фон, как при включенном, но молчащем приемнике. Я посылаю приветствие.
- Как?
- Я не могу объяснить. Я ничего специально для этого не делаю. Я как бы
направляю животному какой-то теплый мысленный заряд. И животное, если оно
в духе, отвечает мне таким же приветствием. На человеческом языке это
выглядело бы так примерно: "Я рад тебя видеть". - "И я тоже". Животные
ведь, как правило, необыкновенно отзывчивы на теплоту, прямо тянутся тебе
навстречу. Посылаю потом заряд заинтересованности, ну, как бы интересуюсь,
как дела. Слон отвечает видеообразом: "Есть хочется, я бы поел сейчас. У
тебя в кармане нет ли чего-нибудь вкусненького?" Я отвечаю извинительным
видеообразом: "Пустые карманы, пустые руки". Слон отвечает: "Жаль. Ну,
ничего". Спрашиваю, как выступления. "Надоело, - говорит, - одно и то же".
- Минуточку, минуточку, - Иващенко так и подался вперед, чуть не упал
со стула. - Это безумно интересно. До сих пор вся ваша беседа шла, как вы
говорите, на уровне видеообразов. Более или менее конкретные образы на
соответствующем эмоциональном фоне. А вот такой ответ, что вы только что
привели, мол, "надоело, одно и то же" - это уже более абстрактная мысль.
Как вы поняли ее?
- Гм... Вот вы спросили, и я думаю, как вам ответить. Но когда я стоял
рядом с Бобом - это самый молодой слон в группе, - у меня не возникало
никаких сомнений в том, что он мне сообщает. Сейчас, когда я пытаюсь
объяснить себе и вам, как я понял мысль Боба, мне кажется, что она
состояла из видеообраза Боба на манеже и эмоционального фона скуки. Но как
я воспринимаю этот фон, как я знаю, что это скука, - объяснить я вам не
умею. Ни вам, ни себе.
- Но во время общения с животным, вы не испытываете трудностей
понимания? - спросил другой член Совета. На жетоне его на груди я прочел:
доктор Кэмпбел.
- Ни малейших, - пожал я плечами.
- Будь то слон или, скажем, птица?
- Да, мне приходилось беседовать и с гусем:
- Удивительная способность, - сказал доктор Кэмпбел. - А что говорят по
этому поводу ученые - специалисты?
- Специалисты ничего не говорят.
- Как так?
- Очень просто, - пожал я плечами. - Приятель притащил меня к одному
известному этологу, так тот и слышать и видеть ничего не желал - не может
быть, потому что этого не может быть. Больше я ни в одной лаборатории не
был.
- Я вас понимаю, - кивнул доктор Иващенко. - Когда я пытался
рассказывать ученым коллегам о вас, реакция была примерно такой же. Но бог
с ними, с неверующими. Речь идет о другом. Вы, наверное, догадались, к
чему этот визит и весь этот разговор.
- Да, - сказал я.
- Мы отдаем себе отчет, товарищ Шухмин, что значит отправиться на чужую
планету, одному, совершенна одному, и пробыть там минимум полгода, помогая
почта совершенно незнакомым нам эллам в чем-то, чего мы опять-таки не
знаем. Одиночество, опасность, постоянное нервное напряжение. Это минусы.
А плюс только один - ощущение своей полезности, нужности...
- Мы хотим, чтобы вы знали: ни малейшего давления на вас мы оказывать
не хотим, - сказал профессор Танихата. - Решение ваше и только ваше. Мало
того, если вы решите не лететь, никто никогда не упрекнет вас. И это не
пустые слова... Даю вам слово. Я первый пойму вас, даже если вы не станете
объяснять нам причины отказа.
Конечно, решение должен был принять я. И, конечно, никто никогда не
упрекнет меня за "нет". Даже Ивонна, потому что она смотрела на меня
широко раскрытыми глазами, и в них я читал: не бросай меня. Как я останусь
одна? Кто будет смотреть на меня снизу во время выступления и кто будет
делать мне очередные предложения руки и сердца?
Но то они. А я? Я сам? Конечно, здравый смысл тихонько похлопает мне в
ладоши, правильно, мол, сделал. Бросить теплую родную Землю, бросить уже
ставший домом цирк, бросить Ивонну, бросить своих зверушек. И ради чего?
Каких-то нелепых молчаливых эллов, которых я в глаза не видел и видеть не
хочу. Вселенная бесконечна, в ней неисчислимое количество обитаемых миров,
и если начать всем помогать... Чего ради? Я не эгоист, я рад помочь
ближнему, но какие же они ближние, эти бесконечно далекие абстрактные
существа. Чего ради? Ради призрачного ощущения своей полезности? Так ты и
на Земле можешь быть полезен. Ты и так полезен.
О, здравый смысл умеет уговаривать! Миллионы лет оттачивает он свое
красноречие. Смотрите, пропадете, сгниете без меня.
Ну а совесть? Разве не начнет она выползать со скорбным стоном в тихие
минуты, когда ты один на один с собой? Не начнет вздыхать: не помог, не
помог. Нарушил великий закон нашей жизни - каждый должен стремиться помочь
каждому.
Конечно, здравый смысл громок и самоуверен, а у совести голосок тонкий,
и чаще всего она не умеет витийствовать, а шепчет косноязычно.
И все же, и все же... Все почтительно молчали, и я вдруг услышал в
голове ту же беззвучную гулкость, что слышал при разговорах с животными.
Но теперь животных не было, были лишь люди: пять членов Космического
Совета, три члена семейства Черутти и клоун Жюль Чивадзе. Я никогда до сих
пор не читал человеческие мысли, скорее наоборот. Но сейчас гулкая тишина
все росла, надувалась шаром в моей голове и вдруг лопнула с легким
шорохом, и я услышал, да, услышал мысли людей.
"Откажется, - думал Танихата, - это невыполнимая просьба..."
"Он долго молчит... - думал доктор Кэмпбел. - Странное молчание. Уж не
собирается ли он..."
"Неужели он скажет "да"?" - думал доктор Иващенко.
"Юра, ну что же ты, это же страшно, ты можешь погибнуть, нет, нет,
нет", - думала Ивонна.
Да, думать, в общем-то было не о чем. Все это понимали. И я тоже.
Просьба безумная.
- Я решил, - сказал я. - Я вынужден сказать "да".
Что такое, что за вздор, я же хотел сказать "нет"! Я твердо решил
сказать "нет". Я и губы чуть растянул, и кончик языка прижал к верхним
зубам. Что за вздор?
- Юрка! - кричала Ивонна. - Юрка!
Я не понимал, что было в этом крике: то ли отчаяние и горе, то ли
гордость за меня, то ли то и другое вместе.
- Товарищ Шухмин, - пробормотал профессор Танихата, и в его
непроницаемых японских глазах блеснули - или мне показалось? - слезы.
- Браво! - крикнул доктор Иващенко. - Знай наших!
- Это безумие, это безумие, - бормотал доктор Кэмпбел и улыбался при
этом светло и торжественно.
А я молчал, и грудь холодил восторг безумия, и здравый смысл, здравый
смысл, а не совесть, громко и жалобно стонал. Потом, потом пусть сводит со
мной счеты старый мудрец здравый смысл. Сейчас я воспарил, первый, может
быть, раз в жизни воспарил, а стало быть, жизнь моя уже не может быть
никчемной. И какие бы глупости ни делал я раньше, как бы ни был глуп и
нерешителен - все пошло горючим в костер, который и вознес меня сейчас
жарким своим пламенем к человеческому званию.
Шухмин замолчал и долго сидел с закрытыми глазами, словно даже
воспоминание об этих минутах утомило его. И я молчал. Я давно забыл о
книге, забыл, для чего я здесь, и лишь диктофон в моих руках напоминал о
деле.
Шухмин вздохнул глубоко, усмехнулся:
- Коля, - сказал он мне, - вы видите, я стараюсь рассказывать вам все
без прикрас. И я очень прошу вас, избегайте в своей книге восклицательных
знаков. Всяких там высоких слов вроде "геройство" и "подвиг". Достаточно я
от других их наслышался. Никакое это не было геройство, и не было никакого
подвига. Так все просто сложилось. Сам не знаю, как.
Ну, назавтра я встретился с доктором Трофимовым, который возглавлял
экспедицию, побывавшую на Элинии. Он рассказал мне все, что знал, показал
снятые там пленки. Атмосфера планеты соответствует земному среднегорью,
вода в изобилии. Специальная бригада начала готовить для меня запас
суперконцентрированной пищи, медикаментов, одежды.
Еще через два дня я уже лежал в кресле и смотрел на экранчик монитора,
на котором в легкой голубой дымке стремительно уменьшалась родная Земля.
На этом симпатичном шарике остались все, кто был мне дорог: мама, Ивонна,
звери. Я гнал от себя картину проводов, я отталкивал ее от себя. Там я не
сдерживался, потому что знал: никакая сила не удержит слезы, они катились
и катились по щекам, и на горло был надет зажим. Я не мог даже проглотить
эти слезы. Последний раз я увидел их с площадки стартовой башни. Две
крошечные фигурки внизу. Сердце мое тянулось туда, к ним. Оно не хотело
расставаться.
Но здесь, на "Гагарине", мне не хотелось, чтобы меня видели
заплаканным.
Сказать, что я страшился предстоящего, - значит не сказать ничего. Я
испытывал тоскливый ужас больного, которого катят на каталке в
операционную на операцию, во, время которой мало кто выживает. Этот ужас
анестезировал меня, я буквально одеревенел. Поздно, уже поздно. Мышцы не
слушались. Не соскочить с этой бесшумной проклятой качалки, которая
неуклонно катит меня к операционной. Поздно.
Почему, почему я брякнул это безумное слово "да"? Кто тянул меня за
язык, который я прижал к верхним зубам, чтобы сказать "нет"? Прекрасное
слово "нет", такое простенькое словцо, почему я не смог произнести его? Я
бы расчесывал сейчас густую шерсть Путти и Чапы, и Чапа смотрела бы на
меня своими желтыми глазами и просила бы: ну почеши еще бок, что тебе,
жалко? А вечером я сделал бы Ивонне тридцать седьмое предложение, и она
сказала бы: я должна начать делать зарубки на палке, как Робинзон Крузо, а
то я могу потерять счет.
Ко мне подошел один из членов экипажа космоплана, улыбнулся и сказал:
- Товарищ Шухмин, вы останетесь бодрствовать или предпочитаете впасть в
спячку?
- То есть проспать всю дорогу?
- Да, - улыбнулся высоченный белокурый красавец. - Как медведь в
берлоге. Большинство, правда, предпочитают работать. Все, что обычно
откладывается на, нашей суетной Земле. Но некоторые выбирают спячку.
- Да-да! - вскричал я с таким жаром, что красавец удивленно посмотрел
на меня. - Только спячка.
- Тогда я провожу вас к экспедиционному врачу.
Удивительно было погружение в этот гипотермический сон. Ведь при
обычном засыпании никогда нельзя точно уловить границу между
бодрствованием и сном. Она зыбка, размыта. А здесь похоже было, что кто-то
медленно гасит свет, и темнота плавно плывет ко мне, вот она уже близко.
Сейчас коснется меня, уже - я понял, что сплю.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Мне показалось, что я открыл глаза от острого чувства голода, но потом
мне объяснили, что сначала меня вывели из зимней спячки, а уже после этого
я почувствовал спазмы голода. Все хотят есть, просыпаясь. Хотя все
жизненные процессы резко заторможены, все-таки они протекают. Пусть
медленно, но я дышал, пусть медленно, но обмен веществ в моем организме
продолжался.
Кроме голода, я испытывал странную легкость духа, почти эйфорию. Как
будто гипотермический полуторамесячный сон выморозил из меня весь страх. А
может быть, виной тому была фантастичность всего, что произошло со мной.
От невообразимых толщ пространства, отделявших теперь меня от Земли, до
невообразимости того, что ожидало меня. Ужас ведь тоже требует, наверное,
каких-то координат. Вот здесь нисколечко не страшно, а вот здесь уже чуть
боязно. У меня не было никаких координат. Восемьдесят килограммов
человеческой плоти, заброшенных в безбрежность космоса. Ни верха, ни,
низа, ни право, ни лево, ни опасности, ни безопасности, ни горячо, ни
холодно.
Но особенно раздумывать обо всех этих материях было некогда, потому что
мы приближались к Элинии.
Командир корабля сказал мне:
- Высадка через шесть часов. Мы высадим вас не с космоплана, а
автоматическим спускаемым аппаратом. Мы радировали, вас встретят.
- Но я же...
- Не волнуйтесь. Вам делать ничего не нужно. Абсолютно ничего. Сядете в
кресло, а потом, когда люк откроется, выйдете. Мы вернемся за вами через
полгода.
- А если...
Командир корабля улыбнулся:
- Юра, - сказал он, - простите меня за фамильярность, но я почему-то
захотел назвать вас Юрой. В нашем деле столько "если", что мы их даже не
считаем. Мы их выносим за скобки. В конце концов, мы не на галерах с
рабами, прикованными к веслам. Мы сами выбрали свою профессию. И вы, Юра,
сами согласились на свою миссию. И забудьте поэтому слово "если". Не
считайте их, а то у вас больше ни на что не останется времени.
- Слушаюсь, товарищ командир, - сказал я.
- А сейчас маленькая традиционная церемония. Пройдем в кают-компанию.
В кают-компании собрались все члены экипажа и экспедиции, которая
следовала дальше. Капитан поставил меня в центре, и все стояли молча и
смотрели на меня, словно заряжали человеческим теплом. Я готов был
поклясться, что они переливали в меня свою энергию. Мне стало жарко,
сердце билось сильно. А потом они подняли меня на вытянутых руках и так
держали, и у меня предательски пощипывало горло и затуманивались глаза. И
гордо мне было на душе и томительно.
Они медленно опустили меня на пол, и каждый пожал мне руку.
Через шесть часов я уже выходил из спускаемого аппарата.
Я читал в отчете экспедиции о том, что на Элинии преобладают
желтовато-оранжевые тона. Я видел пленки. Но одно дело читать и смотреть
снимки, другое - самому очутиться вдруг в оранжевом мире. И почва под
моими ногами была буровато-коричнево-оранжевого цвета, оранжевой была
растительность, оранжевыми были облака, блиставшие в бледно-голубом,
словно выцветшем небе. На какое-то краткое мгновение память вдруг извлекла
из самых своих глубин детский рисунок, что века назад я нарисовал при
поступлении в Кустодиевку. Там тоже были космонавты на фоне оранжевой
планеты. Совпадение? Или провидение детского ума?
Но то был старый рисунок, а тут надо было как-то реагировать на новый
оранжевый мир. Уже не на бумаге: Уже не подвластный моим карандашам и
кисточкам.
Оранжево светились глаза эллов, медленно подходивших к спускаемому
аппарату. И их я видел на голограммах, снятых Трофимовым. Но какие
фотографии могли передать острое чувство нереальности, нахлынувшее на меня
при виде этих высоких трехглазых существ, медленно шедших ко мне с широко
раскрытыми, словно для объятий, руками. Они шли медленно и молча.
Казалось, они плыли над оранжевой своей землей в тихом танце.
И это беззвучное скольжение трехглазых существ, раскрывавших навстречу
мне объятия, вдруг наполнило меня твердой уверенностью, что я сплю. Сейчас
я открою глаза, и легкие движения век заставят мгновенно исчезнуть этот
выдуманный оранжевый мир. Подскочат ко мне Путти и Чапа, ревниво зашипит
Тигр, и кухонный автомат проскрипит своим несмазанным голосом: завтрак
готов. И я начну ежеутреннее маленькое сражение со все еще сонными своими
мышцами...
Эти земные воспоминания были столь плотны, ощутимы, что я непроизвольно
закрыл и открыл глаза, почти уверенный, что окажусь дома. Даже не почти.
На какое-то короткое мгновение я был уверен, что смою оранжевый мир
движением век. Но он не исчез.
Эллы остановились в нескольких шагах передо мной, и я непроизвольно
сказал:
- Здравствуйте.
Эллы опустили руки и сказали:
- Здравствуйте.
Голоса их были тихи, и приветствие словно прошелестело над нами. Они
стояли, молча уставившись на меня, и у меня в голове вдруг пронеслось
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг