчал и не шевелился. Невозможно поверить, что тебя просто так
собираются оставить в открытом космосе. Это, должно быть, шутка.
- Вы слышите меня, Нармаев? Освободите робота!
Неожиданно и к нему пришла способность шутить. То ли он сошел с ума,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг