капельку...
Вечером я позвонил Ройвену Хаскелу. Ройвен служит в дорожной полиции, и
мы с ним знакомы уже несколько лет. Началось наше знакомство с того, что
он остановил меня на шоссе на участке, где скорость была ограничена до 60
миль. Я, конечно, ехал со скоростью миль в восемьдесят, да и сторож мой
все время пищал, сигнализируя, что я в зоне действия их радара. Но то ли я
задумался, то ли понадеялся, что в дождь им лень будет меня останавливать,
только я не сбавлял скорость, пока не увидел обгоняющий меня полицейский
вертолет. Я, конечно, затормозил и жду. Подходит сержант.
- Ваши права, будьте любезны.
- С удовольствием, сержант, прошу вас.
- Вы ехали со скоростью семьдесят пять миль.
- К сожалению, сержант, вы ошибаетесь. Я ехал со скоростью восемьдесят
пять миль в час.
Он посмотрел на меня, засмеялся. Засмеялся и я. Так мы познакомились.
Теперь Ройвен уже лейтенант, и я необычайно дорожу знакомством с ним...
- Ройвен, - сказал я по телефону, - ты не мог бы оказать мне небольшую
услугу?
- Опять штраф? - спросил он. Голос у него был тусклый, наверное, от
усталости.
- Нет, Ройвен. Это касается не меня. В прошлую пятницу разбился
насмерть один мой знакомый, некто Фрэнк Карутти. Ты не мог бы мне сказать,
где произошла авария?
- А зачем тебе?
- Сам не знаю... Понимаешь, я должен был с ним встретиться... Как раз в
тот день.
- Хорошо, обожди.
Я стою у телефона, держу трубку и жду, пока Ройвен Хаскел скажет мне,
где погиб Фрэнк Карутти. Для чего? Я ведь несентиментален. Я не был на
кладбище, где похоронена моя мать, лет десять. Для чего идти туда? Читать
эпитафии? Выполнять долг? Перед кем? Господи, да если бы живым оказывалось
в нашей цивилизации хоть половина того внимания, что получают покойники...
Нет, безусловно, мне хотелось попасть на то место на шоссе не для того,
чтобы тихо поплакать.
- Ты еще не заснул? - слышу я голос Ройвена.
- Нет, Ройвен, только собираюсь.
- Фрэнк Карутти, 41 год, погиб 23 июня в пятницу на Тринадцатом шоссе,
между Риверглейдом и Хайбриджем. Резко затормозил при обгоне, машина пошла
юзом, слетела под откос. Тебя устраивает?
- Вполне, Ройвен. Огромное тебе спасибо. Вот только если ты
разрешишь...
- Что именно?
- Если я на днях к тебе заеду, ты мне покажешь документы: рапорт там,
протокол, - как у вас это все оформляется...
- Зачем? Ты что, мне не веришь? - в голосе Ройвена послышалась обида.
- Господь с тобой, Ройвен. Просто... Ты понимаешь... Иногда что-то
западает в голову, и, чтобы выбросить это оттуда, нужно самому...
- У тебя есть какие-нибудь сомнения?
- Не знаю...
- Ну хорошо, приезжай, когда сможешь.
Весь следующий день я думал. Я пытался высчитать, какова вероятность,
что Карутти покинул этот мир без посторонней помощи. К сожалению, мои
скромные познания в теории вероятностей мешали мне сделать окончательные
выводы. Теория вероятностей - отличная штука, когда нужно вычислить,
сколько у тебя шансов, подбрасывая монету, получить сто раз подряд эрла.
Или решку. Но она сразу же перестает работать, когда вместо подбрасываемых
монет имеешь дело с Тринадцатым шоссе, перевернутой машиной, трупом
человека, который очень нуждался в твоей помощи и в тот самый день хотел
приехать к тебе.
Я ехал с работы домой в Риверглейд и все время видел медленно
переворачивающуюся машину, распятый в последнем крике рот, расплывающееся
на сиденье пятно крови.
Должно быть, картина эта основательно завладела моим воображением,
потому что я вдруг сообразил, что стою перед Восточными Риверглейдскими
воротами, а оба часовых подозрительно посматривают на меня. Я встряхнул
головой, совсем как Бетти Карутти, и вышел из машины.
- Простите, - сказал я, - что-то задумался.
Я прижал ладонь к определителю личности, увидел, как вспыхнула зеленая
лампочка, и снова сел в машину.
- А я уж смотрю и думаю, что это приключилось с мистером Марквудом. Он
ли это, - улыбнулся один из часовых. Лицо у него было круглое и розовое, и
автомат на его груди казался вовсе не боевым автоматом, а детской
игрушкой. Я никак не мог вспомнить, видел ли я уже этого полицейского. Их
ведь все время переводят теперь с места на место. Очевидно, чтобы не
успели пустить корни...
- Что-то задумался, сержант. Знаете, как это бывает - застрянет
что-нибудь в голове и никак оттуда не выкинешь.
- Это точно, - кивнул сержант, заглядывая в машину. - Бывает. Можете
ехать. - Он нажал кнопку, открывая шлагбаумы.
- Что-то вы сегодня сурово так досматриваете все... - сказал я.
- Ночью опять нападение было. Целая банда, вроде из Скарборо. Человек
пятнадцать, и ни одного совершеннолетнего. Одни пацаны. Перебросили через
колючую проволоку какую-то резиновую дорожку. Не сообразили, глупцы, что у
нас тут сразу сработал сигнал тревоги. Ну, пока ночная смена добралась
туда, знаете, в районе Клуба любителей гольфа, несколько человек уже
перелезли через проволоку. Всю ночь их ловили.
- Поймали?
- А как же, - ухмыльнулся розовощекий часовой, - трех живьем взяли,
двух подстрелили. И знаете, в карманах у всех пластиковые мешки:
награбленное, стало быть, складывать. За этот месяц четвертое нападение.
Взбесились они, что ли, там, в джунглях? Так и прут, бандюги. Знают, что
колючая проволока, что ток по ней, стало быть, идет, что ОП на то и ОП -
охраняемый поселок, а все равно прут. Я вот где-то читал, что есть на
севере такие зверьки, которые иногда прямо целыми стаями идут к воде и
топятся. Интересно, правда это?
- Правда, - сказал я. - Лемминги.
- Во-во, - обрадовался часовой, - они самые.
Я благополучно приехал домой, поставил машину в гараж (реле ворот
сработало только со второго сигнала) и пошел посмотреть, как поживает
Джимми. Что бы ни случилось, негоже так быстро забывать друзей. Ссоры
ссорами, а долг долгом. Я подошел к кусту и даже не сразу сообразил, что
случилось. Паутины не было. Вернее, были ее остатки, какие-то жалкие
ошметки. Я заглянул под лист, где обычно сидит Джимми. Никого.
Я уселся на крыльцо и стал думать. Если человек идет от калитки к
крыльцу и если этот человек я, он идет по дорожке. Если этот человек не я,
а кто-то другой, и этот другой почему-то не хочет идти по дорожке, он
может пойти прямо по траве. И тогда, проходя мимо Джимминова куста, он
скорее всего заденет ногой паутину. Он, конечно, и не заметит, что
уничтожил чей-то мир. Разве что стряхнет потом с брюк несколько прилипших
паутинок.
Интересно, зачем этот грабитель пауков приходил ко мне?.. Я вошел в дом
на цыпочках, осторожно, словно это не я входил в свой дом, а тот, кто не
любит оставлять свои следы на дорожках. "А может быть, все это чушь, -
вдруг подумал я с надеждой, - может быть, все это мое воображение,
болезненная фантазия человека, который строит сам себе в зеркале рожи и
беседует с пауком-крестовиком. Может быть, нужно было в свое время
послушать Лину, когда она сказала мне перед той памятной ссорой: "Клиф, ты
напрасно строишь из себя Чайльд-Гарольда. Ты просто-напросто маленький,
обычный человечек, испуганный жизнью. Ты просто-напросто не вырос. Ты
боишься людей, боишься ответственности, боишься мира и прячешь свою боязнь
под маской оригинальности". Потом она плакала и говорила, что этих слов я
ей, наверное, не прощу. Она была права. Я не простил, потому что она была
права. Прощают лишь ложь и жестокость. Правду и доброту - никогда. А Лина
была ко мне добра. Она желала мне добра, желала настойчиво и даже жестоко.
И говорила иногда правду. Согласитесь, что это страшная комбинация. Жить с
женщиной, говорящей правду, - это не каждому по зубам. Мне, например,
оказалось не по зубам. Мы разошлись, сдав неиспользованную лицензию на
ребенка, и я стал беседовать с малосимпатичным шатеном в зеркале и пауком
Джимми. Теперь я еще к тому же выдумал человека, идущего по траве,
человека, входящего в мой дом. Конечно, выдумал, и письмо Карутти я
выдумал, и труп его выдумал, и оплывшую от джина Бетти Карутти тоже
выдумал. Возьми телефонный справочник, открой его на желтых страницах,
найди живущего не очень далеко психоаналитика и начни лечиться. Врач
вежливо сообщит тебе свою таксу, уложит на кушетку и начнет получать с
тебя по пятьдесят НД в час, попутно выясняя, не испытывал ли я в детстве
желания убить отца или кастрировать себя. И то ли выяснится, что ты
действительно хотел убить отца после того, как он не пустил как-то раз
тебя с приятелями в кегельбан, то ли станет жалко пятидесяти НД в час, но
ты выздоровеешь. Ты спустишься со своей вымышленной орбиты на орбиту
истинную, насыщенную заботами, ибо только заботы делают человека
человеком. Кто-то где-то когда-то сказал, что человека от животного
отличает чувство юмора. Чушь. Во-первых, в нашей благословенной стране мы
уже давно потеряли чувство юмора, если, впрочем, когда-нибудь и имели его.
А во-вторых, у нас почти не осталось животных. Ладно, опять меня
понесло...
Я внимательно осмотрел комнату, медленно переводя взгляд с предмета на
предмет. На письменном столе лежало письмо. То самое письмо. Последнее
письмо Фрэнка Карутти, который так и не воспользовался моей помощью. Если
этим людям и нужно было что-нибудь в моей лачуге, то это скорее всего
письмо. Убей меня бог, чтобы я помнил, как оно лежало, когда я утром
уезжал на работу. Может быть, именно так, как сейчас, а может быть, и нет.
Не помню. И тем не менее у меня все же было ощущение, что что-то в комнате
выдавало визит постороннего. Я постоял еще немножко, подумал и вдруг
понял: в доме едва уловимо пахло сигарой.
- Ну-с, синьор, - сказал я себе вслух. - Что теперь? Ничего. Просто
страшно. Больше ничего. Нормальное состояние нормального гражданина. - Я
опустился в кресло и закрыл глаза. Боже мой, как легко мы верим всякой
научной чуши. Физиологи утверждают, что все наши эмоции локализированы в
определенных участках мозга. Ерунда. Я сижу в кресле и явственно ощущаю,
как холодный, мокрый, липкий страх медленно поднимается откуда-то снизу,
ложится компрессом на испуганно трепыхающееся сердце.
Почему они пришли только сегодня? Наверное, только потому, что раньше
не знали о моем существовании. Они искали Генри Р.Камински в маленьком
печальном хозяине маленького печального кафе. Не знали они обо мне и в
пятницу, потому что Фрэнк Карутти не свернул с Тринадцатого шоссе к
Риверглейду, ко мне. Он поехал дальше, по направлению к Хайбриджу. Почему
он не свернул ко мне? Ведь что-то очень важное толкало его искать со мной
встречи. Ответ искать не приходилось.
...Фрэнк сидит за рулем, поглядывая время от времени в зеркальце
заднего обзора. То ли ему кажется, то ли на самом деле, но сзади, на
расстоянии ярдов ста, все время болтается серенькая "тойота". А что, если
попробовать притормозить? Фрэнк чувствует, что и пробовать-то нечего.
Следят. Клещами присосались к нему... Он резко сбавляет скорость, но
расстояние между ним и "тойотой" не изменяется. Ясно только одно: в
Риверглейд сворачивать нельзя. Может быть, позже, если удастся оторваться
от машины сзади. Надо несколько миль проехать спокойно, словно едешь по
делам, допустим в Хайбридж, а потом попробовать удрать от хвоста.
Фрэнк выуживает из кармана сигарету. Вообще-то он только что курил, и
сердце уже не первый день покалывает. Надо бы бросить вообще, с привычным
угрызением совести думает он, но все-таки закуривает. Сегодня не тот день,
чтобы мучить себя из-за лишней сигареты, не тот сегодня день. Он глубоко
затягивается, и ему кажется даже, что боль в сердце немножко поутихла. Как
там "тойота"? Как будто даже немножко отстала. Может быть, попробовать
стряхнуть ее сейчас? Фрэнк резко вдавливает в пол акселератор. Двигатель
обиженно фыркает и толкает его в спину. Серое полотно с шелестящим свистом
начинает раздваиваться у носа его "рэмблера". Красный столбик спидометра
все растет и растет, вот он уже переполз через цифру 100, на мгновение
замер, словно испугавшись высоты, на которую залез, и двинулся дальше. Как
там "тойота"? Не видно, осталась за поворотом. Может быть, и впрямь
удастся оторваться? Впереди машина. Вот идиот, нашел время перестраиваться
в левый ряд. Ничего, я обойду его справа, больше ведь никого нет. Еле
тащится, а зачем-то перебрался в левый ряд. Что это у него торчит из окна?
Антенна? Что-то толстовата для антенны... Сейчас, когда буду обгонять,
увижу. Что же это все-таки?
Фрэнк приближается к машине. Нет, нет, это ведь не дуло автомата, нет,
не может быть. Не соображая, что он делает, Фрэнк до отказа вдавливает в
пол педаль акселератора. Мотор воет на предельных оборотах. Дуло автомата
начинает мелко подрагивать. Внезапно кто-то с чудовищной силой дергает
машину за левую сторону. Все-таки автомат, мелькает в голове у Фрэнка в то
мгновение, когда его "рэмблер" начинает плавно переворачиваться, вращаясь
все быстрее и быстрее, пока вдруг скрежет металла не смолкает в ушах
Фрэнка Карутти. Он был прав. Ничего страшного для его сердца от второй
сигареты за полчаса не случилось. Сердце ведь абсолютно ни при чем, если у
человека пробит череп.
...А мой адрес они могли узнать только одним способом. Мой старый друг
лейтенант Ройвен Хаскел сообщил им, что некий Клиффорд Марквуд
интересовался подробностями смерти Карутти. Клиффорд Марквуд из
Риверглейда. Одну минуточку, сейчас посмотрим его адрес. Вот он,
пожалуйста.
4
Как только я вошел следующим утром в свой кабинет, Мари-Жан сказала,
что шеф уже дважды спрашивал меня. "Хоть бы трижды, - сказал я, взглянув
на часы. - Ровно девять. Я не опоздал ни на секунду". Если бы не Мари-Жан,
я бы принципиально заставил Харджиса подождать меня - начальство нужно
держать в строгости. Но бедной женщине Харджис, очевидно, заменял Иисуса
Христа, потому что при одном упоминании его имени на лице у нее появлялась
смесь трепета и любви. Она вообще из тех атеисток, у которых религиозное
чувство заменяется культом начальства. Заметьте, кстати, что немцы в своей
время не слишком отличались религиозностью именно в силу чинопочитания.
У Мари-Жан были такие несчастные глаза и она так выразительно
посматривала на часы, что я не выдержал и пошел к начальству.
У Харджиса вообще довольно гнусная физиономия с седыми кустиками
бровей, тяжелыми топорными чертами и пуританским упрямым ртом. А сейчас у
него к тому же бегали глаза. Он никак не мог найти подходящего для них
места. Единственное, куда он их не упирал, - это в меня.
- Курите, Марквуд, - проскрипел он, по-прежнему не глядя на меня, и
открыл коробку с сигарами. Это он, который уже дважды спорил со мной, что
я не выдержу и закурю снова.
- Благодарю вас, мистер Харджис, - сказал я. Что бы все это могло
значить?
- Видите ли... - промямлил он, помолчав; пожевал губами; и вдруг лицо
его потеряло всю свою скалисто-угловатую неприступность и сделалось сырым
и жалким. - Видите ли... Я, разумеется, мог бы сообщить вам письменно...
Но я счел своим долгом...
Он вдруг замолчал и посмотрел прямо на меня. В глазах мерцал испуг.
- Я... одним словом, я думаю, что вам следует подыскать себе более
интересную работу.
Он прерывисто и глубоко вздохнул.
- Понимаю, - сказал я. - Но позвольте задать вам чисто детский вопрос:
почему вы меня выставляете?
Харджис снова спрятал глаза.
- Видите ли, финансовое положение нашей фирмы... - начал он, и я
перестал слушать. Это был жалкий лепет. Финансовое состояние фирмы "Прайм
дейта" не внушало никому ни малейшего основания для беспокойства. Сам же
Харджис хвастался неделю тому назад, что прибыли за квартал достигли
рекордного уровня.
- Курите, Марквуд, - сказал Харджис и снова подтолкнул ко мне ящичек с
сигарами.
- Хотя я уже не курю два года, я все же возьму сигару, если это вам так
хочется. По крайней мере, вы будете знать, что не просто выкинули человека
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг