Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
задохнешься.
   - Прости, царь Приам, что твой  верный  раб  обеспокоил  тебя  в  столь
ранний час. - Ольвид низко поклонился. - Но вот этот  человек,  называющий
себя Синоном,  рассказывает  странные  вещи.  Он  говорит,  будто  Одиссей
предложил построить огромного деревянного коня, полого изнутри,  поместить
туда воинов, сделать вид, что греки ушли, и ждать, пока мы втянем чудище в
город.
   - А почему мы должны втащить его в город?
   - Потому что на коне будет написано, что  он  приносится  в  дар  Афине
Палладе и что в нем  священный  палладий,  похищенный  у  вас  Одиссеем  и
Диомедом, - торопливо объяснил Синон.
   - Это так, Синон? - нахмурился Приам, рассматривая багровые  полосы  на
теле эвбейца.
   - Истинно так, о повелитель Троады, - прошептал Синон.
   - Что было сначала, разговор о коне или обвинение в измене?
   - Сначала цари обсуждали план хитроумного Одиссея  и  одобрили  его,  а
потом уже итакийский царь возвел на меня напраслину. Вы-то  уж  это  точно
знаете, что не получал я золота из Трои.
   - Это так, царь Приам, - вставил Ольвид.
   - И цари поверили Одиссею?
   - Да, царь.
   - И тебя не побили камнями?
   - Нет, меня бросили в яму.
   - И этой ночью ты бежал?
   - Да, царь.
   - Как ты выбрался из ямы?
   - Кто-то пришел в темноте, разрезал  путы  на  моих  руках  и  ногах  и
приказал мне бежать. И даже вытолкнул меня из ямы, ибо  я  был  слаб  и  с
трудом мог стоять на ногах.
   - Ты знаешь, кто это был?
   - Не-ет, царь. Было темно. Человек был в плаще и прятал лицо.
   - Какого роста он был?
   - Подожди, царь, дай мне сообразить... Теперь, когда я думаю  об  этом,
мне кажется, что он был невысокого роста...
   - Он поднял тебя и вынес из ямы?
   - Нет... Когда я оперся руками о край ямы, он поднял мои ноги  и  помог
мне вылезти.
   - Чувствовал ли ты в нем огромную силу?
   - Не знаю... Я ждал смерти.
   - Подумай!
   - Обожди, теперь я вспоминаю, что он тяжело дышал, когда разрезал ремни
на моих руках...
   Приам посмотрел на Ольвида и сказал:
   - Это был горбун Эврибат, глашатай Одиссея...
   - Ты прав, как всегда, царь Приам, - восхищенно прошептал Ольвид. -  Но
почему Одиссею нужно было сначала обвинить  этого  человека  в  измене,  а
потом помочь бежать?
   - Для того, чтобы Синон попал к нам и рассказал о  деревянном  коне.  -
Приам хитро улыбнулся и потер руки. - Измена - это лишь тонкий  ход.  Если
бы Одиссей хотел отделаться от этого эвбейца, он бы  тут  же  казнил  его.
Нет, Одиссею нужно было, чтобы мы узнали о коне.
   - Да, царь, но почему он не мог просто отправить к нам своего  человека
под видом перебежчика?
   - Да из-за твоих бичей. Всем известно, что  после  пятого  удара  любой
начинает говорить правду.
   - Значит, простой лазутчик признался бы,  что  его  научил  Одиссей?  А
Синон говорит правду и, сколько бы ни получил ударов,  он  будет  говорить
одну только правду? Не понимаю, царь...
   - Ты глуп, Ольвид. Верен мне, но глуп. Послушай. Вот что думал Одиссей:
он строит коня, приносит  его  в  дар  Афине  Палладе  и  помещает  внутрь
священный палладий. Мы же должны  узнать  от  Синона,  что  внутри  воины,
разрушить чудовище и тем самым разгневать  дочь  Зевса.  Что  ты  скажешь,
старик, прав ли твой царь? А ведь у кого палладий, тому  покровительствует
Афина, и тот непобедим. Причем заметь, Ольвид,  хитрость  Одиссея.  Он  не
доверяет никому. Все базилевсы  должны  тоже  быть  уверены,  что  в  коне
люди... Поэтому-то он устроил всю эту комедию.
   Ольвид закрыл глаза, воздел руки над головой и упал на колени.
   - О боги, - простонал он, - может ли один человек, даже  великий  царь,
быть вместилищем такой пронзительной мудрости?
   -  Встань,  Ольвид,  -  устало  улыбнулся  Приам.  -  Одиссей   вздумал
перехитрить меня. Безумный!
   Начало светать, и стражники погасили факелы.  Душная  вонь  поплыла  по
комнате. В дверь кто-то заглянул и, увидев царя, бросился на колени:
   - Царь, греки покинули свой лагерь.  Он  пуст.  Исчезли  и  корабли.  У
берега стоит деревянное чудище, похожее на коня. Если  присмотреться,  его
можно увидеть даже со стен.
   - Идем! - крикнул Приам и бросился из комнаты.
   Синон медленно  сел  на  скамейку.  Значит...  значит,  он  был  просто
игрушкой в руках Одиссея. Им воспользовались. Сделали его приманкой. Били,
скручивали руки ремнями, бросили на дно грязной ямы - и все лишь для того,
чтобы ему поверили стражники Приама... Что ж,  хитроумен  царь  итакийцев,
ничего не скажешь, многомудр... По только Приам разглядел его насквозь...
   В нем не было  гнева  и  теперь.  Была  лишь  бесконечная  усталость  и
бесконечная тоска. Ему не хотелось ничего. Лечь бы, закрыть глаза и спать,
спать, спать. И не будет падающего  Паламеда,  и  не  будет  его  пальцев,
царапающих песок, не будет ямы с чавкающей под  ногами  глиной,  не  будет
бичей из воловьих жил, не будет укусов боли, вспыхивающей от  удара  сразу
вокруг всего тела, не будет  коня,  глупой  пустой  затеи  итакийца,  ради
которой было все и не было ничего. И конь плывет на него, мотает  головой,
и на морде у него комья глины, и огромный муравей несет в жвалах горбатого
глашатая, и Паламед  снова  падает,  все-таки  падает  и  царапает  песок,
скребет его ногтями.



13

   Работы в это время дня  обычно  бывало  немного.  Вот  вошел  невысокий
человечек с седыми  висками,  раз-другой  в  месяц  появляется,  не  чаще,
сначала осмотрит весь прилавок - деликатный видно, - а потом уже  спросит:
нет ли конфет "Шоколадный крем"? А их почти никогда нет, не завозят.
   - Скажите, пожалуйста, нет ли "Шоколадного крема"?
   Екатерина Яковлевна даже улыбнулась:
   - К сожалению, нет.
   - Тогда, будьте добры, двести граммов "Мишек".
   Интересно, кому это он. Жене, наверное. Ребятам и карамельки бы подошли
или, уж куда лучше, шоколадки с самолетом  или  автомобилем.  Может  быть,
оттого, что спрашивал этот человек самые  дорогие  конфеты,  но  жену  его
Екатерина Яковлевна представляла себе  маленькой,  злобной  и  обязательно
сидящей с ногами на диване.
   К стеклу прилавка приникли два мальчугана.  У  одного,  постарше,  лицо
тоненькое, глаза ясные, умненькие. У второго, поменьше, джинсы спустились,
так что пупок виден из-под трикотажной  рубашечки.  Ну  и  глаза  у  него!
Большие, круглые, с  мохнатыми  ресницами.  Лет  через  десять  держитесь,
девчонки! Братья, наверное. Старший младшего за руку держит.  Одной  рукой
держит, а  другую  сжал  в  кулачок,  наверное  полтинник  в  нем.  Стоят,
шепчутся, выбирают, никак выбрать не могут. Хороши  ребятишки,  ничего  не
скажешь.
   - А вы чего не в школе? Вот сейчас я вас! -  грозно  говорит  Екатерина
Яковлевна, делая свирепое лицо.
   Улыбаются оба, словно лампочки маленькие зажглись.
   - Это вы шутите, - говорит старший. - Это юмор.
   Вот те малыши! Юмор, говорит. Юмор... Ей бы  внуков  таких...  Собирать
утром в школу, возиться с ними, ссориться даже...
   Екатерине Яковлевне становится грустно.  Выросла  дочь,  ученая  стала,
аспирантка. Не поймешь, где живет, то ли с матерью, то ли в своей Трое.  И
рассеянная стала какая-то, порывистая. То нагрубит, то зацелует.  Завидую,
говорит, мать,  сладкая  у  тебя  жизнь  в  кондитерском  отделе,  дольче,
говорит, вита. Дольче оно, может быть, и  дольче,  а  виты  все-таки  нет.
Уходит дочь, рвутся ниточки. Да так оно и бывает. Не Машка ведь,  а  Мария
Тиберман, аспирантка... Вот если бы вышла замуж, ох как понадобилась бы им
Екатерина Яковлевна, тем более что через год на  пенсию.  А  то  ведь  они
теперь все больше глазки подводить, а мужу рубашку накрахмалить - это тебе
не косметика.
   Незаметно мысли ее переходят на троянца, и ей становится еще  грустнее.
Не поймешь, то ли имя, то ли фамилия, а об отчестве лучше и не  спрашивай.
Абнеос... Это муж  дочери,  Абнеос...  Что,  что?  Кем,  вы  говорите,  он
работает? Нет, это не профессия. Это имя. Он,  понимаете  ли,  из  древней
Трои. В посольстве, что ли? Как вам сказать, у нас ведь с Троей  отношений
нет, она погибла... А нашей соседки зять не то в Мали, не  то  еще  где-то
два года проработал, жара, рассказывает, страшная, и машину купил...
   Нет, так он, конечно, мужчина видный, с бородой.  И  добрый,  улыбается
так извинительно. А что шорник, то мало ли что. Вон и академики есть,  что
до революции при царе овец пасли. Вот имя только... Это как  же  с  детьми
будет? Скажем, Александр Абнеосович или Галина Абнеосовна Абнеос... Гм...
   А в смысле  работы,  устроят  его,  не  может  быть  иначе.  Уникальный
все-таки специалист, троянец, можно сказать, живой. А Машеньке  вопросы  в
голову и не идут. Прямо помешалась девка. И так, и сяк крутится, словно на
пружинах,  перед  зеркалом  вертанется,  коленки  из-под  юбки  торчат,  и
помчалась, сияет.
   Любит его, дурака. Ну и пусть любит, пока  любится,  доченька  родимая,
одна ведь она осталась у нее, жизнь вся ее...
   Внезапно в кондитерский отдел влетает  Машенька,  прижимается  лицом  к
стеклянному колпаку прилавка и замирает.
   - Машенька, деточка, господи, что с тобой?
   Дочь только мотает головой,  и  слезы  текут  по  стеклу.  Хорошо,  что
покупателей нет, боже, что же это такое, что случилось...
   - Доченька, да успокойся же ты...
   - Он, он... говорит: я тебя люблю, но дома у меня жена... Хоть и  змея,
говорит, но жена...
   У Екатерины Яковлевны отлегает от сердца. Уф, и вздохнуть можно, словно
заслонка какая в груди открылась. А то уж испугалась,  не  выгнали  ли  из
аспирантуры. Жалко, конечно, дочку, но Александр Абнеосович Абнеос...


   Кадровик Иван Сергеевич Голубь скромно, но с достоинством  поздоровался
с директором института и раскрыл голубую папочку.
   -  Модест  Модестович,  вы  приказали  мне   трудоустроить   гражданина
Абнеоса...
   - Не приказал, а просил, товарищ Голубь...
   - Слушаю, просили...
   - И прекрасно. Проект приказа подготовили? Давайте, я подпишу.
   - Видите ли, Модест Модестович...
   - Я еще ничего не вижу,  дорогой  мой  товарищ  Голубь,  ровным  счетом
ничего.
   - Понимаете...
   - Ничего не понимаю.
   Иван Сергеевич  Голубь  вздыхает.  Поработай  с  таким  директором.  Ни
нюансов, ни тонкостей не понимает. Этого сюда, этого туда. Ни подхода,  ни
анализа, ни  оценки  кадров.  Конечно,  член-корреспондент.  Величина.  Но
нельзя  же  так  прямо:  этого  сюда,  этого  туда.  Не  отдел  кадров,  а
бухгалтерия какая-то. Кандидат? Труды есть - работник, давай его выдвигай!
А что он за человек, этот кандидат? И откуда видно, что работник  хороший?
Флавникова, говорит, надо послать на конгресс троянологов в Варну. Хорошо,
допустим.  А  тот  смеется:  "Шерстяными  купальными  трусами   с   рыбкой
обеспечьте, - говорит, - тогда поеду. Не могу, - говорит, - уронить  честь
ИИТВа в растянутых плавках". Вот и работай...
   -   Понимаете,   Модест   Модестович,   если    рассмотреть    проблему
трудоустройства гражданина Абнеоса...
   Модест Модестович шумно выпускает из себя воздух, плотнее усаживается в
кресло, как бы подчеркивая, что сидит в нем он, Модест  Модестович,  а  не
кто-нибудь другой, и со страшной учтивостью говорит:
   -  Товарищ  Голубь,  давайте  рассмотрим  гражданина  Абнеоса  во  всех
аспектах.
   Шутит, кривится  про  себя  кадровик.  Член-корреспондент.  Был  бы  он
членом-корреспондентом, он бы показал им, как нужно шутить.  Он  шутит,  а
влепят-то за этого грека ему, Голубю, а не Модесту Модестовичу! Вот и шути
шутки.
   - Видите ли, возникают некоторые трудности.  Вы  хотели  назначить  его
младшим научным сотрудником. Но ведь гражданин  Абнеос  не  имеет  высшего
образования.  И  даже  среднего.  И  даже  неполного  среднего.   И   даже
начального! - Голос кадровика окреп. Казалось, перечисляя то, чего не имел
кандидат на вакансию, он каким-то таинственным путем сам приобретал что-то
необычайно важное и значительное.
   - Ну и что? - спокойно спросил директор.
   - Как это что? - удивился кадровик. - Если мы начнем зачислять научными
сотрудниками людей без образования...
   - Но ведь Абнеос  не  просто  гражданин  такой-то.  Он  живой  троянец!
Уникальный случай в мировой истории!  Неслыханный!  Живой  свидетель  царя
Приама и Ахиллеса! А вы - образование!
   - Но мы, Модест Модестович, по-моему, должны подбирать научные кадры не
по принципу знакомств и связей, а по чисто деловым качествам.
   - Браво, товарищ Голубь! Браво,  браво!  Значит,  личное  знакомство  с
Гектором и Андромахой - вещь предосудительная...
   - Не знаю, - хмуро пожал плечами Иван Сергеевич. -  Я,  знаете  ли,  не
всегда быстро ориентируюсь...  Когда  в  прошлом  году  пришла  девушка  с
запиской от товарища Логофета, вы не хотели и говорить об ее назначении на
должность младшего научного сотрудника. С другой стороны, как вы говорите?
Товарищ Гектор?
   - Да, товарищ Гектор, товарищ Андромаха и товарищ Приам.
   - Модест Модестович, -  голос  кадровика  дрогнул,  -  я  нахожусь  при
исполнении служебных обязанностей...
   - Иллюзия, дорогой товарищ Голубь, фантом, фата моргана! Вы  не  можете
находиться при исполнении служебных обязанностей, поскольку  не  понимаете
их!
   - Если вы так считаете... Я давно уже замечаю,  что  вместо  серьезного
подхода к вопросам кадров,  вы,  Модест  Модестович,  скатились!  Да,  да,
скатились!
   Иван Сергеевич уже ничего не  боялся.  Переступив  какую-то  грань,  он
вдруг  почувствовал  отчаянную  веселость,  легкость  какую-то  -  вот-вот
взмахнет крыльями и взлетит.
   - Это я скатился? - Модест  Модестович  медленно  встал  во  весь  свой
огромный рост, надменным движением головы откинул со лба прядь седых волос
и крикнул неожиданным фальцетом: - Извольте объяснить,  уважаемый  товарищ
Голубь, куда именно я скатился?
   - А в болото! - задорно и бесстрашно выкрикнул кадровик.
   - В бо-ло-то?  -  Модест  Модестович  страшно  завращал  глазами.  -  В
бо-ло-то? Что вы хотите этим сказать, мстивый гсдарь?
   -  Я  не  мстивый  гсдарь,  а  сотрудник  института  и  прошу  меня  не
оскорблять!
   - Отлично, я не буду вас оскорблять, товарищ Голубь, но и вы... Налейте
мне, пожалуйста, воды... Что-то сердце...
   Иван Сергеевич вдруг  почувствовал  жалость  к  этому  большому  седому
ребенку, почувствовал свое превосходство зрелого человека  и  ощутил  даже
потребность сделать для него что-нибудь приятное. Чувство это было уже ему
знакомо, ибо ссорились они не раз и всегда расставались  умиротворенные  и
притихшие, как после парной бани.
   - Пожалуйста, выпейте, Модест Модестович.
   Неуверенным движением слабой  руки  -  Модест  Модестович  был  хорошим
актером и знал это - директор поднес стакан к губам и отпил  глоток  воды.
На лице его были написаны отрешенность от мелких земных забот  и  прощение
всем тем, кто так безжалостно толкал беспомощного старика к могиле.
   И хотя Иван Сергеевич видел этот этюд по меньшей мере раз пятьдесят, он
все-таки начинал чувствовать себя виноватым в чем-то  таком,  что  не  мог
себе объяснить.
   - Так как же с гражданином Абнеосом? - спросил Иван Сергеевич.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг