ненависти, забыл о странности слов корра.
- Как тебе объяснить? Неживые - это неживые. Они умные и добрые. Они
научили нас добру. Они сказали: вы, корры, уже не животные, но вы еще не
стали разумными существами. Они учили нас многим вещам и сказали:
научитесь делать добро другим, тогда в вашем существовании появится смысл,
и вы перестанете быть животными. Вот вы давно, например, живете рядом с
трехглазыми. Они страдают, лишенные имени. Вы можете помочь им. Как? -
спросили мы. Приносите их к нам, и мы вместе будем учить их, как стать
разумными, как получить имя, как осознать себя.
- И вы поверили неживым? - спросил я в смятении, ибо меня одолевало
множество чувств разом: и недоверие, и возмущение, и ненависть, и
непонимание.
- Что значит поверили? Разве можно не верить словам? Слова - великий
дар. Неживые умны. Они знают, почему в небе стоят сияющие облака, почему
при заходе солнца подымается ветер, почему все живое должно стремиться к
разуму. Разве неживые ошибались?
- Но почему ты не спросил меня, хочу ли я стать другим?
Корр радостно и хитро прищурил глаза:
- Неживые говорили нам об этом. Они твердили: живые существа, которые
не стали по-настоящему разумными, часто не понимают, что делают. Они не
осознают себя, потому что разум их слаб. Они не понимают, что нужно
стремиться к усовершенствованию. Мы сказали, что не совсем понимаем, и они
терпеливо объяснили нам: вот, например, у тебя, Курха, рождается детеныш.
Вскоре он уже может ползать, у него открыты глаза. Но он еще не понимает,
что заползать в развалины опасно. А ты, Курха, знаешь, куда детенышу
можно, а куда нет. Вот эллы и похожи на детенышей, они живут своим стадом
и не понимают, как нужно жить. И вы, корры, должны помочь трехглазым. Это
ваш долг. Понимаете? Мы поняли, не сразу, но поняли. И гордились новым
пониманием. Теперь у нас был долг. Мы уже не бегали бессмысленно по лесам
и развалинам, у нас был Долг.
Мы были благодарны неживым, которые научили нас мудрости, добру и
долгу, и стали называть их господами. Они и есть наши господа.
Я был потрясен, у меня не было сил спорить, я лишь спросил корра:
- Курха, когда ты притащил меня, ты видел, что мне плохо?
- Конечно. Я видел, как ты страдал. Но я был готов: неживые
предупредили нас. Мудрость всегда рождается в муках, сказали они, добро,
чтобы появиться на свет, должно пробиться сквозь злобу, как продираешься
сквозь чащи колючника, когда ищешь съедобные корни. Дурные обычаи не хотят
уходить и умирают с громкими стонами. Тысячу раз я мучился, глядя на твои
страдания, но я помнил: мудрость рождается в муках. Я знал, что помогаю
тебе, и это знание поддерживало и успокаивало меня.
- Значит, - спросил я корра, - вы считаете, что мы, эллы, похожи на
несмышленых детенышей, что мы не понимаем, что нам нужно?
- Конечно, - ответил он убежденно.
- Но на основании чего? Мы ведь давно живем бок о бок. Вы же видели,
что у нас есть город зеркальных стен. Вы же видели, что мы умеем летать,
когда находимся рядом со своими жилищами. А вы были животными, которые не
умеют даже строить дома. Так, Курха?
- Да, - кивнул корр. - Но у вас же нет имен.
- И этого достаточно, чтобы считать нас неразумными детенышами?
- Неживые объяснили: у вас не только нет имен, вы даже не живете,
потому что не осознаете себя. Вы пленники своей стан. Стая держит вас в
рабстве, и вы даже не знаете, что вы рабы. Нужно ли помочь рабу
освободиться, если он не знает, что раб, и не хочет свободы?
- Ты говоришь о рабах, Курха, а сами вы называете неживых господами.
- В знак любви и благодарности, только в знак любви и благодарности. -
Курха смотрел на меня терпеливо и безмятежно, твердо убежденный в правоте.
- Поешь, - сказал он, - ты давно не ел и ослаб. Мы знаем, что больше всего
вы любите багрянец, и мы собрали много корней для тебя.
Я действительно был голоден и ел с жадностью. Мысли мои метались в
смятении, как мечутся летучие стражи развалин, когда их потревожишь. То
мне казалось, что я бы с наслаждением впился зубами в шею корра, вырвал
его круглые безмятежные глазки. И непривычная ненависть была горяча и
неожиданно сладостна. То я повторял его слова о рабах, не знающих, что они
рабы, и слышал несокрушимую уверенность Курхи в правоте. И легчайшая тень
сомнения скользила надо мной.
Да, говорил я себе, нам хорошо в Семье, и нам не нужно имен, потому что
все мы - одна Семья. Теперь я знаю, что я - это я. Мне все еще страшно и
холодно, как бывает холодно на утреннем ветру, когда тело не прикрыто
одеждами. Но зато я думаю. Один. Сам сражаюсь с мыслями, пытаюсь ловить
их, отпускать, сравнивать, выгонять, звать к себе.
Когда я был в Семье, я тоже думал. Но не сам. Все вместе. Всей Семьей.
Наши общие мысли были неторопливые, размеренные, как волны, что набегают
на берег длинными, плавными валами. Я не звал их, потому что меня не было.
Мои же собственные мысли оказались непослушными и плохо управляемыми. Они
мне казались самостоятельными маленькими созданьицами. Они толкались,
сцеплялись, боролись, и от их борения мне все время казалось, что в мозгу
моем стоит грохот.
Постепенно я научился кое-как управляться с ними. Это было нелегко.
Зовешь, зовешь какую-нибудь мысль, а она, как назло, прячется, а вместо
нее появляется какая-нибудь другая, незваная. Кажется, вот наконец поймал
нужную мысль, а она вдруг махнет хвостиком и незаметно выскальзывает,
хоронясь в темных уголках разума.
Я понял, что с ними нужно обращаться осторожно, нужно быть терпеливым,
не подгонять их, и тогда они послушно приходят и подчиняются твоей воле.
Это тяжкое занятие, но есть в нем странная сладость.
Ты хочешь назад, в Семью? - спрашивал я себя и тотчас же отвечал себе:
что за вздорный вопрос! Ну конечно же! Но отвечая, знал, что, вернувшись в
Семью, я бы жалел о рожденном в муках своем "я" и страдал, может быть,
больше, чем при получении имени.
Я познакомился с неживыми. Они прикатывались ко мне каждый день,
расплющив свои шары и подолгу говорили со мной. Они терпеливо отвечали на
все мои вопросы, потому что вместе с рождением моего "я" во мне родилась
ненасытная жажда знать. Всегда ли эллы были такими же, как сейчас? Если
всегда, как они могли тогда построить дома с зеркальными стенами, потому
что теперь мы не знаем, для чего нужны эти стены, в которых всегда
отражаются облака. Как мы научились летать, потому что нет у нас
понимания, как мы подымаемся в воздух. Не знаем мы, почему в одном месте
подняться легче, чем в другом, а в большинстве мест мы не можем даже
оторваться от земли.
Неживые не могли ответить. Хоть у них есть имена и хоть они помнят о
своем прошлом больше, чем мы, и у них то, что за спиной, покрыто дымкой.
Чем дальше - тем непроницаемее дымка. Но они, неживые, пытаются вспомнить.
Они ненавидят эту дымку и сражаются с ней, каждый день с тщанием
перебирают свои воспоминания. А эллы плывут сквозь время тихо и
безмятежно, без бурунов и завихрений, и прошлое исчезает за их спинами,
никогда никем не потревоженное.
Неживые и сами расспрашивали меня о жизни и обычаях эллов. Почему-то
больше всего их интересует, как мы летаем. Они просили меня показать, как
я отрываюсь от земли, но я объяснял, что эллы летают лишь вблизи
зеркальных стен.
Потом они дали мне имя - Первенец. Потому что я был первый. Первый элл,
получивший имя.
Вскоре корры притащили еще двух эллов. Я помнил свои страдания и
пытался подбодрить их. Я склонялся над ними, когда они сжимались в комок
от ужаса, я гладил их, я пытался наполнить их смятенное сознание своей
уверенностью, даже той, которой у меня еще не было.
Я очень изменился. Я понял это, когда обнаружил в себе нетерпение. Мы,
эллы, не знаем нетерпения в Семье. Мы никуда не спешим, ни к чему не
стремимся, нас ничего не подгоняет и ничего не зовет. Мы безмятежны.
- Но вы ведь чувствуете боль? - спросил я.
- Да, - кивнул Первенец, - но она делится между всеми поровну.
- А радость? Вы знаете радость? Ну, допустим...
- Я понимаю. Конечно. Когда находишь много багрянца, когда чистишь
стену, и из-под пыли и грязи, что всегда стараются покрыть наши дома,
вдруг проглядывают оранжевые сияющие облака... Но и это чувство дробится
на всех. Поэтому мы не страдаем от горя и не купаемся в радости. Мы
безмятежны.
- Прости, Первенец, за расспросы. Я пытаюсь понять.
- Спасибо.
- За что?
- За то, что ты стараешься понять.
- Ты говоришь, что и боль и радость делятся на всех в Семье, и каждому
достается немного. Но зато ведь и каждый приносит боль и радость, и Семья
должна полниться этими чувствами.
- Н-нет, - неуверенно сказал Первенец. - Нет, - повторил он уже тверже,
- может, когда-то так и было, но теперь ручейки, видно, пересохли, и Семья
безмятежна.
И Первенец дальше продолжил свой рассказ:
- Я стал нетерпелив, беспокоен, раздражителен. Ну быстрее, быстрее же,
подгонял я своих товарищей по несчастью, привыкайте к тому, что можно,
оказывается, жить и без всеобщего "мы".
Можно осознавать себя.
Один, мы его назвали потом Верткий, сравнительно легко перенес второе
рождение, и мы вели с ним бесконечные разговоры.
Второй угасал на наших глазах. Мы успокаивали его, утешали,
уговаривали, показывали на себя. Ничего не помогало. Его "я" никак не
могло вырваться из оцепеневшего мозга. Он умер. Я держал его на руках, его
слабеющее сознание мерцало в моем мозгу. Я собирал все силы, чтобы выгнать
из его сознания ужас одиночества, но видел, что моих сил и сил Верткого
мало. Ему нужна была поддержка всей Семьи, он не мог жить один. Он все
понимал, что мы просили его понять. Он не спорил, он даже соглашался с
нами, что в имени, может быть, таится нечто драгоценное, что разумные
существа никогда не должны считать свою жизнь самой совершенной, что
Семья, наверное, не идеал всего живого, что "я", кроме нынешнего
страдания, может принести в будущем неведомые нам радости.
Он все понимал, и угасал все быстрее и быстрее, словно скользил с горы.
Его ум не мог жить вне Семьи. Вырванный из нее, он не мог жить. Он был
слишком слаб, чтобы противостоять окружающему миру один на один.
Я просил неживых, чтобы они разрешили коррам отвести его обратно к
эллам, что, может быть, еще не поздно спасти его. Но они уверяли меня, что
все будет в порядке, что он оправится от травмы.
В тот день они надели на нас белые браслеты. Они сказали, что кольца
придадут нам силы. Но именно в тот день третий элл, наш товарищ, перестал
быть.
Мы хотели отнести его тело и предать земле, как мы делали испокон веку,
но, когда мы отошли отсюда на сотню-другую шагов, кольца на наших руках
стали сжиматься и причинять нам боль. Мы не могли идти дальше. Но когда мы
повернули обратно, боль исчезла, потому что кольца перестали давить.
Не знаю, действительно ли неживые верили, что браслеты придают силу, но
то, что они приковывали нас прочнее цепей, было теперь бесспорно.
Я, землянин Юрий Шухмин, смотрел на печального элла по имени Первенец,
и душа моя тянулась навстречу ему. Не все, что он рассказывал, я мог
понять сердцем - слишком далека их жизнь от нашей земной жизни, но я
чувствовал, угадывал, догадывался, сквозь какие круги ада пришлось пройти
этому тихому трехглазому существу. И я опять вспомнил картинку из древнего
учебника психиатрии. Синдром капюшона. Как же, наверное, хотелось тому
бедняге спрятаться от навалившегося на него мира, накрыться с головой.
Первенец выдержал, но я чувствовал печаль и напряжение, что все еще
наполняли его.
Я подошел к Первенцу и, повинуясь какому-то древнему инстинкту, нежно
провел ладонью по его голове.
7
Неживые прикатились после своего утреннего паломничества к источнику, и
Пятый сказал мне:
- Юуран, я хотел поговорить с тобой. У нас есть план, и мне хочется
знать твое мнение.
- Слушаю, - сказал я. Что еще мне оставалось делать? Пока что все на
Элинии изливали мне свои души.
- Мы хотели бы, чтобы Первенец, Верткий и остальные эллы, что получили
у нас имя, вернулись к себе.
- Гм... Для чего?
- Они эллы. Они живут в городе Зеркальных стен. Мы не хотим держать их
у себя насильно. Они не пленники. Мы лишь помогли им получить имя.
- А белые браслеты? - Я поднял руки, и кольца скользнули вниз. - Разве
они не приковывали эллов к вам?
- Нет, Юуран, ты ошибаешься. Просто они рождались в муках, в муках
становились отдельными существами, и пока роды не заканчивались, мы
отвечали за них.
- Перед кем?
- Перед собой. Может быть, еще перед памятью наших господ, что когда-то
даровали нам жизнь.
- И вы думаете, что эллы примут пропавших? А если и примут, они смогут
жить вместе?
- Нет, конечно, не смогут они жить вместе. Не смогут, - пылко
воскликнул Пятый.
- Но тогда...
- Не смогут! И не нужно, чтобы могли. Чтобы жить вместе, прежде всего
нужно жить. А Семья эллов - это сборище призраков, безымянных теней, не
ведающих, кто они, живы ли вообще, а если живы, то зачем. Эллы с именем
принесут им свободу. А стало быть, и жизнь. Пусть не сразу, но остальные
эллы последуют их примеру. Придет время, глаза их раскроются, и они
зададут себе вопрос: а почему мы другие? Они увидят, что другие, те, что с
именем, сильнее, мудрее. И сами придут они с кроткой просьбой даровать им
имя. И будут простирать руки в мольбе научить их мудрости. И с именем они
получат мудрость и свободу.
Гм... Я начал понимать корров. В красноречии неживых было что-то
завораживающее. И хотя в моем мозгу пузырились десятки возражений, я не
мог отказать Пятому в убежденности и какой-то убедительности.
- Ты говоришь о свободе, - сказал я. - Но вы же сами проклинали
свободу, что получили после гибели хозяев.
- Это разные свободы. Мы тоскуем о наших господах, потому что мы любили
их. Любили и служили им. Сами, по своей воле. Никто не принуждал нас. Мы
любили их и служили им как свободные существа. Не неволя, а преданность
вели нас. А свобода от любви, которая обрушилась на нас после Страшного
Толчка, не радует, а гнетет нас. Мы уже объясняли тебе.
- Да, Пятый. И все же я не уверен, что эллы с именем смогут жить в
Семье, как они называют свое племя.
- И я говорю, что не смогут, Юуран. Они не смогут жить старой Семьей, а
создадут новую. Семью свободных эллов.
- Может быть, я не знаю...
- Ты полон сомнений, трои мысли бродят в твоем мозгу, как слепцы,
неуверенно, не зная, куда они идут. Почему, чужестранец? Мы ведь
перебирали пряди твоих воспоминаний и видели твой далекий мир. Он населен
разными существами, каждое не похоже на другое. Разве тебе по душе Семья,
члены которой не знают, кто они, не имеют своих мыслей, своей воли? Ответь
мне.
- Нет, Пятый, - медленно сказал я, - не по душе. Эта Семья настолько
чужда нам, что мне трудно даже сообразить жизнь в ней.
- Но откуда тогда сомнения?
- Это их Семья. Пусть странная, пусть отталкивающая для меня, но
эллов-то она устраивает, очевидно. Я не могу решать за эллов, что лучше
для них.
- Верно, Юуран, верно! - От избытка эмоций Пятый описал вокруг меня
круг. - Правильно! И мы не хотим ничего решать за других. Если завтра
корры уйдут от нас и оставят нас почти беспомощными, потому что даже с
помощью источника мы слабы и дряхлы, это их право, их решение. Пусть они
еще не совсем разумные существа, пусть они еще немножко и животные, но они
могут решать, они обладают волей. А эллы? Разве у них есть воля? А если
нет воли, своего "я", то нет и выбора.
- То, что ты говоришь, разумно. Но... не знаю... Я ведь был среди них.
Они не страдают, они спокойны. Я не знаю, как образовалась их Семья, может
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг