- Сейчас увидите. Вот ваш быстрый сон кончается. Занял он всего пять
минут.
- Это много или мало?
- В начале ночного сна это обычно. Быстрый сон ведь бывает три, четыре,
пять раз за ночь. К утру продолжительность периодов быстрого сна может
доходить до получаса.
- И за такие коротенькие сеансы люди успевают увидеть столько
интересного?
- Вообще-то в большинстве случаев протяженность события во сне более
или менее соответствует протяженности такого же события в реальной жизни.
Но бывают и исключения. Во всех учебниках описывается один шотландский
математик, который во сне часто пережигал за тридцать секунд музыкальный
отрывок, который обычно длится полчаса. Но дело сейчас не в этом. - Нина
снова подняла длинную змею миллиметровки. - Вот коротенький промежуток, и
снова период быстрого сна. Это уже не совсем обычно.
- Что не совсем обычно?
- Очень маленький интервал. И главное - второй ваш быстрый сон тоже
длился ровно пять минут.
- А должен сколько?
- Что значит "должен"? Обычно продолжительность периодов быстрого сна
увеличивается к утру. А у вас - нет. Мало того, Юра. Смотрите. Вот, вот,
вот... Вы видите?
- Что? То, что их длина одинакова?
- Вот именно. У вас было десять периодов быстрого сна, и все совершенно
одинаковые - по пять минут. Я такой ЭЭГ не видела ни разу. Странная
картина...
Что это, думал я, сигналы или не сигналы? Наверное, сигналы. А может
быть, так уж я просто сплю?
- Нина, скажите, а может эта картина иметь естественное происхождение?
Я имею в виду десять своих снов.
Нина наморщила лоб.
- Не знаю. Надо подумать, показать Борису Константиновичу. Но эти
десять периодов... И даже не то, что обычно число этих периодов редко
бывает больше шести за ночь... Меня поражает их одинаковость. Ничего
похожего никогда не видела...
Нина смотрела на змейку, вычерченную самописцем. Змейка то благодушно
распрямлялась, то собиралась в мелкие злые складочки.
- Что-нибудь еще, Нина? - спросил я и осторожно дотронулся до ее локтя.
Локоть был теплый и упругий. Стать позади нее. Поддеть ладонями оба ее
локтя. Привлечь к себе.
- Я сразу и не обратила внимания.
- На что?
- На интервалы между быстрыми снами. Девять интервалов, и все время они
растут.
- Интервалы?
- Угу.
- А что это значит?
- Не знаю, Юра. Могу вам только сказать, что ЭЭГ совершенно не похожа
на нормальную картину сна. - Нина посмотрела на часы: - Юра, вам пора.
- А вы остаетесь?
- Мне еще нужно кое-что привести в порядок. До свидания.
Это было нечестно. Она не могла так просто сказать "до свидания" и
выставить меня. После всего, что случилось... "А что, собственно,
случилось?" - спросил я себя. То, что я спал в одной комнате с Ниной, не
давало мне ровным счетом никаких прав на особые отношения. Что еще?
Коснулся рукой локтя? И все.
- Нина, - сказал я тоном хнычущего дебила, - неужели же нам не придется
повторить эксперимент?
Нина улыбнулась своей далекой слабой улыбкой. Лицо у нее после
бессонной ночи было усталое и слегка побледневшее. А может быть, мне оно
лишь казалось таким в свете серого ноябрьского утра. Но оно было
прекрасно, ее лицо, и у меня сжалось сердце от нахлынувшей вдруг нежности.
Если бы и у меня был свой Узор, как на Янтарной планете, я бы понял,
наверное, что мне не завершить его без нее.
Спасибо, У, спасибо, странный далекий брат. Спасибо за радость общения
и за радость, которую я испытываю, глядя на это побледневшее и осунувшееся
женское лицо с большими серыми глазами. Спасибо за янтарный торжествующий
отблеск, который подкрашивает скучное и бесцветное, из бледной размытой
туши, начало дня. Спасибо за десять маленьких быстрых снов, в которых ты
познакомил меня с Завершением Узора. И что бы ни случилось со мной впредь,
я уже побывал в Пространстве, и никто никогда не отнимет у меня вашего
привета.
- До свидания, Нина.
Она ничего не ответила. Она стояла и держала в руках бесконечную ленту
миллиметровки, и лоб ее был нахмурен.
10
Мы сидели с Галей в кино. На вечернем сеансе, на который я купил
билеты, когда возвращался из школы. Старая французская комедия с покойным
Фернанделем в главной роли. Трогательные в своей наивной незащищенности
трюки.
Где-то я читал, что волк, желая избежать схватки с более сильным
соперником, подставляет под его клыки в знак смирения шею, и тот не
трогает его. Так и фильм. Вот моя шея, я сдаюсь.
Галя просунула руку под мою, и ее ладошка легла на мою ладонь. Теплая
волна нежности нахлынула на меня. А может быть, не столько нежности,
сколько вины и угрызений совести. Но кто знает, что вернее цементирует
отношения двух людей...
- Люш, - тихонечко прошептал я.
Она не ответила. Она лишь быстро прижала свою ладошку к моей. Жест
успокаивающий, ободряющий. Ничего, Юра, все будет в порядке. Я тебя
все-таки уговорю, ты поедешь к тете Нюре в Заветы, в ее уютный домик на
самом краю поселка, будешь пить каждый день парное молоко и забудешь про
свои фантазии...
Если бы она только не была так уверена в своей правоте, подумал я и
резко вырвал свою ладонь из-под ладони Гали. Два дня я не слышал чужих
мыслей и совсем было забыл о них. А сейчас, сидя рядом с женой в темном
зале кинотеатра, я незаметно для себя включился в неторопливый поток ее
мыслей. Подключился по-воровски, как электровор подключается к сети, минуя
счетчик. Нет, Юрий Михайлович, по счетчику нужно платить.
Это она думала о тете Нюре, и моя виноватая нежность снова уперлась в
плотину ее здравого смысла. Слишком здравого.
Если бы она только могла понять, если бы только треснул ее стальной
панцирь непогрешимости... А что тогда? Да и хочу ли я, чтобы этот панцирь
лопнул? Если быть честным с собой?
И снова чувство вины начало понемножку подтягивать из моего сердца
резервы нежности. И снова ее рука ободряюще похлопала мою. И снова я
услышал медленный и уверенный хруст ее мыслей:
"Ему, видно, совсем плохо... бедный... А все из-за упрямства".
Мне захотелось крикнуть ей во весь голос:
"Мне хорошо, не жалей меня! Это я должен жалеть тебя!"
И снова поднявшаяся было теплота ушла в какую-то яму. В моей руке
лежала ее чересчур крупная для ее роста рука. Неприятно холодная.
Когда мы возвращались домой, Галя была весела и оживленна. Если уж она
решает что-нибудь, она никогда не останавливается на полпути. Она - как
снаряд, летящий к цели. Он может попасть в нее или промахнуться, но
остановиться или повернуть назад - никогда.
А она твердо решила не подавать виду, не раздражать больного мужа. При
душевных расстройствах и психических заболеваниях главное - чуткость
родных и близких.
- А что, если сделать на ужин картофельные оладьи? - спросила Галя. -
Натрем сейчас десяток картофелин...
Картофельные оладьи - мое любимое блюдо. Но поскольку оно, как
известно, довольно трудоемко, изготовляет его Галя не так-то часто.
Я чистил картошку, а Галя натирала ее на терке. Потом мы поменялись
ролями. Горка сероватой кашицы все росла и росла в тарелке, темнела, а я
думал, что не все на свете, к сожалению, можно исправить при помощи
картофельных оладий.
- Юрочка, - сказала мне на большой перемене Лариса Семеновна, - что
стало с вашим Антошиным?
- А что такое?
- Метаморфоза. Получил у меня сегодня четверку.
- О, Лариса Семеновна, боюсь сглазить. Сергея как подменили.
- Но все-таки, как это вам удалось?
- Мне?
- Вы же классный руководитель. И отвечаете за все на свете, от
успеваемости до первой любви, от отношений с родителями до увлечения
спортом.
- Вы знаете, есть такой старинный английский анекдот. В семье родился
мальчик. Внешне совершенно здоровый, но и в год, и в два, и в три он так и
не заговорил. Ребенка таскали по всем врачам - и все напрасно. Родители
смирились. Глухонемой так глухонемой, что же делать? И вдруг однажды,
когда ему было лет восемь, мальчик говорит за столом: "А гренки-то
подгорели". Родители - в слезы. Как, что, почему же ты раньше не говорил.
"А о чем говорить? Раньше все было нормально".
- Гм! И что же ваша бородатая притча должна означать?
- А то, что Антошин столько лет продремал, что в конце концов выспался
и проснулся.
- Да ну вас, Юрочка, к бесу!.. Ваша скромность носит вызывающий
характер. Истинная скромность состоит знаете в чем?
- Нет, не знаю.
- В признании своих заслуг, вот в чем.
Лариса Семеновна как-то очень ловко и лукаво подмигнула мне, и я
подумал, что не одно, наверное, сердце начинало в свое время биться от ее
подмигиваний.
- Ладно, Лариса Семеновна, раз вы уже разгадали меня, открою вам свою
тайну. Чур, только, никому ни гу-гу.
- Идет.
- Я незаконный сын Ушинского. Именно от него я унаследовал незаурядный
педагогический талант.
- То-то я смотрю, вы на него похожи... Вы с вашими, говорят, в
Планетарий собрались?
- Вы наш Талейран и наш Фуше. От вас ничего не скрыть. Сегодня после
занятий.
Я люблю ходить со своими охламонами на разные экскурсии. В школе они
все ученики. Стоит им выйти на улицу, как они мгновенно преображаются.
Девочки сразу взрослеют и хорошеют, мальчики обретают юношескую
степенность. Они немножко стесняются организованности экскурсии и быстро
разбиваются на группки в два-три человека.
Однажды нас увидел на улице математик Семен Александрович. Не помню уж,
куда мы шли. По-моему, в Третьяковку. Он посмотрел на меня, и в глазах его
мерцал ужас. Назавтра я спросил, что так поразило его.
"А разве можно ходить не строем?" - посмотрел он на меня.
Ах ты милый мой Беликов, современный ты человек в футляре, хотел я
сказать ему, но вовремя удержался. Рожденный ходить строем, иначе ходить
не умеет.
Мы вышли из школы. Наконец-то первый раз в этом году пошел настоящий
снег. Пушистые, театральные, нарядные снежинки... Просто жалко было
смотреть, как гибнут такие шедевры под колесами машин и ногами прохожих.
Алла Владимирова шла вместе с Сергеем Антошиным. Так, так, так. Похоже,
что Сергей подымается по социальной лестнице класса, перепрыгивая через
ступеньки. Идти рядом с Аллой Владимировой - это дается не каждому.
Господи, да я сам бы с удовольствием взял ее под руку. Щеки ее горят на
ветру, на длиннющих ресницах тают новогодние снежинки. Ей бы закружиться
сейчас в вихре вальса, вылететь на середину улицы, и вся улица замерла бы
от восхищения.
А Сергей цвел и цвел от тихой гордости. Он и выше стал, и плечи
отведены немножко назад, и грудь колесом под стареньким демисезонным
пальтишком. Милый мой Сережа, как я рад, что ты наконец проснулся. И все у
тебя будет хорошо, только не засни опять.
Мы доехали на метро до "Краснопресненской", а потом дошли пешком до
Планетария. Я уже не первый раз сижу под его куполом, но сегодня я смотрел
на звездное небо совсем с особым чувством. Где они, мои далекие братья? В
какой части безбрежного космоса?
Тонкая световая указка лектора легко скользила по ночному небу над
темными силуэтами домов по его краям. Моя указка была чуточку длиннее.
И снова, как уже случалось, на меня нахлынуло ощущение чуда. Я, Юрий
Михайлович Чернов, добившийся в жизни только, пожалуй, того, что Сергей
Антошин шел в Планетарий рядом с Аллой Владимировой, я оказался
избранником, в кого почему-то уперлась указка, сотканная из сновидений,
посланных откуда-то из неведомых далей.
Интересно, как чувствуют себя настоящие избранники судьбы? Как несут
свое бремя славы? Неужели привыкают к нему? Главное мое чувство - это
чувство нереальности. Не может быть. Не должно быть. А потом я думаю, что
все-таки есть. И я знаю еще, что я сам ни при чем. Я просто та точка, в
которую уперся луч сновидений. Из альфы Центавра, или Тау Кита, или
откуда-нибудь еще с таким же красивым названием...
Первый раз, когда я шел на ночь в лабораторию сна, я заранее сказал об
этом Гале.
- А что, есть такая лаборатория? - спросила она. - И туда ходят со
своими пижамами? Раньше это называлось по-другому.
На этот раз я сказал ей, что буду ночевать у Ильи. Она ничего не
сказала. Пожала лишь плечами. Наверное, мы уже пересекли черту, из-за
которой не возвращаются. Эдакий брачный рубикон.
В лаборатории меня встретили Нина и Борис Константинович. Нет,
положительно он изменился. Куда девался металл, из которого он был
выкован? Живой человек с растерянными глазами. И симпатичный от этого.
- Главное - часы, - говорил он Нине.
- Но, Борис Константинович, я ведь и прошлый раз заметила время
включения приборов.
- По каким часам?
- По своим, конечно.
- Давайте найдем что-нибудь поточнее. Как вы думаете, у кого могут быть
более или менее точные часы? В лаборатории Бабашьянца?
- Сомневаюсь.
- Если вам не трудно, посмотрите, что-нибудь у них должно быть.
- Борис Константинович, - сказал я, - я еще раз прошу прощения, что
доставил вам столько хлопот...
- Перестаньте! - Профессор досадливо махнул рукой. - Что-то я не
заметил раньше у вас особой деликатности.
- Только ради научной истины. В присутствии истины я буквально
стервенею.
- Ну, ну, - пробормотал профессор без улыбки. По-видимому, особой
симпатией ко мне он так и не проникся.
Уснул я буквально через несколько минут после того, как улегся на уже
знакомое мне ложе. Помимо всего прочего, я здорово устал за эти дни.
Последнее, что я услышал, были слова Бориса Константиновича: "Как - спит!"
Это обо мне, подумал я, и мысль растворилась.
И пришел сон, посланный мне У. И я снова, летал. Но не так, как раньше.
О, это был совсем другой полет! У стоял на каменистой площадке, и вдруг
ощущение своего веса исчезло. Он стал невесом, и легкий ветерок, тянувший
с залитого солнцем холма или низенькой горы, раскачивал его, как травинку.
Он оттолкнулся ногой и начал подниматься прямо вверх, как ныряльщик
поднимается к поверхности воды, как поднимается воздушный шар.
Чувство легкости, свободы. У слегка наклонился в сторону, и горизонт
послушно встал дыбом. Мы парили в золотисто-желтом небе, поднимаясь все
выше и выше, и я слышал мелодию холмов.
А потом У скользнул вниз. Быстрее и быстрее. Свист воздуха вплелся в
мелодию. Страха не было. Было веселое, озорное чувство всевластья над
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг