Зиновий ЮРЬЕВ
ЧАСЫ БЕЗ ПРУЖИНЫ
1
С самого утра Николай Аникеевич чувствовал, как наполня-
ется раздражением. Словно шланг к нему подсоединили и насо-
сом вгоняют дурное расположение духа. А отчего - не поймешь.
То ли виноват был хмурый мартовский денек с холодным сырым
ветром и мусорного какого-то вида снежными валиками вдоль
тротуаров, то ли дурацкий шотен, с которым он возился почти
всю смену.
Утром бригадир дал ему часы и сказал:
- Сделай, Николай Аникеевич, что-то там с боем. Только
особенно не тяни, а то, чего доброго, божий одуванчик не ус-
пеет их забрать.
Ага, вот, наверное, с чего начало портиться настроение. С
божьего одуванчика.
- Какой еще божий одуванчик? - нахмурился Николай Аникее-
вич.
- Старушка. Ты что, не знаешь? Выражение есть такое: ста-
рушка - божий одуванчик. - Бригадир почему-то пристально
посмотрел на Николая Аникеевича и подмигнул.
Николай Аникеевич хотел было поддеть бригадира, что тот
сам уже одной ногой на пенсии, но привычно удержался. Брига-
дир Борис Борисович, или Бор-Бор, как звала его вся мастерс-
кая, всегда вызывал у Николая Аникеевича едкое желание ска-
зать ему что-нибудь неприятное, обидное, но всегда держал
Николай Аникеевич это желание на коротком поводке. Бригадир.
Тем более, если разобраться, не из худших. Только разговари-
вал всегда с засматриванием в глаза собеседнику, точно искал
понимания и сочувствия, и заговорщицким подмигиванием, кото-
рое даже невинному слову придавало некий тайный и не совсем
пристойный смысл: мол, мыто знаем... Мы-то знаем, что случа-
ется с божьими одуванчиками.
Мастерская их находилась в центре, брала в ремонт старин-
ные часы, и среди их клиентуры было изрядное количество лю-
дей немолодых, обитателей многолюдных коммунальных квартир,
которые не участвовали в великой гонке за модерном шестиде-
сятых годов, не переехали в отдельные квартиры и так и не
решились сменять столетние семейные часы на фанерные поделки
и теперь берегли их как единственную оставшуюся у них цен-
ность.
Они приносили темные стенные часы прошлого века. со вздо-
хом вручали их приемщику. Они не были уверены, пойдут ли ча-
сы или время уже остановилось для них навсегда. Они приноси-
ли завернутые в полотенце настольные часы, каретные. Они
приносили тяжелые бронзовые часы и с трудом подымали их на
прилавок. Они дышали со свистом, похожим на сипение старых
часов с кукушкой, когда мехи поизносились и пропускают воз-
дух. Они смотрели на приемщика умоляюще и подозрительно. И
часто они не приходили за готовым заказом.
Так что, если быть непредвзятым, Бор-Бор говорил сущую
правду. И все же глупое выражение "божий одуванчик", небреж-
но соскочившее с толстых сизых губ бригадира, целый день
вертелось в голове у Николая Аникеевича. Почему божий? Поче-
му одуванчик? Зачем?
Что-то там с боем. Мастер называется. Николай Аникеевич
отнес часы на свой верстачок, потянул за цепочку боя. Все
было ясно. Коленчатый рычаг согнулся и неплотно входил в па-
зы счетного колеса.
Часы тонко пахли пылью и еще чем-то, каким-то неуловимым
старушечьим запахом. Николай Аникеевич начал было подгибать
рычаг и почувствовал, что металл поддается подозрительно
легко. И не глядя можно было поставить диагноз: трещинка.
Конечно, нынешние мастера махнули бы на нее рукой: с этой
трещинкой рычаг вполне мог бы проработать еще двадцать лет.
А может быть, сломался бы завтра.
Николай Аникеевич покопался у себя в коробочке. Подходя-
щего рычага не было, и он принялся изготавливать новый -
благо дело было нехитрое.
- Дядя Коля, - позвал его Витенька, мускулистый гигант с
тонкой лебединой шеей и детской головкой, - хватит пилить,
всего сармака не заработаешь, идите чай пить.
- Сейчас, - буркнул Николай Аникеевич. Что-что, а по час-
ти сармака, как он выражается, был Витенька крупным специа-
листом. На шестых "Жигулях" разъезжает. Жена и сын - и все
на одну зарплату. Вот тебе и Витенька с холодными голубыми
глазами, вот тебе и сармак, он же махута.
Николай Аникеевич слушал Витенькины рассказы о его любов-
ных похождениях с удовольствием, как, впрочем, и вся мас-
терская, включая уборщицу Ксению Ромуальдовну, бывшую препо-
давательницу музыки, но часто ловил себя на том, что не
столько слушает эпическую похабщину, сколько завороженно
смотрит на Витенькины глаза. А были глаза его прозрачны,
по-змеиному неподвижны, и угадывалась в них жестокость.
Мастера медленно, по-коровьи жевали бутерброды, запивали
их чаем и слушали фантастически бесстыжие Витенькины расска-
зы. Настолько бесстыжие, что нельзя было им не верить. Ксе-
ния Ромуальдовна, опершись на древко щетки, фыркала и мотала
головой. Николаю Аникеевичу было неприятно, что женщина, да
еще пенсионерка, с таким упоением слушает Витенькины отчеты.
Раз он не выдержал и сказал ей:
- Как вы можете, вы же интеллигентная женщина...
Бывшая преподавательница музыки резко вздернула головой с
реденькими оранжевыми волосами, вздохнула и сказала:
- Вы так волнуетесь за мою нравственность? Вы думаете,
она мне еще понадобится?
Никому ничего не скажи. Ни сыну, ни его Рите, ни Витень-
ке, ни даже уборщице. Молчи, старый осел. Чини часы и помал-
кивай.
- ...И вы представляете, - торжественно продолжал Витень-
ка, тонко улыбаясь, - что делает Горбун? - Артистически
рассчитанная пауза. - Этот паскудник залезает к ней в сумоч-
ку...
- Ну, хватит, хватит, - незлобиво буркнул мастер Гаври-
лов, по прозвищу Горбун, верный Санчо Пансо Витеньки в его
многосерийных амурных похождениях.
- Как это хватит? - с улыбчивой жестокостью сказал Ви-
тенька. - Общественность мастерской должна знать, какой
монстр живет, трудится и безобразничает рядом с ними.
- Дотторе, - сказал Горбун, снял очки и помассировал гла-
за руками; без очков глаза его казались маленькими и злыми.
- Дотторе, сказать вам, от чего вы умрете?
- А я не умру, - тихо и убежденно сказал Витенька.
- Почему? - спросила Ксения Ромуальдовна.
- А я, тетя Ксеня, бессмертный.
Никто не засмеялся, потому что в Витенькином голосе туго
натянутой тетивой тихо звенела убежденность безумца.
Взять бы, подумал Николай Аникеевич, и сказать, что тебе,
Витенька, еще и сорока нет, а своих зубов ни одного не оста-
лось, и такими темпами тебе для бессмертия вскорости все де-
тали заменить придется. Но стоит ли связываться...
Он уже заканчивал сборку шотена божьего одуванчика, когда
Бор-Бор крикнул с приемки:
- Изъюров, к телефону!
Николай Аникеевич торопливо пробрался к телефону.
- Кто? - спросил он Бор-Бора.
- Какой-то мужчина. - Бор-Бор протянул ему трубку и под-
мигнул. Кретин.
- Да, - сказал Николай Аникеевич, с отвращением глядя
сверху вниз на неопрятную, в седых кустах сизую лысину бри-
гадира.
- Николай Аникеевнч, добрый день, это профессор Нытляев,
если вы меня еще не забыли. Прошу прощения, что побеспокоил
вас в мастерской, по я уже два вечера никак не могу дозво-
ниться вам...
- Да, я поздно возвращался, - буркнул часовщик.
- Николай Аннкеевнч, дорогой, вы мне очень нужны.
- А что случилось?
- Понимаете, тут подвернулся каретничек, довольно доро-
гой, хотя и не на ходу, но очень симпатичный, я бы хотел,
чтобы вы на него взглянули и вынесли вердикт. То есть приго-
вор.
- А я, между прочим, знаю, что такое вердикт. Могли бы не
объяснять.
Профессор вежливо хохотнул:
- А я и не объясняю. Привычка лектора к тавтологии...
"Вот сволочь, - подумал Николай Аникеевич, - одернуть ме-
ня надумал. Тавтология".
- Боюсь, в ближайшее время не смогу, - сказал он и с тру-
дом удержался от того, чтобы добавить: "Тавтология".
- Николай Аникеевич, дорогой, понимаете, в чем закавыка:
завтра я уезжаю на недельку, а до отъезда я должен дать от-
вет. Вы же почти рядом со мной, заглянули бы после работы,
а? А то хотите, я за вами на такси подъеду?
Профессор, а прилипчивый, как муха", - думал Николай Ани-
кеевич, медленно поднимаясь по улице Герцена к Никитским во-
ротам, и мысль эта была ему приятна. Он достиг той стадии
раздражения, когда всякое неприятное наблюдение уже достав-
ляет удовольствие. Даже грязный осевший снег и тот был умес-
тен. В такой день он просто не мог быть другим.
Пытляев был его старым клиентом. Когда он ему продал на-
польник? "Нортон" как будто? Да, точно. Пришлось реставриро-
вать механизм и корпус. Пожалуй, году в пятьдесят восьмом.
Или позже немножко. Рублей, кажется, за пятьсот. Гм, теперь
такие меньше, чем за две с лишним не возьмешь. Да, цены
просто сумасшедшие на антиквариат. Он привычно подумал о
своей коллекции старинных часов, собранной за тридцать с
лишним лет, о том, что, продай он ее сегодня, тысяч шестьде-
сят, а то и семьдесят выручил бы, никак не менее, и мысль
эта, первая за день, смягчила его раздражение. Жаль только,
что так и не пошел сын по часовой части, балбес. Сидит в
своем министерстве, как сыч, за сто восемьдесят рублей в ме-
сяц и больше двухсот, видно, никогда не высидит. Старший ин-
женер. Тих больно, робок. В мать-покойницу. С его характером
только ночным сторожем быть. Да и то постесняется вора спро-
сить, куда он с мешком. Деликатный, видите ли...
Первая жена Николая Аникеевича умерла всего два года на-
зад, и образ ее по инерции более чем четвертьвековой сов-
местной жизни все еще почти постоянно плыл рядом с ним. Ти-
хая, робкая. "Коленька... - Николай Аникеевич помотал голо-
вой, так явственно прозвучал голос Валентины. - Да не ругай
ты его. Такой он... деликатный". Эх, Валя... И не в первый
раз почувствовал, что поторопился со вторым браком, обидел
покойницу. Но голос ее, назвавший его Коленькой, звучал по-
койно, без упрека.
В профессорском сумрачном подъезде остро пахло кошками, а
на металлическом листке с инструкцией, как пользоваться лиф-
том, кто-то соскреб буквы, оставив лишь те, которые состав-
ляли вместе детскую чепуху: "Запрещается пользоваться ли-
фом..."
И то ли оттого, что жил профессор в таком непрезентабель-
ном подъезде, то ли оттого, что покойница Валентина ни в чем
его не попрекала, настроение у Николая Аникеевича заметно
улучшилось.
- Егор Иваныч, - спросил он профессора, когда снял тяже-
лое, набрякшее от сырости пальто и с трудом повесил на ста-
ринную дубовую вешалку, - а что такое тавтология? Правильно
я сказал?
Профессор сделал стойку, как пойнтер, на мгновение замер
и, склонив большую седую голову, настороженно посмотрел на
часовщика.
- Тавтология?
- А давеча вы по телефону сказали: привычка лектора к
тавтологии.
Реле щелкнуло, сработало, профессор снова ожил: заулыбал-
ся, задвигался и повел Николая Аникеевича из маленькой тес-
ной прихожей, заставленной темными шкафчиками, в комнату.
- О, господи, экая у вас цепкая голова. Извольте: тавто-
логия - это повторение одного и того же другими словами. Ос-
новное орудие лектора. Жвачка, которую я пережевываю для
студентов уже тридцать пять лет. Позволите угостить вас рю-
мочкой?
- Вынесете мужичине? - Николай Аникеевич пристально пос-
мотрел на профессора.
- Отчего же? Я, увы, не генерал, а вы не щедринский му-
жик, который того генерала прокормил. А жаль, между прочим.
Хорошо бы, кто-нибудь прокормил... Но так уж и быть, выпью
капельку с представителем широких масс трудящихся. Сколько
мы с вами знакомы? Лет тому, пожалуй, двадцать, а вы все не
меняетесь: все такая же колючка. Не обижайтесь только, хрис-
та ради.
- А я и не думал обижаться. Говорю себе: ты пришел к ин-
теллигентному человеку, будь на уровне, не давай мастеровому
жлобству проявиться...
- Ну, сели вы на своего конька, дорогой мой. Да где уж
нам уж и так далее. Это у вас что, защитная реакция такая?
На всякий случай... Берите огурчик, рыночный...
Николай Аннкеевич вдруг развеселился. Неглуп, неглуп Егор
Иваныч, старый клиент. Все-таки профессор. Ученый.
- Спасибо, - сказал он.
- Пожалуйста. Но за это?
- За рюмку, бутерброд, рыночный огурчик. И за защитную
реакцию. Раскусили, значит, старика. Колючку.
- Кокетничаете вы, дорогой мой, вовсе не как широкие мас-
сы трудящихся. Широкие массы трудящихся заняты, как извест-
но, совсем другими делами. Но почему, собственно, вы должны
испытывать некий комплекс неполноценности по отношению, ска-
жем, ко мне? Это я должен вам завидовать. Или вы не испыты-
ваете такого комплекса?
Николай Аникеевич посмотрел на профессора и вдруг поймал
себя на том, что чуть было не подмигнул ему, как это делает
Бор-Бор. Хорошо ему вдруг стало на душе. Озорно.
- Конечно, испытываю. Вот вы называете меня "дорогой
мой". А я вас - нет.
- А вы переступите. Ну, смелее.
- Хорошо, дорогой мой, - сказал Николай Аникеевич, и оба
рассмеялись. - Вот видите, - продолжал часовщик, - мы оба
смеемся. Игра. Вы, наверное, думаете: вот, мол, я какой де-
мократичный, тонкий. И это вам приятно. А я? Я думаю о том,
что думаете вы, и мне тоже приятно: и я в состоянии участво-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг