- Иллюзия, милый друг. Уголовные кодексы никогда еще не
служили точкой отсчета для души. Кто бы вам ни установил,
где душевный ноль и где кипеть должно, только вы можете при-
нять или отвергнуть эту калибровку. А приняв, вы тем самым
делаете ее своей. Чужой, друг мой разлюбезный, нравственнос-
ти не бывает. Чужой бывает только уголовный кодекс.
- Так что же делать? - не крикнул уже, застонал.
- А вы уже сделали.
- Что сделал?
- Вы выбрали.
Встрепенулся, посмотрел Николай Аникеевич недоуменно:
- Выбрал?
- Конечно, - кивнул старичок. - Сомнения - это уже выбор.
- И вы...
- Я его знал, - пожал плечами старичок. - Потому и явился
без инструментов.
- Вы знали, что я соглашусь оставить у себя блок? - недо-
верчиво спросил Николай Аникеевич. - Как же вы могли знать,
если каких-нибудь полчаса тому назад я сам этого не знал?
- Знали, - кротко улыбнулся старичок.
- Что знал?
- Что оставите блок. И не спорьте, любезнейший мой друг.
Просто многие постоянно играют сами с собой в эдакие кош-
ки-мышки. Вы уж простите меня за сентенцию, но люди никого
так охотно не обманывают, как себя. Ну а где сам-там, ес-
тественно, и другие. В чем, в чем, а во лжи люди, я заметил,
альтруисты.
"Кто знает, может, он и прав, - подумал Николай Аникее-
вич. - Интересно, а другие как, сразу приходили к решению
или, как я, терзались'?"
- По-всякому, - ответил посланец на мысленный вопрос Ни-
колая Аникеевича, и Николай Аникеевич нисколько не удивился.
- Одно могу вам сказать: отказываются от блоков, как прави-
ло, сразу, соглашаются же после долгих сомнений и борения в
душе. Честь имею, любезный мой друг, ибо ловлю себя на том,
что слишком расположен к задушевным беседам с вами, а это
тоже против наших правил.
- А это, часовщик ваш итальянский...
- Мессере да Донди?
- Он тоже?
- Конечно. Всего наилучшего, любезнейший мой друг. Хотя
это и против правил, позвольте пожать вам руку с чувством...
- С чувством? - глупо перепросил Николай Аникеевич.
- Это был славный бой. Все три раунда. Хотя, как я уже
сказал, в исходе я не сомневался с самого начала. Прощайте,
разлюбезнейший мой друг, прощайте.
Закрыл тихонечко за собой дверь - и как не было. Даже
дверца лифта не хлопнула. В окно, что ли, вылетел посланец.
А может, и впрямь не было его?
Но поплыли тут по пустой тихой квартире хрустальные коло-
кольчики. Что за черт? Взглянул на часы: без двадцати де-
вять. На свою "Омегу" - тоже без двадцати, и бьют как-то
странно, как бы через раз.
И обострившимися своими чувствами догадался вдруг: проща-
ется с ним Виктор Александрович Вахрушев, Гвидо... Последний
такой привет.
Светлая печаль охватила его. И гордо было за Кольку Изъ-
юрова, и холодила сердце неизвестность: сможет ли? Своими
руками взвалил на себя ношу... Зачем? Дядя Лап, конечно бы,
не понял. Для него только в колесиках интерес был. Тетя Валя
Бизина шипанула бы: "Врешь ты все, вреш-ш-шь". Мать? Никогда
она, бедная, ничего не знала. "Двух пеньюаров, Коленька, как
будто не хватает".
Встрепетала душа Николая Аникеевича, рванулась к малень-
кой той женщине с испуганными глазами и острыми худыми пле-
чиками. "Мама. А что ж тебе бог твой дал?" - "А тебя, Ко-
ленька..."
А Тася Горянская? Поняла бы, наверное. И точно. Стоит в
дверях, рыжий нимб дрожит над головой. И запах юного пота и
сена. "Не бродить, не мять кустов багряных..." Поняла бы.
Точно поняла бы.
А жена-покойница? Поняла бы. Не поняла бы - поверила. Не
сомневалась никогда в нем, кроткий ангел. "Ты лучше знаешь,
Коленька".
Сын? Не скажешь. А если и скажешь - не ответит. Разве что
к вобле: "Риточка, как ты думаешь?" А та губы узкие подож-
мет: "Контакты с внеземными цивилизациями еще не установле-
ны. Это общеизвестный факт. И я не думаю, что начнут они с
Николая Аникеевича..."
Понял вдруг старый часовщик, что получил своеобразный
инструмент для измерения людей, вроде мерки для колес. Вста-
вишь человечка - и сразу видно, поймет или не поймет стран-
ный крест, что взвалил на себя неизвестно во имя чего. Тоже
ведь своего рода точка отсчета.
"Нет, не лги, - строго поправил себя. - Известно. Это
только кажется, что тяжело, а на самом деле легче..."
Послышались за стеной позывные "Времени", и покатились,
зазвенели драгоценные его хрустальные колокольчики. Два,
три... пять... девять...
- Ну что ж, гражданин Изъюров, - громко сказал Николай
Аникеевич, - назвались груздем...
- Товарищи, - сказал Бор-Бор и подмигнул всем, - сегодня
мы провожаем на пенсию нашего ветерана Николая Аникеевича
Изъюрова. Позвольте мне от имени всех наших мастеров препод-
нести вам, Николай Аникеевич, этот маленький наш дар. Ви-
тенька...
Витенька, в свою очередь, попросил:
- Диретторе, на выход!
Вдвоем они внесли в комнату часы. Большой бронзовый орел
держал в свирепом клюве цепь, на которой висело ядро с ци-
ферблатом.
- Вы, так сказать, как орел... - пробормотал диретторе, и
Николай Аникеевич подумал, что постарел Горбун, постарел.
Мешки под глазами, обрюзг... Спасибо, друзья, за подарок.
Часовщики что-то говорили, острили, а Николай Аникеевич
слабо улыбался. Хорошие, простые люди, с маленькими слабос-
тями, маленькими несовершенствами, но не злые. Нет, не злые.
Они даже добрее, чем сами думают. Опять поднимали тосты,
смеялись, и вдруг услышал Николай Аникеевич слово "правед-
ник". Кто произнес его? Ага, Витенька. Без усмешки, твердо,
не спуская с виновника торжества немигающих своих прозрачных
глаз.
Нет, друг Витенька, не праведник я. Просто помог мне слу-
чай выскочить из наезженной колеи и заново выбрать себе точ-
ку отсчета.
И чего Веруша расчувствовалась, слезинки на глаза повеси-
ла? Ну, ходил человек на работу, а теперь не пойдет. И все
дела.
Вечером, когда установил Николай Аникеевич бронзового ор-
ла на место, раздался телефонный звонок.
- Николай Аникеевич? - голос был густой, незнакомый. -
Добрый вечер, друг мой любезный...
Один только человек на свете говорил так. Даже не чело-
век...
- Виктор Александрович, - охнул часовщик. Пять лет не
слышал любезного этого друга. "Жив еще", - подумал, и тут же
мысленно усмехнулся. Тысяча лет стажу... Но бас-то откуда?
- Он, он, только, с вашего разрешения, я теперь не Вахру-
шев Виктор Александрович, а Коляскин Иван Сергеевич, одна
тысяча девятьсот сорок пятого года рождения.
- Что?
- Ничего не поделаешь, подходил уже Виктор Александрович
мой незабвенный под восемьдесят, внимание к себе привлекать
начал: то сестра забежит из поликлиники, не дал ли одинокий
старец дуба, то тимуровцы, или как они теперь называются,
позвонят: не надо ли купить аспирину. Ну-с, чтобы не затруд-
нять общественность, пришлось все-таки дать этого самого ду-
ба.
- И... И вы...
- Разумеется, друг любезный мой. Не могу же я жить вечно.
Годы поджимают. У нас тут все-таки не Абхазия, надо и со-
весть знать.
- Так как же...
- О, это, так сказать, секрет фирмы. Не буду обременять
вашу совесть. А то вдруг проговоритесь где-нибудь, представ-
ляете, что с паспортным начальством стало бы? Впрочем, я
звоню вам, разлюбезный Николай Аникеевич, по делу. Теперь,
когда вы знаете о моих маленьких переменах в жизни, нам нуж-
но было бы поговорить...
- А где вы, Виктор... То есть, простите, Иван... Иван...
- Сергеевич. Я, собственно, внизу, из автомата у булоч-
ной.
- Ну и прекрасно. Подымайтесь.
Николай Аникеевич сказал жене, что придет товарищ по де-
лу, и стал ждать. Но ждать не пришлось, потому что в дверь
тут же позвонили. Николай Аникеевич открыл и увидел крупного
человека с бородой и усами, с легкой проседью.
- Вы... - смешался Николай Аникеевич.
- Он самый, - заговорщицки подмигнул бородач и прошептал:
- Бывший Виктор Александрович.
- Но что это я, проходите... Сюда...
- Я помню, помню. Вот это и есть подарок новоиспеченному
пенсионеру? - Бородач рассматривал орла. - Очевидно, сами же
часы и выполняют роль маятника? Гм, оригинальная конструк-
ция.
- Реставрировал я раз такие. Самое трудное - подобрать
период колебаний... Хотите чего-нибудь? Я-то сыт и пьян с
проводов.
- Спасибо, я только что поужинал. - Бородач осторожно
опустился в креслице и пристально посмотрел на Николая Ани-
кеевича. - А вы молодцом, молодцом... Словно и не прошло
пять лет с того разговора нашего...
Никак не мог привыкнуть Николай Аникеевич к массивному
человеку в тяжелом толстом свитере и густому его басу. Пой-
мал себя на том, что высматривает, ищет в незнакомце легкого
чистенького старичка, незабвенного, как он говорит, Виктора
Александровича Вахрушева.
- Ну-с, как жили вы, друг мой разлюбезнейший, я вас не
спрашиваю. Знаю. Все знаю. Даже и то, что Витенька назвал
вас сегодня на банкетике праведником. И не шутил, заметьте.
А уж если Витенька такое определение человеку дал, есть,
значит, за что.
- Да оставьте, Иван Сергеевич... Всякую ерунду повторяе-
те... Какой я, к черту, праведник, в самом деле? Ну разве
что не украл, не убил... Но этого для праведности ох как ма-
ло.
- Не скажите. Заповеди - дело серьезное. Конечно, очень
им уголовный кодекс помогает, но уголовный кодекс пока еще
на движения сердца не распространяется, а вы эти заповеди и
сердцем, так сказать, блюдете. Ладно, ладно, друг мой любез-
нейший, не скромничайте.
"Странное дело, - думал Николай Аникеевич, - что старичок
тот Вахрушев, что бородач Иван Сергеевич - оба они были ка-
кие-то неопределенные. Никак не определишь, что за люди. И
говорят как будто умно, и слова русские, понятные, и пощу-
пать их можно, а какие-то они... как духи... бесплотные ка-
кие-то..."
- Истинно, истинно так, - улыбнулся бородач. - Истинно
так, разлюбезнейший Николай Аникеевич. Очень точная мысль.
Так ведь и не человек я. И сейчас и в предыдущих моих об-
личьях.
Сочно смеялся Иван Сергеевич, со вкусом. Поскрипывало
креслице под мощным телом.
- К сожалению, пока представиться вам в истинном, так
сказать, образе я не могу, но надеюсь, что очень скоро смо-
гу. Если вы, разумеется, согласитесь на мое маленькое пред-
ложеньице. Маленькое - это, конечно, шутка. Кокетство, так
сказать. Не маленькое оно, милый друг. И даже может пока-
заться оно вам тягостным и странным. Впрочем, эти слова уже
лишние. Как и тогда, решать будете только вы. Новоиспеченный
пенсионер Николай Аникеевич Изъюров. Можете вы выслушать ме-
ня?
- Я это и делаю, Иван Сергеевич.
Снова почти забытая сосущая пустота внутри. Страшная и
веселая. Последней клеточкой своей чуял: снова придется выс-
кочить из своей колеи и снова придется искать решения, обша-
ривая все тайники души.
- Хорошо. Тогда слушайте внимательно. Вчера я узнал, что
возвращаюсь в Центр. Срок моей земной командировки подходит
к концу, осталось лишь передать дела, как говорят у вас...
"Жаль, жаль, еще один уходит, - подумал Николай Аникее-
вич. - Да уж притерпелся, к сожалению, за последние годы, за
всю жизнь, к постоянным уходам друзей и знакомых. Даже сод-
рогаться при артиллерийском этом огне перестал. Еще взрыв,
еще один. Перелет, недолет - и прощайтесь, товарищи, гроб
опускается. А потом - дымком из высокой трубы. В атомном,
так сказать, состоянии".
- А... кому же? Дела передавать?
- Хотелось бы вам.
- Мне?
- Именно, друг мой любезный. Вам. Но должен вас сразу
предупредить, что предстоит вам экзамен...
- Экзамен?
- Две недели дается вам, уважаемый Николай Аникеевич, для
подробнейшей инвентаризации вашей души. Две недели будем мы
следить за этой инвентаризацией с особым вниманием, ибо
кое-что, признаюсь вам честно, пока еще вызывает у нас неко-
торую настороженность...
- Но я...
- Не торопитесь. Вы изменились, изменились необыкновенно,
но к посланцу нашего Центра особые требования, и мы хотели
бы лишний раз убедиться, что не ошибаемся в выборе. Надеюсь,
я не обижаю вас, друг мой любезный? Получаете вы на время
экзамена некие новые для вас способности: одним усилием ва-
шей памяти или воображения вы сможете оказаться в том месте
и в том времени, куда бы вы хотели попасть. Ну, например,
если память мне не изменяет, в прошлом году вы отдыхали в
Ялте. Так?
- Да...
- Отлично. И чтобы чувствовали вы себя уверенней, отправ-
ляйтесь-ка туда не со мной, а с более привычным вам Виктором
Александровичем.
С неуловимым шорохом кто-то начал быстро раздвигать стены
комнатки, стремительно отъехал стол Николая Аникеевича, и
вдруг ярко брызнул свет.
Бесшумно развернулось перед ними огромное полотно, по ко-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг