за последние дни слово не выходить из себя, называть оххров
на "вы". Так и делала, начинала обращаться на "вы", но, как
только сталкивалась с непонятным детским упрямством, с вяз-
ким каким-то равнодушием, выходила из себя. И оххры начинали
ей казаться капризными, неразумными детьми.
Говорил, говорил ей ее Петечка, что наживет она своим
языком себе неприятности, да и товарищ Чубуков выговаривал
ей, бывало, за невоздержанность, да что с собой поделаешь,
натура такая. Да и не могла терпеть Татьяна разгильдяйство.
Вот пожалуйста, полюбуйтесь, стоит, даже руки подровнять не
мог, одна другой сантиметров на десять короче.
Может, плюнуть? Чего, собственно говоря, пузыриться? Что
она им, мать, что ли? Но это были пустые, ненужные слова. Не
таким была она человеком, чтобы отступать перед делом. Ста-
раясь держать себя в руках, она сказала:
- Посмотрите, товарищ Гном, на себя. Я не против вашей
внешности в целом. Это, в конце концов, дело ваше. Но неуже-
ли же нельзя было подровнять себе руки, а?
- Руки? - переспросил Гном. - Пожалуйста, я могу это сде-
лать, мне нетрудно, но какое имеет значение длина моих рук?
Если бы я что-нибудь должен был делать этими руками, и раз-
ная длина мешала бы мне эту работу выполнить хорошо, тогда
другое дело...
- Не будем спорить, - сухо сказала Татьяна. - Все наши
разговоры, я заметила, упираются в одно и то же: а какое это
имеет значение? А вот я говорю: имеет! Я на вашу голову не
навязывалась, сами пригласили: помогите, Татьяна Владимиров-
на, погибаем! Раз погибаете, тогда не доказывайте мне, что
все на свете трын-трава. Поняли, товарищ Гном?
- Да, - сказал Гном.
"Странные существа, - подумал он, - полные бешеной юной
энергии, слепой, глупой энергии. Что я ей, если я и себе -
ничто, даже меньше чем ничто?"
- Завтра начинаем строительство нового преобразователя, -
передало ему поле Старика. - Ты отвечаешь за гравиоулавлива-
тели.
Александр Яковлевич быстро шел по направлению к поднимав-
шейся на горизонте башне преобразователя. Можно было, конеч-
но, превратиться в круг и заскользить над поверхностью Зем-
ли, как показывал ему Штангист. Но и идти было приятно. Сами
движения были текучими, плавными, упругими. В нем как бы пе-
реливалась давно забытая им в его шестьдесят семь лет сила,
и он смаковал каждый шаг, как гурман - изысканное блюдо.
Внезапно легкой тенью скользнула к нему белобрысенькая
девчушка лет пятнадцати. Глаза синие, льняные косички тор-
чат, как у куклы. Дернулось что-то в груди у старого аптека-
ря. Эта пигалица что еще здесь делает? И тут же улыбнулся
сам себе. Татьянина работа. Формирует своих последователей.
- А, это землянин, - сказала девчушка, - тогда можете
пройти.
"Это что еще за контрольно-пропускной пункт? - подумал
аптекарь. - Ну и Татьяна!"
- А что было бы, если бы я был оххром?
- Если бы вы были из нашей группы, я бы вас пропустила,
чужих Татьяна Владимировна пускать не велела.
- М-да, порядочки, - покачал головой аптекарь. - А где
сама?
- Татьяна Владимировна?
- Да.
- На строительстве.
Нашел он ее невдалеке от строившейся башни, на которой
копошились оххры преимущественно человеческого обличья. Ря-
дом с ней стоял Старик и что-то говорил. Она увидела Алек-
сандра Яковлевича, сделала своему собеседнику знак, чтобы он
замолчал, и аптекарю показалось, что в ее глазах мелькнуло
удовольствие.
Ему-то ее видеть было, безусловно, приятно. Лицо у нее
помолодело, вся она словно выпрямилась, сбросила что-то с
себя и полна была какой-то привлекающей властности - бой-ба-
ба, глаз не отвести. Могла бы и улыбнуться ему, подумалось с
обидой, наверное, неделю не виделись, не меньше. Хотя, ко-
нечно, какой интерес он может для нее представлять? Петр ей
ее нужен, это для нее.
- Что случилось? - вместо приветствия спросила сухо Тать-
яна, и аптекарь подумал, что ничего у нее в глазах не мель-
кнуло, что все он, старый дурак, придумал. И что в его годы
нужно поменьше думать о женщинах, особенно о таких, как
Татьяна.
- Добрый день, дорогая Татьяна Владимировна. Могли бы
хоть поздороваться со стариком.
"Фу ты черт, опять я глупости какие-то говорю! - подумал
Александр Яковлевич. - На жалость набиваюсь, мелко спекули-
рую годами. Никак не могу с ней нормально разговаривать.
Ишь, важной какой стала, настоящий прораб. А спроси, что та-
кое этот преобразователь, она в этом ни бельмеса не смыс-
лит".
Строго говоря, Александр Яковлевич и сам не понимал прин-
цип работы преобразователей, но это дела не меняло.
- Старик, тоже скажете вы! - вдруг улыбнулась Татьяна, и
настроение у аптекаря сразу поднялось. - Здесь стариков нет.
Чего вы себе что-нибудь новое не сделаете?
- А мне, дорогая Татьяна Владимировна, менять ничего не
надо, - сказал он бестактность, намекнув тем самым на новый,
с иголочки, так сказать, Танин курносый нос. Экая напасть,
хоть молчи в ее присутствии!
- Вам виднее, - сухо сказала Татьяна. - Так что вам нуж-
но, а то у меня дел по горло.
- Понимаете, я, Иван Андреевич, Паша - все мы, признать-
ся, несколько обеспокоены вашим, так сказать... стилем рабо-
ты, что ли...
- А откуда вам известно о моем, так сказать, стиле? -
насмешливо спросила Татьяна, упирая руки в бока.
- Это не имеет значения. Важен факт...
- Как раз имеет. Я знаю, что ваш надутый редактор и вы
шпионите за мной. Сами-то побаиваетесь сюда нос сунуть, вот
и посылаете своих оххров.
- Позвольте...
- А чего мне позволять? Факт - он и есть факт, хоть в
Приозерном или на Оххре. Сами, наверное, бездельничаете, как
эти, что приглушают поля, этой своей медитацией занимаетесь,
а у меня, конечно, вам не нравится, как дело поставлено.
Что, не так, скажете? Как Петр мой Данилыч говорит, квакать
- не работать.
А хорошо бы ей пощечину дать, сочную такую, вдруг подумал
Александр Яковлевич и тут же устыдился этой мысли. Нечего
сказать, джентельменские у него замашки, хотя, с другой сто-
роны, она ее заслужила. Ей-богу, заслужила.
- Ну, как хотите, я с вами ругаться не собираюсь, - ска-
зал Александр Яковлевич.
Он повернулся и пошел обратно. Но странное дело: упругие,
быстрые шаги уже не доставляли ему такого удовольствия, как
раньше, и две его тени, скакавшие, как собаки, по обеим сто-
ронам, не забавляли.
И вспомнилась Александру Яковлевичу его аптека, крохотная
каморка без окна, что служила ему кабинетом, и вечные Люсины
жалобы, что в рецептурном некому работать. Днем в каморке
было душно, и он предпочитал помогать провизору или стано-
вился за прилавок ручного отдела. Зато вечером делалось
прохладнее, и он любил подолгу сидеть там за столом с трес-
нувшим толстым стеклом, под которое клал всякую чушь, от
квитанций подписки на "Медицинскую газету" до графика отпус-
ков. График был невелик, и его, Александра Яковлевича, от-
пуск всегда приходился на ноябрь. Ноябрь вполне его устраи-
вал, потому что ездить он никуда не любил, а ноябрь в Прио-
зерном был вовсе не хуже любого другого месяца. Во всяком
случае, гулять в это время было замечательно. То первый сне-
жок ложился в лесу на опавшие листья, то последние, самые
упорные листья с берез падали на снег - в любимом его лесоч-
ке было светло и печально. Лес был тих, и ему казалось, что
шорох листьев под его резиновыми сапогами слышен далеко-да-
леко. И мысли его о прожитой жизни были такие же светлые и
печальные, как осенний лес: "Всему свое время, и время вся-
кой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время
насаждать, и время вырывать посаженное".
Удивительное дело, подумал вдруг Александр Яковлевич и
даже остановился, отчего остановились и две его верные тени:
как это он мог обидеться на Татьяну? Тем более, если быть
честным с собой, Татьяна в отличие от него все же что-то де-
лает...
Гном окончил работу и медленно брел к холму, на котором
привык покачиваться под двумя солнцами Оххра низеньким кус-
тиком. Вот и его место. Он хотел было, как обычно, обернуть-
ся в куст, но вспомнил о запрете. Как хорошо было бы сейчас
приглушить поле и медленно погрузиться в созерцание! И уви-
деть себя на берегу реки времени, на высоком обрыве, с кото-
рого далеко видно все вокруг...
Гном стоял у холма. Для чего, для чего эта башня? Для че-
го еще один преобразователь? Сколько их он уже построил и
сколько разрушились на его глазах, подмытые током реки и
унесенные в океан забвения!
Для чего, для чего это странное существо вносит хаос в
тихое их созерцание тайны всего сущего? Для чего смущает она
их покой?
Можно, конечно, ослушаться запрета и приглушить поле, но
кругом рыщут ее подручные и нащупывают погруженных в медита-
цию. И тогда снова придется просыпаться и выныривать из при-
вычного покоя в сумбурный мир действий и слов, хаоса и сму-
щения. Для чего? Чтобы снова стремиться погрузиться? И снова
быть вытащенным на поверхность?
Странное, странное существо нарушает их покой. Ну хорошо,
ее раса молода и не отравлена еще ядовитыми испарениями, что
поднимаются из долины познания, и туманом, плывущим над ре-
ками времени. Она полна сил и энергии, она далека от мудрос-
ти, и это - кто знает? - может быть, и есть мудрость. Но за-
чем же ей тянуть за собой его? Что ей до него? Странное,
странное существо...
Что движет ею? Для чего она с такой яростью старается вы-
вести их из привычного созерцания? Может быть, в этом-то как
раз и кроется разгадка того, перед чем отступили оххры?
Но не было ни сил, ни воли попытаться понять это беско-
нечно загадочное существо. И утешительной привычной горечью
нахлынула печаль.
Привычная печаль сочилась отовсюду, заливала все окрест.
Есть ты, нет тебя - все едино.
Гном медленно оглянулся. Прощай, Оххр, прощай, мир, про-
щай, печаль. Есть ты, нет тебя - все едино. Он выключил по-
ле. Стало тускнеть оранжевое небо, голубые солнца сделались
багровыми и померкли, печаль исчезала вместе с миром.
Здравствуй, небытие, подумал Гном, и это была последняя его
мысль.
- Татьяна Владимировна, - сказал Старик, входя в комнату
Осокиной, - я хотел сказать вам... - Он замялся.
- Ну, что там? - нетерпеливо спросила Татьяна, поднимая
голову от каких-то листков, лежавших на столе.
- Вы помните Гнома? Того, у которого одна рука была коро-
че другой. Вы сами дали ему это имя...
- Ну, помню.
- Он выключил поле. Он и еще двое...
- Ты точно знаешь? Это не ошибка? Ты же сам мне говорил,
что тех, кто выключает поле, найти нельзя, они становятся
неотличимы от кустов, камней. Говорил? - уже громче спросила
Татьяна.
- Да, Татьяна Владимировна, - грустно кивнул Старик. - И
все-таки это правда. Мы проверили весь Оххр. Они выключили
поле.
Предатели, слабые предатели, думала Татьяна, бьешься с
ними, бьешься, из шкуры вон лезешь, тащишь, как говорит Пе-
тя, на себе весь "ЗИЛ", а они - поля выключать!
Первая вспышка ярости у нее прошла, и стало ей до слез
жалко себя. Одна бьется здесь, у черта на куличках, под ду-
рацкими двумя синими солнцами, воюет с невидимками... Тань-
ка, Танечка, Танюха - ты ли это? Для того ли мама тебя пес-
товала, для того ли десятилетку кончала, в техникуме стипен-
дию получала, чтобы всякие гномы поля тут выключали!
И горько-горько стало Татьяне, жалко себя, и сморщился ее
новый задорный носик, и на глазах показались слезинки. Как
занесло ее сюда, в такую даль? Ишь ты, ловкий какой, выклю-
чил поле - и все дела. Тебе-то хорошо, с тебя взятки гладки.
А мне каково? Ну нет, так легко Татьяна еще не сдавалась. Не
из таких. Не привыкла руки складывать.
- Старик, я помню, там, когда с нами разговаривали первый
раз, собака сказала, что вы были передатчиками. Ты можешь
передать всем вашим то, что я скажу?
- Конечно, Татьяна Владимировна.
- Товарищи оххры, я, Татьяна Осокина, взяла на себя обя-
зательство вытащить вас из вашей спячки, растормошить... Мы
решили выстроить еще один преобразователь. Мне говорили не-
которые, что, мол, особой необходимости в нем пока нет. Мо-
жет, и правда сегодня нет, но не сегодня, так завтра он по-
надобится. Точно понадобится! Я знаю, что труд для человека
- это все, и я верю, что для вас - тоже. И поэтому мы будем
трудиться, что бы кто там ни говорил! Товарищи оххры! Только
что мне сказали, что трое из вас проявили слабость - выклю-
чили свои поля. - Татьяна сжала кулаки от переполнявших ее
чувств, голос ее дрожал. - Жизнь, товарищи, - это долг, ко-
торый нужно выполнять честно. Выключить поле - это проще
всего...
Нет, не те слова она говорила... Разве взорвешь ими это
сонное, грустное царство... Эх, знать бы такие слова, чтоб
жгли, чтоб звали! Огромная древняя жалость, материнское
сострадание наполняли ее. Все, кажется, отдала бы им, глу-
пым, только бы растормошить их. Как могут уходить они сами
из жизни, когда жизнь так прекрасна...
И невдомек было Татьяне, что древняя планета внимала ее
словам и мыслям с величайшим изумлением: чужая неукротимая
воля вырывала оххров из привычного оцепенения, боль и сост-
радание к ним казались загадкой.
Но ни о чем таком и думать не могла скромнейшая женщина
Татьяна Осокина, и в этом, наверное, была ее сила.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг