отражения Чапы и Путти. Я хочу сделать ей очередное предложение и прошу
пуделей успокоиться. Я так и говорю:
- Звери, замрите, я хочу сделать любимой предложение руки, сердца и
животных, то есть вас, и, пожалуйста, прочувствуйте серьезность
происходящего.
Я кладу руки на нежные и сильные плечи Ивонны, плечи воздушной
гимнастки, но по ним проходит короткая дрожь, и она прижимается ко мне
носом. Теперь мои руки у нее на спине. Спина тоже нежная и сильная, спина
воздушной гимнастки, она выгибает ее дугой, как Тигр, который
неодобрительно смотрит с кресла на наши объятия и думает: что это они
делают...
Профессор Танихата кончил говорить, и все деликатно отводят взгляды в
сторону, чтобы не подталкивать меня даже взглядом. Кроме доктора Иващенко,
которому не надо отводить взгляд. Он и без того смотрит на Ивоннину маму с
откровенным восхищением и раздувает смешно ноздри, словно собирается
броситься на нее.
Жаль, конечно, что придется сказать им "нет", что я не могу оставить
Ивонну и своих животных, что я вообще не герой, не отважный космопроходец.
Что только-только начал я подписывать договор о мире и сотрудничестве с
чертями, что сызмальства бушевали во мне и портили мне жизнь, и вовсе не
хочу я бросать все это из-за неведомых мне эллов и рисковать жизнью.
Я упираю кончик языка в верхние зубы и говорю "нет". И почему-то слышу
"да", как будто это не я, а кто-то другой, сидевший во мне, дернул в
последнее мгновение за ниточку, привязанную к языку и связкам.
- Вы знаете математику, Юрий? - спрашивает командир "Гагарина", который
почему-то сидит рядом с Ивонной и доктором Иващенко.
Мне стыдно сказать "нет", к тому же я уже боюсь, что вместо "нет" у
меня изо рта опять выскочит непрошеный самозванец "да", и все будут
показывать на меня пальцами и смеяться: смотрите, еле школу кончил,
ха-ха...
- Нет, - твердо говорю я, - только таблицу умножения. И то до семи.
- Все равно, - говорит командир "Гагарина", - вы должны представлять,
что такое вынести за скобки.
Да, хочу я сказать, конечно. Я даже знаю, к чему вы это спрашиваете.
Сейчас вы скажете, что все "если" нужно вынести за скобки.
Но я ничего не успеваю сказать, потому что ко мне идет Ивонна. Странно,
что на ней оранжевый цирковой костюм. У нее же никогда не было такого
костюма. Ах вот оно в чем дело, вдруг с ужасом и восторгом осознаю я, это
не костюм оранжевый - это в нем отражается оранжевый свет Элинии. Этого не
может и не должно быть! - кричу я себе, и тот, кто копается в моей голове,
дергает какие-то ниточки. Нет, не те, что ведут к моему языку и голосовым
связкам, а другие, и Ивонна несется в воздухе, и сердце у меня тягостно
сжато. Она выбрасывает вперед руки и ловит руки матери, и сердце мое
блаженно разжимается, и я думаю: что за странное и прекрасное слово
"ловитор".
Конечно, соображаю я, это все образы, взятые с собой с далекой и родной
Земли. Но почему же тогда рядом со мной стоит высокий и худой профессор
Трофимов? Не там, на Земле, когда он рассказывал мне об Элинии и показывал
голограммные пленки, а здесь, у темного входа в укрытие неживых.
Этого быть не может, говорю я себе, и мне вдруг хочется смеяться. Этого
не может быть - точно так говорил крошечный гномик в Калужском
университете, когда мы были у него с Пряхиным. Как же его звали? Гу? Нет,
это его гусь лапчатый, а он... Неважно. Важно то, что профессор Трофимов
стоит рядом со мной и смотрит на меня сурово и осуждающе. Почему? А, ну
конечно же, это какое-то непристойное свинство - немолодой ученый стоит, а
юный байбак валяется на охапке оранжевой зелени - оранжевой зелени!
Смешно! - и не догадывается встать.
- Простите, профессор, - говорю я. Я знаю, что нужно встать, но мышцы
почему-то не слушаются. - Но вы ведь фикция? Не обижайтесь, пожалуйста, на
фикцию. Я не хотел вас обидеть. Я имел в виду галлюцинацию. Я ведь знаю,
что вы не можете быть здесь.
Я-то знал, а мои органы чувств и понятия об этом не имели. Глаза мои
ясно видели Трофимова, его фигуру, лицо. И даже такой пустяк, как ворот
рубашки, который был номера на два больше, чем нужно, и жилистая его
загорелая шея торчала из него совсем по-детски. Может, ему покупают
рубашки на вырост? - мелькнула у меня дурацкая мысль, и я с трудом
удержался от смеха. Я понимаю вздорность предположения, но мозг мой
работает без моего участия. На что это похоже? Наверное, на езду в
электромобиле по шоссе, когда переключаешь управление на автомат и
сигналы, идущие по подземному кабелю, регулируют движение. Ты смотришь на
руль, и он, как живой, сам по себе поворачивается, когда нужно, и мотор
тихонько взвывает, прибавляя обороты на прямых отрезках.
Вот и сейчас мозг мой сам прибавляет и убавляет обороты и закладывает
виражи, о которых я и представления не имею. Я им не управляю. То есть я
еще пытаюсь удержать хотя бы рычаг переключения с автомата на ручное
управление. Я знаю, что профессор Трофимов, который рассказывал мне на
Земле об Элинии, не может стоять здесь подле меня. Я знаю - а он стоит.
Остальные появляются из-за каких-то кулис моей памяти, плавно проплывают
передо мной на вращающейся арене, а он стоит и стоит.
Внезапная догадка. Он вовсе не порождение моего воображения. Наверное,
он только что прибыл на Элинию, чтобы помочь мне. Как это я раньше не
сообразил. Надо встать, обязательно нужно встать.
- Сейчас, товарищ профессор, - торопливо бормочу я, - сейчас я встану.
Как же я сразу не сообразил, что вы... Ну, в общем, я хочу сказать...
Ура, я встал! Я стою на ногах, я одержал очень важную победу, я встал!
- Разрешите обнять вас, - захлебываюсь я словами, - честно признаться,
я изрядно устал от одиночества, да и страха я набрался предостаточно.
Я протягиваю руки и обнимаю профессора, но руки мои не встречают
сопротивления плоти, они проходят сквозь нее, как сквозь лучи
проекционного фонаря, и одна моя рука касается другой.
Но странное дело, я испытываю мгновенное успокоение. Ну конечно же, это
все фантомы, вызванные из моей памяти неживыми. Профессор словно ожидал
приговора и облегченно растаял передо мной.
А из-за кулис вылезла мама, как всегда, быстрая и решительная. Лицо ее
сосредоточенно. Она что, не видит меня?
- Мам, - шепчу я. Кричать мне не хочется, чтобы меня не услышали
неживые. - Мам, куда ты?
- Юраня, я так долго ждала тебя, все бросила и сидела, сидела, смотрела
на дверь, прислушивалась к звуку лифта и загадывала, что ты вызвал лифт,
сейчас ты войдешь в дверь. Ждала и ждала и вдруг слышу, кто-то едет на
лифте. Подбегаю к двери, открываю ее. Сейчас лифт остановится на нашем
этаже, вздохнут и чавкнут двери, скажут "пожалуйста", и ты выйдешь на
лестничную клетку. А лифт проплыл мимо. И представляешь, я чуть не
заплакала, дурочка. Ну не приехал сейчас, приедет через полчаса,
уговаривала себя, а сердце сжимается, сжимается...
Мама приложила мне руку ко лбу, и прикосновение было нежным и
успокаивающим, и теплая волна легко приподняла меня и, покачивая, понесла
куда-то вдаль. Я понял, что сплю.
Я открыл глаза с улыбкой. Надо мной сияли все те же нарисованные
оранжевые облака. Края у них были ярко-золотистыми. Постель моя пахла
тонко, и запах был незнаком, но приятен. Я был один. Я осторожно
прикоснулся к рулю и попробовал, слушается ли меня электромобиль. Я у
неживых. Меня привел, а точнее, принес к ним Варда. На руках у меня должны
быть кольца. Я поднял руки. Действительно, на запястьях были белые колечки
из неведомого материала. Когда их надевали на мои руки, они были свободны.
Сейчас они сидели плотно, и я не смог бы снять их, даже если захотел.
Вчерашняя - я почему-то решил, что сейчас утро - истома исчезла, я
чувствовал прилив энергии, голод. Где же мой рюкзак? Ага, вот он, рядом. Я
достал несколько таблеток, не глядя на этикетки, и отправил в рот.
Изумительную они мне приготовили еду: концентрат имел вкус жареного
цыпленка.
Не успел я кончить завтрак, как из-за здания выкатились неживые. Вот уж
поистине тот случай, когда слово обретает свой первоначальный смысл. Они
катились, как катится шар. Они и представляли собой шары, на которые были
надеты цилиндры с руками-щупальцами. Верх цилиндров был снабжен набором
объективов.
Я не испытывал никаких чувств. Можно было как-то реагировать на эллов.
Пусть трехглазые, пусть непроницаемые и замкнутые в мире своего "мы", но
живые существа. Можно было испытывать какие-то эмоции к коррам, этим
коричневым кентаврам, прямодушным и не сомневающимся в том немногом, что
знают. Но какие эмоции могли вызвать у меня роботы, пусть даже столь
необычной конструкции? Мама, правда, называла наш кухонный робот "дурачок
ты наш" и жалела его. Папа - тогда он еще был жив и здоров - утверждал,
что робот вовсе не дурачок, что это мама в своем постоянном стремительном
коловращении забывает дать роботу команду и бедняга изо дня в день готовит
одно и то же.
- Здравствуй, Юуран, - поздоровались со мной неживые.
- Здравствуйте... э...
- Не стесняйся. Ты сомневался, не обидимся ли мы на слово "неживые",
так?
- Да.
- А почему мы должны обижаться?
- Ну...
- Ты живой, твоя плоть непрочна и уязвима. Мы же рукотворны и прочны.
Кто же должен обижаться? Пойдем с нами, Юуран.
- Куда?
- К источнику.
- Вы пьете? Вам нужна вода?
Я услышал мысленно тихое бульканье. Сначала мне подумалось, что это
неживые проецируют в меня звук льющейся воды, но вдруг понял - это смех.
Он был мне сладостен, словно это была весточка с далекой, родной Земли.
Самое драгоценное наше земное достояние - смех.
- Вы смеетесь?
- Да, Юуран. Мы научились этому звуку, когда пронизывали тебя.
- Как это - пронизывали?
- Мы проходили сквозь твою память, чтобы понять твой язык, кто ты. Мы
слышали смех. Похоже мы это делаем?
- Ну более или менее. Но почему вы засмеялись?
- Когда ты сказал, что мы пьем. Нам не нужна вода.
- А что же тогда это за источник?
- Сейчас мы тебе объясним. Мы многое уже знаем о тебе. Мы видели
близких тебе существ, видели кусочки твоего мира. Ты же видишь перед собой
лишь странные, с твоей точки зрения, приборы или машины. Это
несправедливо. Пока мы идем к источнику, мы кое-что расскажем тебе.
Я улыбнулся. Мы представляли довольно странную процессию: десятка два
медленно катящихся шаров с покачивающимися на них цилиндрами и бывший
цирковой артист на двух ногах.
- Прежде всего ты должен научиться различать нас. Мы ведь кажемся тебе
одинаковыми.
- Да.
- Конечно, когда ты пробудешь с нами достаточно долго, ты начнешь
замечать разницу. Но мы поможем тебе. Хочешь, мы пометим себя?
- Спасибо.
- Представь знаки, которыми вы обозначаете числа.
Я представил ряд цифр, от единицы до двадцати, и к своему изумлению
увидел, как они проступили на блестящих телах роботов. Что значит настрой!
Мой сегодняшний необъяснимый оптимизм помогал мне видеть вещи прежде всего
под забавным углом: неживые, чинно катившиеся один за другим с номерами на
теле, походили на участников эстафеты.
- Теперь тебе будет удобнее.
- Спасибо. Но разве вы различные? Я имею в виду не ваши тела. На одном
может быть одна царапина, на другом - три. Ваши мозги...
- А ты думал, мы похожи на эллов? - спросил меня Третий.
Как я знал, что со мной говорил именно Третий? Не знаю. Наверное, так
же как знаешь номер канала, когда переключаешь телевизор: на несколько
секунд в углу высвечивается цифра.
- Честно говоря, да. "Мы"...
- Это страшные существа! - воскликнул Пятый.
- Почему?
- Как ты можешь даже спрашивать? Трехглазые ничего не знают и не хотят
знать. Да и как они могут хотеть, когда их нет.
- Как это нет?
- Нет! - горячо воскликнул Пятый. - Как может существовать разум, когда
он не осознает себя? Какой же он тогда, разум?
Мне вдруг стало жалко кротких эллов. Этот Пятый уж слишком суров.
Сам-то...
- Ну пусть каждый элл и не сознает себя, но все вместе-то они сознают
себя. А то, что они разумны, сомневаться никак не приходится. Они освоили
мой язык необыкновенно быстро.
- Мы тоже знаем твой язык. Это еще ничего не значит. У них не рождается
ни одной новой мысли.
- Почему?
- Ты еще спрашиваешь, Юуран! - Пятый прямо негодовал. - Как может
зародиться новая мысль у эллов, когда каждый из них - лишь бессмысленная
часть целого? Кто-то же должен первый подумать: а что если... А может, это
не так... А вдруг нужно так... Кто-то должен удивиться. А это
индивидуальное чувство. Нельзя удивиться всем сразу. Должен удивиться
один. Он должен дать удивлению разрастись в себе, превратиться в вопрос, в
мысль.
- Но почему элл, отдельный элл, не может удивиться? Он удивится, и его
удивление попадет в сознание остальных, станет общим удивлением.
- Нет, это невозможно. Нужно время. Первое удивление хрупко, его нельзя
делить. Оно исчезнет. Первоначальный импульс нужно прятать в себе. Но эллы
не могут. Их мозги не смеют функционировать на индивидуальном уровне. Они
ждут. Они лишь исполнители своей общей волн. А как может расти и
развиваться эта общая воля, когда ее не питают отдельные ручейки? Нет,
Юуран, эллы обречены. Они застыли в жалком своем самодовольстве. Они не
умеют приспосабливаться.
- И вы хотите им помочь?
- Да, - ответил Седьмой. - И поможем.
- Каким же образом? Истребив их?
Я задал этот последний вопрос и тут же пожалел о нем. Не стоит
задавать, товарищ Шухмин. Где вы и с кем имеете дело? И про наручники тоже
забывать не стоит.
- Нет, мы не истребляем их, - сказал Пятый.
- Ну, не вы, а корры. Насколько я понимаю, корры без вас ничего не
значат. Пусть корры убивают их.
- Мы не убиваем их, и корры не убивают.
- Но они же пропадают.
- Да.
- Ничего не понимаю.
- Скоро ты увидишь.
- Что?
- Трехглазых.
- Тех, которые...
- Да, тех самых. Кто исчез.
- Простите меня, непонятливого. Что за странная форма помощи -
выкрадывать, ну ладно, не выкрадывать, - поправился я, почувствовав
недовольство неживых, - пусть уводить из их городка Зеркальных стен. Это
же скорее похоже на войну и на плен, а не на помощь.
- Ты поймешь, Юуран. Ты сам поймешь.
5
Почва уходила у меня из-под ног. Кружилась слегка голова от ощущения
чудовищного абсурда. Стоило ль бросать бесконечно милую, далекую Землю для
помощи эллам, когда, оказывается, им не угрожают, а помогают?
- Я чувствую, ум твой в смятении, Юуран, - участливо сказал Пятый. Не
огорчайся, постепенно ты поймешь многое. Тем более что скоро уже и
источник.
- А что это за источник?
- Мы не знаем... Почему ты смеешься?
- Эта фраза, похоже, самая популярная у эллов.
- Нет, к нам это не относится. Они не хотят знать, а мы хотим. Потом,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг