Зиновий Юрьев.
Белое снадобье
-----------------------------------------------------------------------
Журнал "Искатель", NN 4-5.
OCR spellcheck by HarryFan, 2000
-----------------------------------------------------------------------
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КЛИФФОРД МАРКВУД
1
Я отлично помню тот день. Помню хотя бы потому, что, за исключением
письма от Карутти, он ровно ничем не отличался от сотен таких же обычных
пустых, скучных дней. Антидней. Думаете, я пытаюсь подсунуть вам
сомнительный маленький парадоксик? Упаси меня господь бог от изобретения
парадоксов и парадоксиков, их хоть пруд пруди и без меня. Логики в жизни
маловато, но на парадоксы хоть распродажу объявляй. Четко помню все
обычное, а все то, что хоть мало-мальски, хоть на шаг выходит из шеренги
будней, представляется мне вскорости в каком-то утрированном, может быть,
даже искаженном виде. Наверное, потому, что памяти то и дело возвращается
к этому необычному событию, крутит его так и эдак, подгоняет под
собственные желания и стандарты. А так как мы редко ведем себя в серьезные
моменты безупречно, мы наверстываем упущенное впоследствии, щедро добавляя
себе в воспоминаниях и смелость, и остроумие, и находчивость - все то,
короче говоря, в чем мы обычно испытываем недостаток.
Будничное же укладывается в память спокойно, как бумажка в архив, и
больше его никто не трогает. Впрочем, я не претендую на универсальность
этого феномена. Скорее всего, вы со мною не согласитесь и поступите,
кстати, совершенно правильно, потому что я и сам редко соглашаюсь с собой.
Ладно, как бы там ни было, а тот день был действительно обычный, и я
действительно отлично его помню. Помню, например, что дверь гаража, когда
я вернулся домой, открылась только со второго сигнала, и я подумал - не в
первый раз, - что надо бы заменить реле. Помню, что, поставив машину, я,
как обычно, первым делом подошел к кусту, который растет у меня перед
крыльцом. Его, как обычно, не было видно. Я имею в виду, разумеется, не
куст, а симпатичного жирненького паучка-крестовика, который живет под этим
кустом. Точнее, под одним из листочков, куда он прячется от своих
потенциальных жертв, врагов и друзей. Да, да, у него есть друг. Это, с
вашего разрешения, я. Причем заметьте, моя симпатия к Джимми - так я зову
паука, хотя он об этом и не знает, - вовсе не носит абстрактного
характера. Не переодевшись, не умывшись, не поев, не подумав о смысле
жизни, я отправляюсь на охоту. Я долго хожу вдоль стены и выбираю муху
поаппетитнее. Выбираю так, как выбирал бы себе, может быть, даже еще
тщательнее. Выбрав, я медленно отвожу руку назад, затаиваю дыхание,
останавливаю сердце, мгновенно выбрасываю руку вперед, одновременно
захлопывая раскрытую ладонь в кулак. В одном случае из десяти муха
оказывается у меня в кулаке. В остальных - мелкие занозы и воздух. Я иду к
паутине моего друга и осторожно сажаю свое подношение в сплетение
тончайших радужных нитей. Муха, естественно, негодует и дергается,
поскольку в отличие от людей я еще не встречал ни одной мухи, которой
хотелось бы быть подношением, а я, сорокалетний ученый, прекрасный
специалист по электронно-вычислительным машинам (я не хвастаюсь, это не
только мое мнение), стою на четвереньках и с замиранием сердца жду - не
спустится ли поужинать Джимми.
И тут я должен сделать вам небольшое признание. Мне не так важно, поест
ли сегодня паук или нет. Строго говоря, мне на это вообще наплевать. Надо
думать, он поест и без меня. Ведь не всякого же крестовика кормят с
ложечки. И ничего, обходятся. Мне просто интересно, как Джимми
расправляется со своей пищей, как закатывает ее в паутину, а затем уже,
помолясь (а может быть, он и не молится, а только делает вид), смакует
изысканный деликатес. Поэтому, строго говоря, я не имею морального права
называть себя другом Джимми, поскольку кормлю я его не для его
удовольствия, а моего собственного. Впрочем, с точки зрения тех, кто
гадает, любит, не любит, по очереди отрывая паучьи ножки, мои отношения с
Джимми - верх любви и самопожертвования.
В тот вечер, о котором я собирался вам рассказать, Джимми так и не
вышел. Я принес ему вторую муху. Муха была сказочной. Она была столь
аппетитна, что, будь я чуточку менее цивилизован, я бы сам с удовольствием
полакомился ею. Но он так и не спустился вниз. Я вытянул шею и заглянул
под листок, где квартировал мой друг - кто знает, может быть, с ним
что-нибудь стряслось. Слава богу, Джимми был на месте, и мне даже
показалось, что он с укоризною посмотрел на меня.
- Ах, Джимми, Джимми, - сказал я и покачал головой, - почему ты так
дурно воспитан? Спасибо ты бы хоть мог сказать?
Он снова промолчал. Довольно странные отношения, подумал я. Один
приносит мух и без конца говорит, другой не принимает и молчит.
Если бы соседи в этот момент увидели или услышали меня, они бы
наверняка решили, что перед ними тихопомешанный. Впрочем, они, наверное,
уже давно пришли к такому выводу.
- Ну раз так - пожалуйста, - с обидой в голосе сказал я пауку. - Ты еще
пожалеешь о своей гордыне, неблагодарный.
Я вошел в ванную, стянул с себя рубашку и стал мылить руки. В этот
момент из зеркала над раковиной на меня посмотрел какой-то малосимпатичный
шатен с асимметричными глазами. Один больше другого, зато меньший -
заметно противнее. Этот меньший глаз вдруг зачем-то подмигнул мне, причем
сделал это с какой-то неприятной фамильярностью, с наглым, я бы даже
сказал, вызывающим видом.
Я почувствовал, что вот-вот вспылю. Сначала какой-то дрянной
крестовичок позволяет себе отвернуться от меня, а теперь еще этот тип в
зеркале со своими гнусными гримасами. Я только хотел было сказать шатену,
что я о нем думаю, как он вдруг улыбнулся и необыкновенно ласково,
пожалуй, даже с нежностью пробормотал:
- Ну, ну, лапка моя, не сердись...
Я пожал плечами. Я и не собирался сердиться. Если я буду сердиться на
каждого неблагодарного паука или разноглазого шатена в зеркале, у меня не
останется времени для того, чтобы сердиться на человечество в целом, а это
мое любимое хобби.
Однако прошу вас не торопиться с выводами. Конечно, легче всего
пришлепнуть на человека этикетку: расщепление личности на шизофреническом
фоне или шизофрения на фоне расщепления личности. Или еще что-нибудь в
этом роде. Это, повторяю, легче всего. Тем более что на первый взгляд
кое-какие основания для этого есть. Человек стоит на карачках и устраивает
сцену пауку-крестовику. Потом смотрит на свое отображение в зеркале словно
на незнакомца и так далее.
И тем не менее я уверен, что значительно нормальнее средне нормального
человека, по крайней мере, в нашей благословенной стране, где нормы на
нормальность устанавливают безумцы.
Просто я панически боюсь превратиться в социальный электрон. Термин
этот мой, и им я называю всех тех, кто вращаются по предопределенным им
орбитам, иногда перескакивают с одного социально-имущественного уровня на
другой, но перескакивают опять же упорядочение - короче говоря, ведут себя
так, как им положено себя вести заведенным порядком вещей. Почти каждый
раз, когда я еду на работу или возвращаюсь вечером домой и вижу тысячи и
тысячи одинаковых домиков с одинаковыми крошечными лужайками перед ними, с
одинаковыми мужчинами, женщинами и детьми, занятыми одинаковыми вещами,
носящими в одинаковых головах две-три одинаковые мыслишки, - когда я все
это вижу и когда я об этом думаю, мне хочется выть от ужаса. Мне хочется
закрыть глаза, обхватить голову руками и бежать, бежать - но куда? И вот я
подмигиваю себе в зеркале и кормлю паука собственноручно пойманными
мухами, чтобы сохранить хоть призрачную, но иллюзию, что я - это я. Что
Клиффорд Марквуд, сорокалетний ученый, разведенный, живущий в ОП
Риверглейд, Фридом-авеню, 411, работающий в фирме "Прайм дейта", - это я,
а не какой-нибудь другой социальный электрон, наматывающий виток за витком
на социальной орбите. Конечно, я отдаю себе отчет, что мои призрачные
попытки сохранить свое "я" при помощи паука и бесед с самим собой в
зеркале довольно смехотворны, но что прикажете делать?
Возможно, вы скажете, что мое навязчивое стремление к индивидуальности
- это уже отклонение от нормы. Возможно, и даже вероятно, это именно так.
В таком случае плевать я хотел на норму.
Так или иначе я должен извиниться перед вами за то, что подсовываю вам
свои фобии и мании. Это, наверное, от одиночества. Нет, нет, не подумайте,
что у меня нет знакомых и я, словно некий пустынник, внемлю лишь небу и
звездам. Но, увы, сама мысль о том, что я мог бы говорить о своих чувствах
и переживаниях с сослуживцами и соседями, заставляет меня улыбаться. Я
вижу их искренне недоумевающие взгляды, их искренне наморщенные лбы,
искренне брезгливый изгиб губ - о чем это распространяется мистер Марквуд?
Почему он не найдет себе психоаналитика? Видите ли, в нашей благословенной
стране внимание и участие - товар, причем довольно редкий. Вам нужно
участие? Пожалуйста! Откройте желтые страницы телефонного справочника.
Психоаналитики в любом количестве продадут вам и участие, и внимание, и
совет. И слава богу, между прочим. Хорошо, что можно хоть купить все эти
вещи.
Ну да ладно. Пора готовить ужин, но перед этим я обычно совершаю
вечернюю прогулку. Семнадцать шагов до моего почтового ящика и семнадцать
обратно. Как я уже вам сказал в самом начале, этот день был бы абсолютно
совершенен в своей серости и будничности, если бы не письмо Карутти. Итак,
я иду к ящику, вовсе не предполагая, что найду там что-либо интересное.
Просто вечерний ритуал. Щелкаю замком. Газета "Риверглейд икзэминер",
лежащая в ящике с утра. Впрочем, если бы она лежала с прошлого года, я бы
вряд ли заметил разницу. Разве что по длине юбок на фотографиях. Вообще,
если судить по газетам, длина юбок - это единственный маятник,
отсчитывающий оставшиеся нашей цивилизации годы.
Что еще, кроме газеты? Рекламный мусор, как обычно. Письмо от
"Восточной энергетической". Я уже улыбаюсь, догадываясь, что в конверте.
Так и есть. Счет на двадцать четыре НД, который я оплатил три месяца тому
назад. Я им ничего не отвечаю, поскольку все равно это бессмысленно. Если
уж бухгалтерский компьютер делает ошибку - на двадцать четыре новых
доллара - это надолго. Еще одно письмо. Без обратного адреса. Немножко
странное письмо. Почему? Во-первых, мой адрес написан как-то очень
небрежно или торопливо; во-вторых, он написан не на самом конверте, а на
бумажном прямоугольничке, налепленном на конверт. Причем налепленном опять
же как-то небрежно, чуть криво, впопыхах, может быть.
Вы спросите меня: почему столько внимания какому-то анонимному
конверту, откуда у меня такая маниакальная наблюдательность? Видите ли, я
уже, по-моему, говорил, что я человек довольно одинокий, пишут мне мало. А
те письма, которые я все же получаю, похожи на письмо от "Восточной
энергетической компании" - фирменный конверт, машинописный адрес,
антисмысл. Антиписьма.
Я уселся в кресло и осторожно вскрыл конверт. На небольшом листке
бумаги было написано: "Дорогой Клиф! Очень прошу тебя - будь дома вечером
в пятницу. Я приеду к тебе. Мне нужна твоя помощь и твой совет. Это важно.
Очень и очень важно. Твой Фрэнк Карутти". И все.
Эта коротенькая записка еще более усилила возникшее у меня ощущение
какой-то нелепости. Во-первых, я не видел Карутти гола два, не меньше;
во-вторых, когда мы вместе учились, а потом работали в лаборатории Майера,
мы никогда не были особенно близки. Если бы вы увидели Фрэнка Карутти, вы
бы сразу поняли, что у него может быть очень мало общего с другом паука
Джимми. Он был всегда таким совершенным электроном, вращающимся по такой
совершенной орбите, что мне легче представить его летающим по ночам в
пижаме, чем подмигивающим самому себе в зеркало.
Имея дело с Фрэнком, всегда можно точно знать, что он сделает или
скажет в следующую минуту. Он всегда предсказуем. Кроме того, он
необыкновенно аккуратен, даже педантичен. Из тех, кто пишет адрес на
конвертах разборчиво и четко, и уж подавно не на клочках бумаги, наспех
наклеенных на конверт. Но это все качества, которые мне не слишком
приятны, и у вас может создаться впечатление, что Фрэнк только
предсказуемый электрон, и ничего больше. А это не так. Он, между прочим,
еще и блестящий ученый с нюхом хорошей гончей и интуицией прорицателя.
Что-что, а этого у него не отнять.
Нет, что ни говорите, а письмо было странным. Не то чтобы очень
странное само по себе, но оно никак не вписывалось в орбиту Фрэнка
Карутти. И конверт, и просьба о совете и помощи, и отсутствие обратного
адреса - все было как-то... непредсказуемо.
Конечно, если бы я был обычным электроном, я бы тут же отложил письмо в
сторону, поскольку мне, наверное, нужно было бы воспитывать детей,
ругаться с женой, подстригать траву на лужайке, смотреть телевизор. Но
детей у меня нет. Жена, да и та бывшая, находится на расстоянии двух тысяч
миль от меня, на траву мне наплевать в высочайшей степени, телевизор я не
переношу, а на паука Джимми я обиделся. Поэтому я принялся рассуждать о
письме.
"Почему адрес написан от руки? Карутти ведь из тех, кто предпочитает
машинку. Наверное, потому, что он писал его не дома и не на работе, а
где-нибудь еще, например в почтовом отделении. Прелестно, - сказал я вслух
сам себе. - Фантастические дедуктивные способности.
Почему адрес написан не на конверте, а на наклеенном листке? Может
быть, потому, что адрес на конверте был написан неправильно? Здесь, -
сказал я себе, - нужен эксперимент".
Я взял конверт, подержал его на пару и осторожно отклеил бумажный
прямоугольничек. Под ним выведенный четкими буквами был совершенно другой
адрес: "Мистеру Генри Р.Камински, 141, Конноли-стрит, Ньюпорт".
Ньюпорт - это не очень симпатичный городок милях в сорока от
Риверглейда. Не ОП и не джунгли. Нечто среднее. Так. Хорошо. Будем
рассуждать логично. Сначала Карутти решает написать некоему Генри
Р.Камински. Прекрасно. Затем почему-то решает не писать Генри Р.Камински,
а послать письмо мистеру Клиффорду Марквуду, то есть мне. Другого конверта
либо нет, либо Фрэнк решает сэкономить. Очень логично, за исключением
того, что все это в высшей степени не похоже на Фрэнка Карутти. Кроме
того, я ведь уже решил, что он писал из почтового отделения... Бог с ним,
с письмом. Сегодня среда. Через два дня Карутти сам объяснит мне, зачем я
ему понадобился, что это за важное Дело и почему он решил экономить на
конвертах.
2
В пятницу Фрэнк Карутти не приехал, не появился он и в субботу. "Это
важно. Очень и очень важно". Странные слова...
Конечно, проще всего было бы забыть и письмо, и Карутти, тем более что
за два года, что мы не виделись, я вряд ли вспомнил хоть раз о нем.
Я так и сделал. "Забудь об этом письме, - сказал я себе. - У тебя есть
более важные дела, например, нужно наладить отношения с Пауком Джимми и
заменить реле ворот в гараже". Но к пауку я не пошел. Не к лицу мне, гомо,
более или менее сапиенс, унижаться перед каким-то паршивым жирным
крестовиком. Ну а реле... Согласитесь, когда собираешься сменить реле уже
полгода, причем говоришь себе ежедневно, что сделаешь это завтра, - взять
прямо так и действительно сменить его - было бы поступком легкомысленным и
даже непристойным. Неисправное реле и твердое намерение починить его уже
превратились в традицию, в нечто постоянное, а такие вещи в наш зыбкий,
неустойчивый век нужно ценить. Да и по возрасту мне пора уже быть
консерватором, хранителем традиций и противником радикальных
поползновений, как, например, починка реле.
Итак, я настолько старательно пытался забыть о письме Карутти, что оно
не шло у меня из головы. Короче говоря, около пополудни в воскресенье я
уже ехал не только по Ньюпорту, но даже по Конноли-стрит. Дом номер 141
оказался маленьким и печальным кафе с таким же хозяином.
- Порцию сосисок и стакан апельсинового сока, - сказал я, усаживаясь за
столик, покрытый пластиком.
Кафе было пустым, и сосиски появились довольно быстро. Они выглядели
такими же маленькими и печальными, как и их хозяин. Очевидно, они, как и
он, ничего в жизни не добились и примирились с поражением.
- Спасибо, мистер Камински, - сказал я. - Вы ведь мистер Камински?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг