мым, что для шофера прекрасно работающая без мотора машина,
пишущая без чернил ручка Для канцеляриста или, скажем, при-
готовленный без продуктов обед для хозяйки.
Такая простая вещь, как идущие часы, никак не хотела уме-
щаться в голове Николая Аникеевича, а звук маятника, каза-
лось, застревал в ушах: не может быть, не мо-жет быть, не
мо-жет быть... Он долго тупо смотрел на двойной пендельфедер
и вдруг откуда-то издалека услышал голос: "Вам плохо?"
Николай Аникеевич потряс головой. "Вот оно в чем дело", -
с отрешенной безжалостностью подумал он. Не старуха чокну-
лась, а он. Он вдруг вспомнил долговязого парня, что всегда
маршировал на углу их Варсонофьевского переулка и Рождест-
венки, как раньше называлась улица Жданова. Высоченный и ху-
дющий, с маленькой головкой и оттопыренными ушами, он мерно
вышагивал по тротуару, отдавая честь на каждом пятом шагу.
Именно на пятом. Он много раз проверял, глядя из окна. Звали
все его... как же его звали? Ага, Солдат. Почему-то все
мальчишки боялись его, хотя Солдат никогда никого не трогал.
Раз он пересилил страх и подкрался к Солдату совсем близко.
И тогда он впервые увидел его глаза. Глаза были устремлены
куда-то вдаль, над выщербленным асфальтом, над грохотом са-
модельных самокатов на подшипниках, на которых ребята съез-
жали по переулку, разгоняясь от самой санчасти, над домами,
над городом, и на губах его играла едва приметная улыбка че-
ловека, знающего великую тайну.
Глубокая печаль охватила на мгновение Николая Аникеевича.
Печаль была мягка, уютно, почти сладостно окутывала его, и
лишь отчаянным усилием воли он вырвался из зловеще-нежных
тисков.
- Вам что-нибудь дать, воды? - услышал он голос старушки.
Солдат отдал честь, завернул за угол, на Рождественку, и
направился к архитектурному институту.
- Что? Воды? О, спасибо большое, - вздрогнул Николай Ани-
кеевич. - Если можно.
- Может, гриба хотите? Вон у меня в банке под салфеточ-
кой. Некоторые брезгуют, а мне так очень нравится. - Старуш-
ка уже утратила свою неожиданную кавалерийскую надменность и
смотрела на посетителя с бабьей участливостью и чисто стару-
шечьим профессиональным интересом к разного рода немощам.
Она подошла к окну и взяла большую банку.
- Гриб? А... - не сразу понял Николай Аникеевич. - Давай-
те гриб...
Не ощущая вкуса, он выпил почти полный стакан.
- Сердце? - деловито спросила Екатерина Григорьевна.
- Да, пошаливает моторчик, - пожал плечами Николай Анике-
евич.
Сейчас он снова вставит ключ, медленно повернет его, по-
чувствует привычную упругость пружины, поддающейся его руке,
услышит сочные щелчки храповичка, и все станет на свое мес-
то. Солдат прошагает в довоенный Варсонофьевский переулок, а
он, Николай Аникеевич, часовой мастер пятидесяти пяти лет,
отправится к себе в Беляево, в кооперативную свою квартиру,
где ждет его обед и Вера Гавриловна, товаровед в ЦУМе и его
вторая жена. Она, конечно, будет ворчать, что дважды ставила
греть обед, и серые ее слаза будут смотреть сердито. Но он
скажет: работники торговли и сферы обслуживания, будьте вза-
имно вежливы. И она улыбнется, потому что до сих пор никак
не может привыкнуть к мысли, что у нее, после почти двадца-
тилетнего перерыва, опять есть муж, которому нужно греть
обед.
Не хотелось Николаю Аникеевичу вторично поворачивать за-
водной ключик. Словно чувствовал, что повернется не ключ, а
нечто неизмеримо большее. Конечно, подумал он, можно и не
пробовать. Черт с ним, в конце концов, с этим ключом, с ду-
рацкими этими часами. Мало ли странных вещей творится на бе-
лом свете. Что он, в конце концов, телекомментатор, чтобы
все знать и разъяснять? Но были эти маленькие юркие мыслишки
лукавыми, и Николай Аникеевич знал, что если сейчас же, тут
же, не разберется с лопнувшей пружиной и неведомо почему
идущими часами, то не отделаться ему от Солдата. Помарширу-
ет, поотдает важно честь невидимым своим командирам, а потом
и вовсе уведет с собой старого часовщика.
А не хотелось бросать неторопливо солидную свою жизнь,
квартирку с полностью выплаченным паем, коллекцию. Смертель-
но не хотелось. Не хотелось превращаться из знающего себе
цену уважаемого человека в цугало, в посмешище, в седого ду-
рачка. Маршировать по тротуарам не хотелось.
Николай Аникеевич прерывисто вздохнул, не в первый раз
пожалел, что не верит он в бога, а то как бы было славно и
уместно сейчас перекреститься, и повернул ключ. И снова за-
водной валик крутанулся легко, язвительно, словно издеваясь
над ним. Николай Аникеевич попробовал завести пружину боя,
но и ее валик вращался так же легко. Похоже было, что в ба-
рабане вообще не было пружин.
"Сволочь этот Пытляев, - с неожиданной злобой вдруг поду-
мал Николай Аникеевич. - Заманил к себе, подсунул старуху с
сумасшедшими какими-то часами. Тавтология божьих одуванчи-
ков".
"Спокойнее, - сказал себе часовщик, - спокойнее. Не торо-
пись к Солдату. Разложи все по полочкам, как инструмент ка
рабочем месте: отвертки - к отверткам, пуансоны - к пуансо-
нам, корнцанги - к корнцангам, чудеса - к чудесам".
- Значит, Екатерина Григорьевна, вы говорите, что часы ни
разу не заводили? - мягко и терпеливо спросил Николай Анике-
евич.
- Вы меня что, за склеротичку считаете? -все еще стоя,
сердито сказала старушка. - Я ж вам раз пять повторила: не
заводила.
- Скажите, а подводили вы стрелки? Ну, по сигналам точно-
го времени?
- А зачем?
- Как зачем? Для чего передается проверка времени? Чтобы
можно было точно установить часы. Понятно?
- А они и так тютелька в тютельку ходят. Всегда как пик-
нет в последний раз, так они бить начинают. Зачем же подво-
дить? Уж не так я глупа, как кое-кому кажется. Не чурка, по-
ди, деревенская. Я, к вашему сведению, до пенсии диспетчером
на автобазе работала.
- Да, да, конечно, - сказал Николай Аникеевич и замолчал.
Слов больше не было. Сколько было защитных слов, всеми обло-
жился, все израсходовал. Все.
Старушка тем временем включила телевизор. На экране вып-
лыл циферблат, и секундная стрелка судорожными скачками неу-
молимо двигалась к программе "Время".
- Привычка у меня такая, - уже мягче сказала старушка, -
не посмотрю программу "Время", заснуть не могу.
Стрелка дошла до цифры двенадцать, появилась заставка
"Времени", и в то же мгновение часы на столе начали отбивать
свои девять ударов. И снова колокольчик звучал хрусталь-
но-тоненько, из далекой волшебной страны с Золушками, Кара-
басами-Барабасами и длинноносыми мальчиками.
- Так сколько вы хотите за часы? - неожиданно спросил Ни-
колай Аникеевич и крайне удивился, потому что твердо решил
попрощаться и уйти, постараться забыть выскочивший из зажи-
мов безумный этот вечер.
- Телевизор цветной...
- Вы уже говорили, Екатерина Григорьевна. Сколько это де-
нег?
- Не знаю... Шестьсот пятьдесят вроде...
- Вы ж говорили, шестьсот?
- Мало ли чего говорила? А бой-то какой у них душевный! И
идут как - сами видели.
"Идите-ка вы, божий одуванчик, подальше со своим душевным
боем", - подумал Николай Аникеевич и хотел было сказать "до
свиданья", но почему-то вместо этого хрипло сказал:
- Часы, конечно, интересные, но больше четырехсот я вам
дать не могу. И то только потому, что я часовщик и мне инте-
ресно разобраться в их ходе. Так что не обессудьте, Екатери-
на Григорьевна.
- Телевизор... - упрямо сказала старушка и поджала губы,
пристально глядя на сельскохозяйственные машины, которые
застыли в торжественном строе на линейке готовности. Около
них, как танкисты, стояли механизаторы.
- На днях я был в комиссионном магазине на Войковской.
Прекрасные там есть цветные телевизоры за триста-четыреста
рублей.
- Да? - саркастически воскликнула старушка и стремительно
повернулась к Николаю Аникеевичу. - С изношенными кинескопа-
ми? Нет уж, спасибо.
Страдая и презирая самого себя, Николай Аникеевич вздох-
нул, покачал головой и сказал устало:
- Ну, хорошо, шестьсот рублей.
- Шестьсот пятьдесят. И то это без доставки. И без деци-
метровой приставки.
- Что, что?
- Без дециметровой приставки, говорю, - грубо сказала
старушка.
Словно в тумане Николай Аникеевич прикинул, сколько у не-
го с собой денег. Не раз и не два сталкивался он со случая-
ми, когда только наличные позволяли ему купить вещь за поло-
вину, а то и треть цены. Четыреста лежат в бумажнике. Еще
рублей двадцать-двадцать пять наберется.
- У меня с собой только четыреста рублей.
- Завтра завезете остальное, - решительно сказала Екате-
рина Григорьевна. - Раз Егор Иваныч вас рекомендовал... Бе-
рите часы. Четыреста, значит, сейчас, двести пятьдесят заве-
зете завтра. Я весь день дома буду. Меня эта сырость так и
давит, так и давит...
3
Дома Николай Аникеевич осторожно достал из сумки часы,
развернул старое полотенце, которым обмотала их Екатерина
Григорьевна, и поставил на свой рабочий стол. Потом вынул из
чемоданчика снятый маятник и начал зацеплять за пендельфе-
дер. Здесь, в своей квартирке, среди своих вещей, каждая из
которых, от румынской стенки до недавно купленной по дешевке
вазочки из оникса с серебром, имела свою твердую цену и пос-
тоянное место, здесь недавний его испуг казался ему детским,
стыдным. Ну не разобрался сразу, чего ж к Кащенко рваться?
Сейчас посмотрит, и все станет ясным... Надо будет устано-
вить стрелки по сигналу точного времени, подумал было Нико-
лай Аникеевич, но мысль эту додумать до конца не успел, по-
тому что стрелки сами повернулись и остановились на тридцати
двух минутах одиннадцатого.
- Ты чего так поздно? - спросила Вера, но не сердито, а
испуганно. Должно быть, женским своим чутьем уловила необыч-
ное состояние духа мужа.
- Занят был, - буркнул Николай Аникеевич, - часы вот ку-
пил.
- Подогреть обед? - еще испуганнее спросила Вера. Никак
она не могла привыкнуть к неожиданным и крупным покупкам му-
жа, да и не знала никогда, ни за сколько что покупает, ни
вообще сколько у него денег.
С первым мужем все было по-другому. Обсуждались покупки
заранее, переговаривались и обговаривались, копились деньги
торжественно, полюбоваться на приобретенную вещь приглаша-
лась вся родня. А здесь все странно так, зыбко. Летят ку-
да-то сотни, прилетают. Появляются вещи - исчезают. Но
так-то человек не злой Николай Аникеевич, жалеет ее. Двести
рублей в месяц дает на хозяйство. Это на двоих-то. Плюс ее
сто двадцать. И отчета не требует. И Ваське ее каждый раз
четвертной сунет, а то и полсотни. Вася, Вася, привычно по-
жалела она сына, забыл бы быстрее змею эту рижскую. О госпо-
ди...
Странный сегодня какой-то Николай Аникеевич, притихший
весь. И не поделится, не расскажет ничего. Первый муж - вот
был открытая душа. С порога - самого еще не видно - уже на-
чинал все выкладывать, что за день произошло. Ах, Саша, Са-
шенька, рано ж ты умер, бросил меня с сынишкой... Но грех,
грех ей жаловаться. В ее-то возрасте...
- Коленька, - тихонечко сказала Вера Гавриловна, - иди,
все на столе.
Николай Аникеевич молча встал и вдруг крикнул тонким за-
душенным голосом:
- Не Коленька я тебе, не Коленька. Ко-ленька, Коленька, -
передразнил он ее. - Пятьдесят пять лет человеку, а она все
Коленьку из него делает!
- Да что ты, Коля, господь с тобой. - Вера с трудом прог-
лотила слезы. - Разве я хотела тебя обидеть?
Чужой, чужой, не муж, можно сказать, а сожитель. Не расс-
кажет, не поделится, не прильнет. А она, сорокапятилетняя
баба, заглядывает ему в глаза, каждое движение ловит. За
что? За двести рублей в месяц? Да провались эта каторга...
Николай Амикеевич молчал. Внутри его образовалась ка-
кая-то противная пустота, и в этой пустоте, словно на пру-
жинных подвесах, дрожало сердце. "Сейчас инфаркт будет", -
равнодушно, без испуга подумал он и глубоко вздохнул, осто-
рожно развел руки.
И что он накинулся на Веру? Это ведь только вначале
вздрагивал он, когда она называла его Коленькой, потому что
принадлежало это слово его первой жене-покойнице. Ей только.
Но покойница не обижалась, не возражала, и мало-помалу Нико-
лай Аникеевич перестал передергиваться при Верином "Колень-
ке". И если накинулся он сейчлс на жену, то только из-за бе-
зумного этого дня. Как начался он с "божьего одуванчика",
так и полетел вверх тормашками, мать ее за ногу, этот ДИР^ИЙ
день.
Но Вера, Верка-то ни при чем. Осторожно, почти на цыпоч-
ках, подошел он к двери и заглянул на кухню. "Сидит в сером
своем свитерке, не в халате домашнем, а в свитере. Знает,
что нравится он мне. Сроду не дашь сорока пяти бабе. Ну, со-
рок от силы, больше ни годочка. Сидит, голову опустила".
- Ну, не сердись, не сердись, - сказал Николай Аникеевич
и подумал, что надо было бы слово какое-нибудь ласковое ска-
зать, интимное такое,.. Чтоб теплое такое было, трепещущее,
как, скажем, котенок, когда берешь его в руки, или, напри-
мер, птенец. Но как-то неловко было, не привык он. Не начи-
нать, же перед пенсией в птенчики играть. Подумал - и тут же
одернул себя с неудовольствием: поздно, рано, четыреста,
двести - все рассчитывает, все суетится, все прикидывает,
все прогадать боится.
Он подошел к жене и положил ей руку на плечо. Вера крепко
зажмурилась, выжимая ненужные уже слезинки из глаз, и прижа-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг