Люди устроены так, что должны жить в озвученном мире. Абсолютная тишина
противоестественна, она заставляет человека напрягаться в безотчетной
тревоге, потому что подсознательно полное безмолвие ассоциируется со
смертью.
- Да-а, - протянул Марков, - со мной всегда так. Всю жизнь я о
чем-нибудь мечтаю, а когда мечта сбывается, она оказывается совсем не
такой, какой виделась мне. Неизвестная цивилизация... Незнакомые существа
бросаются к нам навстречу, восхищенно рассматривают нас, пожимают руки...
Надеждин ничего не ответил. Он думал. Их корабль был пойман в космосе
лучом искусственной гравитации. Теперь это уже почти не вызывало сомнения.
Затем у самой поверхности планеты знак этой гравитации изменился, и они
повисли в луче антигравитации. Только высокоразвитый интеллект мог создать
такую установку. А теперь этот незнакомый мир встает перед ними стеной
абсолютного равнодушия, равнодушия, свойственного скорее неживой природе.
Может ли вообще разум быть лишен любопытства? Очевидно, нет. Ведь основное
качество разума - это безотчетное стремление понять и объяснить незнакомое
и непонятное. А они наверняка незнакомы этому миру...
- А может быть, это просто-напросто карантин? Может быть,
гравитационный прожектор у них есть, а сыворотки против кори и коклюша
нет? - сказал Густов, словно отвечая на мысль Надеждина.
- Смотрите, смотрите! - крикнул Марков, показывая на потолок. - Вам не
кажется, что он стал ниже? А?
- Как будто да, - неуверенно протянул Надеждин. Он попытался найти
взглядом какой-нибудь ориентир, чтобы определить, действительно ли
опускался потолок, но ничего не нашел. Тогда он вытянулся на носках во
весь свой огромный рост, поднял руки и кончиками пальцев с трудом коснулся
потолка.
Прошло несколько минут. Все трое, задрав головы, напряженно
всматривались в голубовато-белую поверхность над собой. Надеждин снова
поднялся на носки, но теперь ему уже не нужно было вытягивать пальцы,
чтобы дотронуться до потолка. Он легко касался его ладонями. Прошло еще
несколько минут. Они уже не могли стоять. Им пришлось опуститься на пол, а
голубовато-белая поверхность продолжала медленно и бесшумно приближаться к
ним, словно поршень огромного цилиндра, и вместе с ним вокруг космонавтов,
казалось, сжималась цепенящая тишина.
Надеждин смахнул со лба капли пота. "Но это же бред, абсурд", - подумал
он, подполз к стене и замолотил по ней кулаками. Ни звука в ответ.
Ничего... Откуда-то из самой глубины сознания тошнотворной волной
неудержимо подымался страх. Привычным усилием воли он боролся с ним,
отталкивал его, сопротивлялся, но страх не отступал.
Он посмотрел на товарищей. Густов стоял на четвереньках, упираясь
спиной в нависший над ним потолок, и пытался удержать его неотвратимое
движение. Его лицо, искаженное гримасой усилия, побагровело. Обессиленный,
он упал на живот, судорожно хватая воздух широко раскрытым ртом.
Потолок опускался все ниже и ниже, и они уже лежали, стараясь вжаться в
пол, спрятаться от чудовищного пресса. Секунды загустели, растянулись,
отсчитываемые судорожными ударами сердец. Мысли уже не повиновались им.
Подстегиваемые страхом, они метались в головах людей, взрываясь то одной,
то другой ярчайшей картиной их жизни, жизни, с которой космонавты должны
были теперь расстаться.
Потолок коснулся спины Надеждина, и вместе с этим прикосновением он
обрел какое-то странное спокойствие.
Послышался еле уловимый свист, и все три космонавта каким-то шестым
чувством догадались, что опасность миновала.
Еще не веря предчувствию, они подняли головы и увидели, что потолок уже
возвратился на то место, где он был каким-нибудь получасом раньше.
Несколько секунд космонавты молчали, не в силах подняться. Но вот
странные зыбкие мгновения прошли, и горячая, буйная радость возвращения к
жизни захлестнула экипаж "Сызрани".
- Ну что? - торжественно крикнул Густов. - Чей горб спас вас?
- Твой, твой, Володя, - согласился Марков. - Это ты напугал их, став на
четвереньки.
Лицо Надеждина медленно расплывалось в неудержимой улыбке. Командир
"Сызрани" сгреб в охапку товарищей и даже попытался приподнять их над
полом.
- Хватит, Коля, - крикнул Марков, - подумай о командирском авторитете!
Надеждин отпустил товарищей на землю, и в ту же секунду открылась дверь
и в зал вошел робот. Он подошел к космонавтам, внимательно осмотрел их
передней парой огромных глаз и протянул руку Густову.
- Очень приятно, - сказал Густов и, в свою очередь, протянул руку.
Робот обхватил ее своей клешней, и Густов скривился от боли. Он
попытался выдернуть руку, но не мог.
- Эй, - проговорил космонавт, - поосторожнее!
Но робот, казалось, не обращал на его движения и возгласы ни малейшего
внимания.
Он оттащил Густова на несколько метров от товарищей, и вдруг тот
закричал. Лицо его исказилось. Он поднял свободную руку, чтобы оттолкнуть
от себя голубовато-белое существо, но и его вторая рука оказалась
захваченной клешней робота.
В то же мгновение Надеждин, а за ним и Марков бросились на робота,
осыпая его ударами и пытаясь свалить с ног, но он, казалось, даже не
замечал их. Он был массивен и, по всей видимости, обладал огромной силой.
Надеждин схватил его двумя руками за шаровидную голову, попытался отогнуть
ее, но не смог.
- Бросьте, хватит, - хрипел Густов.
Так же неожиданно, как вошел, робот разжал свои клешни, повернулся и
преспокойно вышел из зала.
Космонавты долго смотрели ему вслед. Страх за товарища и ярость
короткой схватки медленно уходили, оставляя за собой глубочайшее
изумление.
Все еще прерывисто дыша, Марков сказал:
- Чего ждать теперь? Начнет подниматься пол? Или сжиматься стены? Или
робот начнет обнимать нас по очереди?
Густов молча пожал плечами, растирая вспухшую ладонь.
2
Кирд номер Двести семьдесят четыре возвращался домой. Он шел по улице,
выбирая кратчайший маршрут. Он шел не спеша, тем наиболее экономным и
размеренным шагом, каким ходят все кирды, не выполняющие во время движения
какого-либо приказа. Войдя в дом, он поднялся на третий этаж, прошел по
длинному коридору, по обеим сторонам которого располагались одинаковые
загончики, открыл дверь своей крошечной комнаты без окна, пространства
которой хватало как раз для того, чтобы он мог стоять. Привычным жестом он
открыл у себя в правой стороне живота небольшую дверцу, вытащил провод
подзарядки своих аккумуляторов и включил вилку в штепсель. Затем левой
рукой нажал кнопку отключения активного сознания на груди и погрузился в
небытие.
Это был не сон, в который входят медленно и постепенно, и мир
становится зыбким, теряет четкие очертания и логическую связь вещей. Это
небытие, которое поглотило кирда в то самое мгновение, когда ток перестал
питать его мозг.
У Двести семьдесят четвертого не возникало желания обождать с нажатием
кнопки хотя бы несколько секунд. Бытие или небытие были ему безразличны, и
он расставался с сознанием так же естественно, как выполнял все то, что
составляло жизнь кирдов.
Он почти не расходовал энергию в выключенном состоянии, и лишь дежурный
вход команд связывал его с миром. Так он простоял в своем закутке всю ночь
и, может быть, простоял бы еще много дней и ночей. Но вот бодрствующий
участок его мозга получил приказ приготовиться. Этот телеприказ, проникнув
в Двести семьдесят четвертого, включил ток и замкнул контакты сознания.
Подобно выключению, включение было мгновенным. Но он не начал
вспоминать то, что случилось вчера, и не думал о том, что случится
сегодня. Просто в логических цепях его мозга начал пульсировать ток.
Кирд номер Двести семьдесят четыре был готов к выполнению команд. Он
отсоединил себя от источника подзарядки и спокойно стоял, ожидая
дальнейших приказов. Вернее, не спокойно, а неподвижно, ибо спокойствие
или отсутствие его были неведомы кирдам, так же как и другие чувства.
Через несколько минут Двести семьдесят четвертый получил второй приказ
явиться в Центральную лабораторию для изучения находившихся там трех живых
объектов. Он должен был снять их энергетические характеристики и провести
сравнительный анализ их реакций на внешнюю среду.
Двести семьдесят четвертый зафиксировал полученные приказы, вышел на
улицу и направился к круглому зданию Центральной лаборатории. На этот раз
он шел быстро, как ходят кирды, выполняющие приказ. Его совершенный мозг
на ходу составлял план экспериментов, перебирал подходящие аналогии,
оценивал, отбирал из своей гигантской памяти то, что могло пригодиться для
выполнения приказа.
Думая, он никогда не употреблял слова "я". И не из-за отсутствия этого
слова в языке кирдов, а потому, что у него никогда не возникало
потребности в нем. Он не ощущал своей индивидуальности. Он, разумеется,
знал, что кирд Двести семьдесят четыре - это он, и мгновенно выполнял все
приказы, адресованные ему, но он был скорее частью единого организма,
единой организации и не нуждался в слове "я". Но несмотря на свой
высокоразвитый интеллект, он никогда не анализировал проблемы
индивидуальности, ибо он ни разу не получал от Мозга приказа изучить эту
проблему.
Двести семьдесят четвертый шел по улице, торопясь к зданию лаборатории.
На перекрестке он остановился у приземистого здания проверочной станции,
подождал, пока стоявший перед ним кирд освободит место, и подключился к
контрольному стенду. Проверочные импульсы тока мгновенно пронеслись по
логическим цепям его мозга, и красный огонек над стендом показал, что
Двести семьдесят четвертый не имеет дефектов и может выполнять приказы. Ни
один кирд не мог начать рабочий день, не пройдя проверки. Если, как это
изредка бывало, над стендом вспыхивала не красная, а зеленая лампочка,
испытуемый переходил в соседнее помещение, где несколько кирдов быстро
демонтировали его, отправляя разобранные части на переработку. Кирды
никогда не ремонтировались, так как ремонт сложнейшего мозга был более
трудоемким процессом, чем изготовление нового.
Двести семьдесят четвертый не обрадовался красной лампочке и не
огорчился бы, увидев зеленую. Разумеется, он знал бы в таком случае, что
подлежит демонтажу и переработке, и сам перешел бы в соседний зал, где его
разобрали бы на части. Мало того, пока демонтажники не извлекли бы из него
аккумуляторы, он сам бы начал отсоединять свои нижние конечности, помогая
им. И ни разу, ни на мгновение в его совершеннейшем мозгу не шевельнулась
бы мысль о том, что вот-вот он перестанет существовать, исчезнет навсегда.
Для кирдов не существовало смерти, как не существовало рождения, для них
никогда не было ни начала, ни конца. Существование, самосознание не давало
им радости, но не причиняло и горя. Жизнь каждого кирда была абсолютно
похожа на жизнь остальных кирдов, и, исчезая, он не терял ничего своего,
ничего того, что было бы связано именно с ним, только с ним. Поэтому-то
они воспринимали демонтаж как нечто вполне естественное, будничное, не
требующее особого анализа и размышлений.
У входа в лабораторию Двести семьдесят четвертого поджидал Шестьдесят
третий. Быстро и четко он сообщил ему о результатах вчерашних
экспериментов, а также об уже расшифрованных словах незнакомых объектов.
Кирд вошел в круглый зал. На полу сидели три существа, которые
мгновенно вскочили на ноги и уставились на него. "Всего два глаза, низшая
ступень развития техники", - подумал Двести семьдесят четвертый. Он не
испытывал ни любопытства, ни удивления, ни страха, он вообще никогда
ничего не испытывал. Его мышление было безукоризненно рационально, логично
и стройно. Он думал, но не чувствовал. Хаотические эмоции не мешали его
мозгу решать сложнейшие задачи. В великолепном мире математического
анализа не было места для всеразрушающего вихря страстей.
Три испытуемых объекта стояли и смотрели на него.
- Вы люди, - сказал медленно Двести семьдесят четвертый, мгновенно и
безошибочно отыскивая в своей бездонной памяти сведения, только что
сообщенные ему Шестьдесят третьим. - Так вы называете себя.
Кирд смотрел на людей и отмечал странности их поведения. Они широко
раскрыли глаза и рты, посмотрели друг на друга, и лица их почему-то
исказились. Вокруг глаз побежали маленькие морщинки, а сами глаза резко
сузились. У мягкого выступа с двумя отверстиями внизу тоже образовались
две глубокие складки, а горизонтальная прорезь, очевидно энергетический
вход, приоткрылась, обнажив твердые белые образования.
Двести семьдесят четвертому понадобилось всего несколько секунд, чтобы
проанализировать реакцию людей на произнесенные им звуки. Реакция была
лишена какого-либо смысла. Получив информацию, интеллект может либо
запечатлеть ее, либо, если он считает ее ненужной, отбросить. Эти же люди
проделали массу излишней работы, затратили излишнюю энергию. Разве что они
сохраняли информацию, деформируя мягкий покров своих лиц. Но это было
маловероятно, так как, очевидно, такой способ хранения информации не
обеспечивал даже минимальной емкости памяти. К тому же эти искажения не
оставались неизменными, а все время скользили, менялись, исчезали и снова
появлялись.
Люди что-то возбужденно говорили ему, друг другу, делая массу
нерациональных и явно бессмысленных движений конечностями, головой и
корпусом. Но кирд, глядя на них, думал о том, что передал ему Шестьдесят
третий о результатах вчерашних экспериментов. Тот тоже отметил целый ряд
странных реакций, особенно при опускании потолка, и пришел к выводу, что
люди находятся на довольно низком уровне интеллектуального развития.
Интеллект прежде всего характеризуется рациональностью. Эти же существа
систематически реагировали на внешний мир в высшей степени сумбурно.
Естественно, что при опускании потолка они не знали, где он остановится.
Они вполне могли предположить, что будут раздавлены. Но для чего множество
слов, повышенная частота дыхания, явно бессмысленная попытка удержать
потолок спиной? Разве может так реагировать интеллект на приближение
небытия? Совершенно очевидно, что мышление их примитивно, как и их общая
конструкция. Может ли существовать цивилизация, когда ее носители все еще
находятся на биологическом уровне развития, как растения? Когда их тела
слабы и обладают ничтожной прочностью?
Двести семьдесят четвертый еще раз внимательно посмотрел на людей и
приступил к дальнейшим экспериментам. Пожалуй, именно реакция на опасность
пока что наиболее понятна. Очевидно, ее нужно исследовать подробнее, а
потом сделать полную запись содержимого их мозга.
"Вот еще, - подумал Двести семьдесят четвертый, - они теперь все время
показывают пальцами на щели на своих лицах и произносят слово "есть".
Поскольку движения и слово повторяются, они вряд ли случайны. Очевидно,
они пытаются привлечь мое внимание. Что это может значить? Они в чем-то
нуждаются. Очевидно, в энергии. А раз структура их биологическая, низшего
типа, они лишены аккумуляторов и должны восполнять потерю энергии каким-то
другим способом. Ясно, что на корабле у них должен быть запас нужной для
них энергии. Значит, нужно отправиться на корабль, чтобы принести им их
"есть". Слово "есть", должно быть, и означает их энергетический источник".
- Послушайте, ребята, - задумчиво сказал Надеждин, - у вас нет
ощущения, что все эти идиотские штучки имеют свою логику? Вам не кажется,
что они нас просто изучают? Как каких-нибудь инфузорий? Я все время
чувствую себя так, словно я зажат между двумя предметными стеклышками и на
меня направлен объектив микроскопа.
- Ну я, положим, под микроскопом себя не чувствую, - вздохнул Густов и
посмотрел на руку, на которой еще оставались следы металлического
рукопожатия. - Скорее под асфальтовым катком. К тому же вообще нельзя
изучать живое существо, которое умирает с голоду.
Послышался легкий шорох, и открылась дверь. Вошедший кирд положил перед
ними несколько знакомых синих сумок со словом "Сызрань" на каждой из них.
Дрожащими от нетерпения руками они раскрыли сумки и увидели в них свои
пищевые рационы.
- Нет, они все-таки толковые ребята! - крикнул торжествующе Густов,
раскрывая обеденную коробку. - Кое-что они смыслят.
Они ели, обменивались шутками, и настроение их улучшалось с каждой
минутой. Кончив обед, они заметили, что дверь осталась незатворенной.
- А что, если нам попробовать выйти? - нерешительно спросил Марков. -
Или не стоит? Здесь по крайней мере мы уже знаем, чего ждать...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг