летать, как птица, наверное, первое, о чем бы он подумал, - насколько
быстрее он будет добираться до работы.
И все же он знал, что каким-то необъяснимым образом на него в один и
тот же день обрушились два чуда: он остался жив, и он слышит чужие мысли.
Если бы за эти часы Дэвид не исчерпал всю возможную в его состоянии
дневную норму восторга, он бы встал на руки и прошел на них по палате. Но
две неслыханных удачи в один день были для него слишком большим грузом, и
Росс лишь глуповато хихикал, глядя в белый больничный потолок.
Он даже помотал головой, стараясь привести в порядок разбегавшиеся
мысли. Что скажет редактор "Клариона", когда Дэвид Росс начнет приносить в
газету новости, о которых другие не могут и мечтать? Что скажет Присилла,
когда узнает... А должна ли она узнать?..
Дэвид не был склонен к обобщениям и не говорил себе, что больше всего
на свете люди не любят и боятся тех, кто от них отличается умом ли,
привычками или цветом кожи. Но подсознательно он уже понимал, что никто не
должен знать о его способности. Ему и не пришло на ум проанализировать,
откуда появилось желание затаиться: тысячи поколений предков, пугливо
озиравшихся и торопливо прятавших найденную кость или монету, молчаливо
напоминали ему - спрячь! Он не восставал против инстинктов.
2
Дэвид вышел из больничного подъезда. Привычный гул улицы - шум машин,
шорох тысяч шагов, заставил его на мгновение забыть о своей необычной
способности. Чудо всегда боится будничности, и мигавшая напротив неоновая
реклама зубной пасты "Крест" на минуту водворила Дэвида в его былую жизнь.
Он медленно пошел к остановке автобуса, глядя на бежавшие мимо
автомобили с новым для себя, острым любопытством, с каким, должно быть,
смотрит солдат на оружие, которое едва не отправило его на тот свет.
И вдруг он почувствовал, что улица - вернее, шум ее - чем-то непривычна
для него. Он остановился, и кто-то толкнул его плечом, пробормотав
"простите". Улица была полна шороха, слов, словно сотни шедших по ней
людей безостановочно что-то шептали себе под нос. Он даже различал
отдельные слова, обрывки фраз: "Семнадцать долларов...", "Она не придет
сегодня...", "Какой он идиот!..", "Надо купить сигарет..." Поток чужих
мыслей протекал мимо него, заставлял его изумленно глазеть по сторонам.
Значит, это всерьез, значит, это правда? Боже мой, какое это чудо,
какое счастье, какие возможности! Должно быть, у него был слегка
ошарашенный вид, потому что несколько прохожих внимательно посмотрели на
него. Чудаки! Что они могут увидеть на его лице? Ничего! А он знает, о чем
они думают, знает! Он слышит!
Дэвид сидел в автобусе, раскрыв перед собой свежий номер "Клариона". Он
смотрел на газету, но ничего не видел. Внимание его было занято тем легким
ровным гулом, который всегда присущ толпе. Но пассажиры автобуса молчали.
Это был звук их мыслей. Одни читали газеты, другие не спеша думали о
чем-то своем, и озвученная работа двух десятков сознании и составляла тот
фон, к которому Дэвид уже начал привыкать.
Внезапно рядом с ним на сиденье плюхнулся грузный мужчина с мохнатыми
бровями и напряженно сжатыми губами под узенькой щеточкой усов. Засунув по
локоть руки в карманы серого плаща, он откинулся на спинку и прикрыл
глаза. Он думал, и Дэвид невольно прислушался к словам, которые беззвучно
рождались в чужом мозгу, в самом надежном из всех известных тайников.
Мысли не предназначаются для чужих ушей, они интимны, и, слыша их, Дэвид
испытывал легкую неловкость, какую, наверное, испытал бы, подглядывая за
голым человеком, уверенным, что никто его не видит. Но Дэвид, как и
большинство людей, воспринимал нормы морали лишь пассивно. Он, может быть,
и не стал бы специально за кем-нибудь подглядывать. Но, увидев случайно
что-нибудь интересное, он и не подумал бы, что подглядывать некрасиво. Он
прислушался к мыслям своего соседа, и первые же несколько слов заставили
его насторожиться.
"Как будто все должно быть в порядке", - думал сосед, и Дэвиду
показалось, что все тот же неслышимый, призрачный голос шепчет ему прямо в
ухо: "Операция разработана как надо. Очистить в воскресенье ювелирный
магазин на главной улице города, да еще в восемь часов вечера - в это
никто бы не поверил. Только чтоб все шло как задумано..."
Слова, которые слышал Дэвид, потускнели, исчезли, но он поймал себя на
том, что мысленно видит роскошный ювелирный магазин Чарлза Майера на
Рипаблик-авеню. Воскресная толпа медленно плывет мимо огромных зеркальных
окон, полных радужных драгоценных искр. Женщины невольно замедляют шаг,
мужчины, наоборот, стараются побыстрей вывести своих спутниц из опасной
зоны.
У самого магазина, словно бесшумно вынырнув из ничего, останавливаются
две машины - серый "плимут" и голубой "шевроле". Из машин торопливо
выскакивают люди в черных масках под низко надвинутыми шляпами и с
автоматами в руках. Гремят выстрелы. Несколько человек падают...
"Что за чертовщина! - внезапно сообразил Дэвид. - Я ли мысленно
представляю себе эту картину, или не я? Если я, почему я ясно вижу перед
глазами не просто какие-то автомобили, а именно серый "плимут" и голубой
"шевроле"?"
Внезапно картина перед его мысленным взором начала тускнеть,
распадаться. Автомобили поднялись в воздух и растаяли. Магазин Чарлза
Майера медленно превратился в золотистый пляж, усеянный тысячами и
тысячами людей в черных масках и купальных костюмах.
Дэвид открыл глаза и посмотрел на соседа. Веки у него были прикрыты,
напряженная линия губ размякла, потеряла прямоту. Голова то беспомощно
наклонялась вниз, то от толчка автобуса покачивалась из стороны в сторону.
"Значит, это он представлял себе все эти вещи. Значит, я не только
слышу чужие мысли, но и вижу чужие видения. Я видел все то, что мысленно
видел этот гангстер, и как только он задремал, я увидел наяву тот же сон,
что плыл у него в мозгу! Боже правый, если бы только кто-нибудь знал об
этом! Ученые наверняка отдали бы все, чтобы разобраться в этом фокусе. Но
ни одна живая душа не должна знать об этом. Ни одна, иначе моя жизнь
превратится в ад".
Он вышел из автобуса и направился к серому зданию редакции "Клариона".
Он шел словно в трансе, поглощенный своими мыслями. Их было так много, и
все они были так непривычны и странны, что он никак не мог заставить их
двигаться в каком-то порядке. Как и большинство людей, он вообще не умел
думать логично и стройно. Подобно неопытному пастуху, стадо которого то и
дело разбредается в разные стороны, он не умел собрать свои мысли. То он
думал о том, что узнает теперь, любит ли его действительно Присилла; то
представлял себе неслыханные репортерские удачи, от которых коллеги лишь
разинут рты; то видел себя редактором газеты, лихо подъезжающим к редакции
в длиннющем черном "кадиллаке".
Он перешел улицу и вошел в редакцию.
Основатель, владелец и редактор "Клариона" Рональд Барби был человеком
принципов. Принципов, правда, у него было всего два, но зато он был готов
защищать их с отвагой нефтяного магната, сражающегося за скидку налогов со
своих капиталов. Он считал, что, во-первых, газета должна приносить доход,
а во-вторых, что этого следовало добиваться всеми возможными способами.
Вероятно, именно в силу высокой принципиальности владельца "Клариона"
газета была обезоруживающе беспринципной.
Злые языки утверждали, что Барби никогда не менял своих убеждений, хотя
бы только из-за их отсутствия. Но что бы ни говорили завистники, "Кларион"
была гибкой газетой. Она то, например, защищала высокую протекционистскую
пошлину, то трубно призывала к ее отмене. Все зависело от того, кто больше
платил ей в этот момент, анемичная ли текстильная промышленность Новой
Англии, дрожащая перед призраком популярных японских тканей, или
автоимпортеры западногерманских "фольксвагенов" или английских "остинов",
не желающие упускать своей порции в автомобильном пироге Америки.
Газета поддерживала то республиканцев, то демократов, в зависимости от
того, на кого ставил мистер Рональд Барби, и каждый раз, восхваляя одну из
сторон, редактор поносил другую за беспринципность.
При этом Рональд Барби требовал, чтобы все сотрудники разделяли его
высокие принципы. Если кто-либо из них осмеливался неодобрительно
высказаться о зигзагообразном курсе передовых статей газеты, основатель,
владелец и редактор "Клариона" топал ногами и кричал: "Вы олух, дорогой
мой! Почему вы не удивляетесь тому, что котировка акций на бирже все время
меняется? А чем люди отличаются от лезвий для безопасных бритв или
синтетического волокна для рубашек? Если вам не нравятся биржевые
колебания, идите в священники. Впрочем, и там, говорят, котировка
заповедей не всегда устойчива". Относясь с презрением к убеждениям и
взглядам, сотрудники "Клариона" подсознательно относились с презрением и
друг к другу. Они делали свой бизнес так же, как мистер Барби свой - не
останавливаясь ни перед чем. Именно потому взаимоотношения голодных пауков
в банке по сравнению с взаимоотношениями сотрудников газеты могли бы
показаться воплощением пасторальной любви и гармонии.
Как и всегда, редакция "Клариона" являла собой зрелище организованного
хаоса. Сотрудники метались по коридорам с выражением одновременно отчаяния
и покорности судьбе. Для постороннего глаза они казались какими-то
молекулами, скачущими под воздействием таинственных сил. То, что они не
сталкивались друг с другом, казалось чудом.
Ученые уже давно научились метить атомы и прослеживать их путь, но
никто еще почему-то не пытался пометить сотрудника редакции и проследить
траекторию его движения по комнатам и коридорам. Но тот, кто сделал бы
это, наверняка отметил странную особенность: большинство мечется
бесцельно, просто участвуя в заведенном ритуале.
- А, Дэви, ты, говорят, попал в аварию? - приветствовал его на бегу
спортивный обозреватель.
"Везет дураку!" - услышал одновременно Дэвид его мысленный комментарий.
- Специально, чтобы порадовать тебя, - ответил Дэвид зло. - Ты уж
прости, что я остался жив.
- Ты что?
- Ничего, - ответил Дэвид и вошел в прихожую кабинета редактора.
- Дэви, миленький, - заверещала секретарша редактора мисс Новак,
которой, как было известно всем в редакции, требовалось ежедневно два часа
штукатурно-косметических работ на лице, чтобы придать ему человеческий
облик. Относясь бережно к своему творению, она никогда не улыбалась, а
лишь нежно хлопала ресницами, желая высказать кому-нибудь симпатию. - Как
я рада, что все так хорошо обошлось!..
"Жаль, что у него есть какая-то идиотка. Я бы с удовольствием с ним
пофлиртовала..."
Дэвид еще никак не мог привыкнуть к одновременному потоку информации и
дезинформации, получаемой им. Ему приходилось все время быть настороже,
чтобы ненароком не ответить на мысли, а не на слова. "Как бы не так!" -
хотелось крикнуть ему этой наглой толстой дуре, которая уже давно таращит
на него глаза и вздыхает, как гиппопотам, так что того и гляди лопнет
кофточка. Но вместо этого он сказал:
- Джейни, радость моя, шеф один?
- Да, Дэви, он один и в чудном настроении. Сейчас спрошу его.
Она нажала кнопку интеркома и проворковала в микрофон:
- Мистер Барби, Дэвид Росс к вам.
- Пусть войдет, - ответил динамик.
Рональд Барби понимал толк в письменных столах и умел сидеть за ними.
Он возвышался над целым акром зеленого сукна, словно дуб на полянке,
властный и вечный. И даже морщины на его смуглом лице напоминали дубовую
кору. Он сидел так, словно родился и вырос на этой зеленой лужайке, и был
твердо намерен никого на нее не пускать.
- А, Дэвид... Что у вас?
- Сегодня суббота, мистер Барби, а завтра, ровно в восемь часов вечера,
ювелирный магазин Чарлза Майера подвергнется налету. Это будет одно из
самых сенсационных ограблений года. - Рональд Барби поднял глаза и
внимательно посмотрел на Дэвида.
- А откуда вы об этом знаете? Грабители вас пригласили на
пресс-конференцию? Или вы по вечерам гадаете на кофейной гуще?
Дэвид впервые за день почти не слышал того, второго голоса. Ему на
мгновение показалось, что все случившееся с ним - сон, химера, чушь. Но в
следующую секунду он понял, что мысли редактора просто совпадают со
словами, которые он произносил. "Богатый человек может позволить себе
говорить то, что думает, и наоборот", - подумал Дэвид и ответил:
- К сожалению, я не могу сказать вам, как и откуда я получил
информацию. Впрочем, если бы и сказал, вы все равно не поверили бы.
- Но вы уверены в ней?
- Почти уверен. То есть уверен.
- А, чем вы можете доказать это?
- До завтрашнего вечера ровно ничем. Но зато, если в воскресенье утром
выйдет газета с предупреждением...
- Послушайте, Росс, вы, часом, не удрали из больницы? Может быть, вас
следовало бы подержать там еще пару деньков?
- Я вас не понимаю, мистер Барби?..
- Боже мой! Единственное, чего мне не хватает в "Кларионе" - это своего
сумасшедшего, своего маленького, хорошенького сумасшедшего! Росс, у меня
чудная идея! Хотите стать проповедником? У меня есть знакомства, я вам
помогу. Вы выходите на паперть и поражаете воображение прихожан свежей,
сенсационной проповедью на тему: "Не убий и не укради!"
- Да, но...
- "Да, но". Но да. Вы хотите предотвратить преступление? Отлично!
Блестяще! Но при чем тут газета? Газета существует для того, чтобы
сообщать о преступлениях, а не для того, чтобы предотвращать их. Если
завтра утром "Кларион" сообщит о готовящемся ограблении, его просто не
будет. И мы - допустим, что вы даже говорите правду, - не сможем доказать,
что оно было бы. Нет, сэр. Заранее мы ничего не будем сообщать. Пусть
прививками занимаются врачи, а мы заинтересованы в описании хода болезни.
- Мистер Барби, я все это понимаю. Я работаю не первый год. Но это же
особый случай. Я уверен, что при налете могут быть человеческие жертвы.
- Тем лучше, Дэвид, тем лучше. Я не кровожадный каннибал, но мы же
работаем в газете. Первая полоса! Какие фотографии! Мы выйдем раньше всех,
поскольку к восьми часам лучшие фотографы будут наготове с хорошенькими
длинными телеобъективчиками, направленными на магазин.
- Мистер Барби, я не идеалист, не святой, и вообще я не очень знаю, кто
я. Но я знаю только одно. Если я могу предотвратить чью-то смерть, мне это
лучше сделать.
- Я мог бы вас тут же уволить, Дэвид. Но мои сотрудники - это моя
семья. И к тому же, неужели вы думаете, что я сам не буду глубоко
скорбеть, если кто-нибудь погибнет? Но у нас же есть долг перед обществом,
который мы обязаны выполнить. Мы должны давать информацию о событии, а не
предотвращать его.
- Как хотите, но я позвоню в магазин и предупрежу их.
- Не будьте дитятей, Росс. Чарлз Майер - старая лиса. Все, что у него в
магазине, - трижды застраховано. К тому же лишиться такой рекламы... Не
будьте наивны.
Шефу явно надоел разговор, и он упорно пытался поставить свой "паркер"
так, чтобы он стоял вертикально. Но ручка никак не желала сохранять
равновесие, и Рональд Барби, не привыкший встречать сопротивления со
стороны как живого, так и неживого инвентаря газеты, изо всех сил стукнул
ею по столу.
Теперь Дэвид ясно слышал звук мыслей шефа: "Черт знает кого мы держим в
газете! При случае надо будет выгнать этого идиота".
- Благодарю вас, мистер Барби, за то, что вы такого высокого мнения обо
мне, - сказал Дэвид и посмотрел в глаза редактору.
Тот не снизошел до объяснений, лишь мысленно выругался: "Кретин!"
Барби оказался прав, подумал Дэвид, отодвигая телефонный аппарат. Никто
в магазине не хотел с ним и говорить. "Мы это слышим каждый день", -
сказал кто-то раздраженно и бросил трубку.
Дэвид не считал себя ни хорошим, ни плохим человеком. Подобно
подавляющему большинству людей он вообще никак не классифицировал себя с
моральной точки зрения. Ему достаточно было того, что он любил себя
любовью не пылкой, но достаточной, чтобы жить с собой в мире и гармонии, с
людьми же он тоже сосуществовал, избегая бесплодных ссор и бесконечных
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг