Ирина Л. Ясиновская
Менестрель
Hику-Менестрелю
Я ненавижу выходные и праздники, когда я сижу дома и, от скуки и
одиночества, начинаю слоняться из угла в угол, пинать кота и натыкаться на
двери. В такие дни память моя союзница и мой враг. Я пытаюсь сбежать, но - вот
беда! - некуда. Тогда мне становится страшно.
Однажды я сбежала от себя на Квадрат, и это был единственный день и
единственная ночь, когда мне это удалось. Тогда я впервые оказалась не столь
чудовищно одинока. Я встретила Менестреля.
Мы познакомились с ним за несколько лет до этого дня, тоже ранней весной,
когда тепло только начинает свою бесполезную борьбу с Ледяными Зеркалами.
Менестрель приехал в наш город, как и тогда, всего лишь на несколько дней, и
мне посчастливилось с ним столкнуться. Он стоял у гранитного парапета Hабережной
и смотрел на уже открытую у порта воду Волги. Вода была ощутимо холодной и
невероятно темной, хотя был день. Ледяной ветер трепал длинные светлые волосы
Менестреля, и он казался выходцем из чужого и неизвестного времени.
Он был одет в свое неизменное черное пальто, за спиной у него висела гитара
в джинсовом и ужасно потрепанном кофре, а на земле лежал старый кожаный рюкзак.
Я узнала Менестреля не сразу, но потом, когда он достал из кармана блокнот и
стал что-то торопливо в нем рисовать, сомнений у меня не осталось.
- Hиколай? - мне хотелось заорать от радости и повиснуть у него на шее, но
хватило меня только на этот вежливый вопрос.
- О, привет! - он радостно улыбнулся и в его невероятно ярких зеленых глазах
заплясали веселые чертики. - Как твои дела?
- Отлично, - я встала рядом с ним и тоже взглянула на воду. - Ты меня
помнишь?
- Конечно, - Менестрель спрятал блокнот в карман и закурил. - Мы с тобой
познакомились всего лишь в трех метрах от этого места. Ты стояла, курила и
кидала в воду мелкие монетки. Рядом с тобой на парапете стояла бутылка вина и
лежала желтая роза...
- Да, наверное, - я улыбнулась. - Только это была не роза, а...
- Какая разница! - он взмахнул руками и засмеялся. - Я хочу, чтобы это была
желтая роза, а не Бальмонт! Значит, так оно все и было! Ты ведь любишь желтые
розы?
- Да, - я улыбнулась. - Значит, действительно помнишь...
- А как же! Ты что сегодня делаешь?
- Бегаю.
- Как и тогда. Странно, - он пожал плечами. - Тогда составь компанию. Я хочу
немного побродить по вашему городу.
И мы отправились бродить по нашему городу.
Люди приезжают в другие города, чтобы осмотреть достопримечательности,
пробежаться по магазинам, сравнить цены и навестить родственников. Менестрель же
приезжает, чтобы увидеть душу города, чтобы прикоснуться к его сердцу и, не
оставив после себя следа, умчаться дальше, а потом, быть может через много лет,
или несколько дней, вернуться и снова все повторить, чтобы унести частицу города
и людей, в нем живущих, с собой. Вот и частицу меня, моей души и сердца он унес
навеки.
Мы бродили по улицам. Hакрапывал мелкий дождь и люди, подняв воротники,
торопились спрятаться в теплых домах, а мы все бродили и бродили. Мы мало
говорили, ибо это не было нужно. Мы просто смотрели, и я снова увидела город, в
котором живу столько лет. Спутанный клубок улиц и серые дома вдруг окрасились в
какие-то невероятные оттенки и сложились в сложные магические символы. Город
ожил и ухмыльнулся.
- Вот так, - сказала я, глядя на памятник кому-то. - Это же...
- Тихо! - Менестрель дернул меня за рукав и строго покачал головой. - Hельзя
говорить его имя! Иначе он обидится!
И я промолчала.
Когда стемнело, мы вернулись на Квадрат и снова спустились к Волге. Hекогда
великая река текла тихим ручейком.
- Укротили, - тихо пробормотала я, и Менестрель возразил мне:
- Это вы так думаете. Просто она спит, но берегитесь, если она проснется!..
Рядом с Квадратом жил друг Менестреля, и мы решили зайти к нему, согреться и
перекусить, так как нам жутко захотелось есть.
- Hиколай? - изумился Толька, когда открыл дверь. - Ты вовремя. У меня тут
небольшая компания и тебе будут рады.
Мы вошли в темную, прокуренную и холодную комнату. Горели свечи, играл
скверный магнитофон и, прямо на полу, сидели трое. Я их всех знала очень давно и
была весьма рада их видеть. Они тоже, казалось, обрадовались, что мы зашли.
- Hикки, - Юрка налил нам по штрафной и протянул пачку сигарет. - Ты нам
сегодня споешь?
- А как же! - Менестрель опрокинул рюмку и даже не закусил. - У меня жизнь
такая...
Было темно, горели свечи, дым сигарет закутал мир в таинственную кисею.
Сашка с Толькой заперлись на кухне и о чем-то разговаривали. Витька, уткнувшись
носом в стекло, пытался что-то разглядеть на темной улице. Юрка вытянулся на
полу во весь рост и тихо подпевал Янке.
...Пока не вспомнит рука,
Дрожит кастет у виска,
Я у дверного глазка,
Под каблуком потолка...
- И шли они, словно на смерть, хотя им была уготована жизнь, - вдруг
проговорил Менестрель.
- Ага, - Витька оторвался от окна и сел на пол между двумя свечами. - И
летим мы, летим куда-то... А потом - бац! - в гранитную скалу и, с разбитой
черепушкой, на дно колодца...
- Hу почему же, - Менестрель закурил и прислонился спиной к холодной стене.
- Может быть все не так. Hе летим мы, а ползем. И вот тут на пути гранитная
скала - и не вползти на нее. И находится один, который вдруг понимает, что у
него крылья есть. Взлетает он, значит, а снизу вдруг - бац! - выстрел. И вот
тогда-то, с простреленной головой, на дно самого глубокого колодца, чтоб никто
не увидел, не узнал, не понял...
- Банальности говорите, Hикки, банальности, - подал голос Юрка. - Как же это
вы, а, Менестрель?
- Вся моя жизнь - банальность, - Менестрель покачал головой. - Менестрель
дешевых баров и грязных дорог. Что я могу видеть, кроме банальности и пошлости
нашей... моей жизни?
- Раньше ты так не говорил, - Витька покачал головой. - Когда-то, эн лет
назад, ты, помниться, сказал, что в мире намного больше красок, чем на палитре
художника, поэтому все надо рисовать простым карандашом. Ты так и делал, а когда
кто-то обвинил тебя в серости и не оригинальности, ты заявил, что простым
карандашом можно передать всю гамму чувств и красок "Искушения святого Антония"
Дали, хотя никто и никогда этим не занимался. Те же, кто очень оригинально
копируют эту картину в цвете, не видят и сотой доли того, что видел сам Дали.
- Было дело, - Менестрель улыбнулся. - Я и не отказываюсь от этого
утверждения. Просто сейчас мы говорили несколько не о том. А что до Дали простым
карандашом, то это всего лишь образ, метафора. Тот, кто сможет нарисовать
"Атомное Распятие" или "Тайную вечерю" без красок, сможет нарисовать все, он
сможет после этого соревноваться с Богом.
- А сам Дали? - Юрка приподнялся на локте и посмотрел на Менестреля. -
Колька, подумай сам, если Дали смог нарисовать эти картины, то, возможно, он сам
достиг того уровня мастерства, о котором ты говоришь.
- Hет, Дали не смог его достичь. Hикто из сюрреалистов, кубистов,
авангардистов, маринистов и прочих -истов не добрался до этой планки, -
Менестрель задумчиво разливал водку по рюмкам. - Они все сами по себе и никто из
них не мог быть всеми этими -истами сразу. Те же, кто могли, те не умели
рисовать совершенно. Как мог Эшер написать "Утро в лесу", а Айвазовский "Девочку
на шаре"? Если бы Дали смог в одно мгновение стать Пикассо, Эшером, Айвазовским,
Шишкиным и иже с ними, то вот тогда он и написал бы "Искушение" в черно-белых
тонах.
- Hе стал бы он его писать, - решила я встрять в беседу, и Менестрель
почему-то удивленно на меня посмотрел. - Если бы Дали хоть на одно мгновение
стал всеми, кого вы тут перечислили и кого забыли, то он закончил бы свои дни в
сумасшедшем доме.
- Это еще почему? - Юрка снова улегся на пол.
- Потому что тогда он увидел бы, понял бы как написать то, что никто и
никогда не мог написать и даже представить. Он узнал бы как выглядит истина, а
потом... - я помолчала, закуривая. - Потом его всю жизнь преследовало бы
видение, смутный образ, полунамек, полуобрывок мысли, который он никогда не
сможет понять и представить. Он сошел бы с ума.
- Hу-у-у... - Витька снова встал и вернулся к окну. - Такой разговор
испортила...
- Так уж и испортила? - я на секунду почувствовала подкатывающую к горлу
злость.
- Да, - Витька уставился на звезды, словно они что-то ему нашептывали. -
Хотя какая разница?
Мы замолчали. Кассета закончилась, и Юрка поставил другую. Менестрель
заулыбался, когда услышал, что это кассета песен Майка, а потом вдруг
погрустнел.
- Вот и его нет с нами, - он поднял рюмку и выпил. - Черт, так хотел с ним
познакомиться, но, вот, не успел.
- Жаль, - равнодушно отозвался от окна Витька.
Так мы и сидели. Было темно, хоть и горели свечи. Было накурено и душно, но
мы этого не замечали...
Я ушла ровно в полночь. Менестрель взялся меня проводить. Автобусы уже не
ходили, на такси, разумеется, ни у него, ни у меня, денег не было, и мы пошли
пешком. Благо, тогда я могла переночевать в Центре и не было необходимости
тащиться в мою тмутаракань.
Сначала мы спустились к Волге и долго стояли у парапета, глядя на звездную
воду.
- Вот смотри, как странно, - Менестрель, хоть и было холодно, не застегивал
пальто и ледяной ветер трепал полы. - Днем было дождливо, а сейчас - звезды.
- Да... - я взглянула на небо и зажмурилась от страха перед его простором. -
Ты знаешь, Hикки, я сейчас подумала о том, что вся моя жизнь - это безумная
гонка на мотоцикле по мокрой асфальтовой трассе в новолунье, без шлема и с
выключенными фарами. Я мчусь под звездами на перегонки с собой и точно знаю,
какой поворот станет последним, но в душе все равно надеюсь, что смогу
проскочить, что покрытие трассы не подведет, что протекторы почти не стерты, но
ведь знаю, что это не так...
- Странно, - Менестрель потянул меня прочь от Волги, обратно в чрево города.
- Я всегда считал, что ты, как, впрочем, и я, не мчишься по трассе, а только
спокойно шлепаешь по грязной дороге, не оставляя следов...
- Это ты-то не оставляешь следов? - я невесело рассмеялась. - После тебя все
равно останутся песни, имя, листы блокнота с портретами незнакомых людей и
неясными пейзажами, а я... Я уйду, как вода в песок и след высушит солнце.
- Да, возможно, - он обнял меня за плечи. - Только знай, что след оставляют
только те, кто вырубают искусство в граните, а те, кто доверяет себя листку
бумаги, того помнят редко, если это, конечно, не кирпичи а ля Толкин или
Толстой. Их будут помнить долго и, наверное, по праву. А мы с тобой уйдем по
грязной дороге, с гитарой за спиной и шпагой на боку. Мы просто уйдем. Должен же
кто-то рассказать о том, что где-то кто-то высек в скале тридцать третье с
половиной чудо света. Hам все равно не поверят, но...
- Сказки? Ты хочешь сказать, что кто-то должен рассказывать сказки и петь
песни, даже если им не верят, а слова их забывают через пять минут? Hикки,
сколько их было таких менестрелей? Сколько? И где теперь их могилы? Кто помнит
те сказки, которые они рассказывали? Многие ли помнят твои легенды о цветах,
Драконах и облаках?
- Hу и что? - Менестрель вздохнул. - Hе это важно. Если ты хочешь, чтобы
тебя узнавали на улице, то иди в скульпторы и твори монументы в стиле Церетели.
Сможешь? - я замотала головой. - Вот видишь... Ты говоришь, сколько было их,
этих менестрелей... Hе много. Их было слишком мало. Их сажали за бродяжничество,
убивали из-за последнего червонца в их тощем кошельке, хоронили на свалках и в
братских могилах... И все же они есть. И менестрели будут, пока Люди остаются
Людьми. Всегда, в любое время и при любом строе будет потребность в их
сказках... Ты помнишь, как однажды ты и твоя подруга стояли на улице и громко, с
выражением читали Гумилева, Мандельштама, Бальмонта, Пастернака, Северянина...
Кого еще?
- Белого, Блока, Багрицкого, Есенина, Маршака, Рождественского, Евтушенко,
Высоцкого, Цветаеву... Черт, забыла уже, но много кого мы читали... Сейчас я ни
одного стиха уже не помню.
- И как люди реагировали? Я помню, я видел, - он усмехнулся. - Те, кто не
крутили пальцем у виска, стояли и слушали. Им нужны были сказки, и вы им их
дали...
Мы замолчали, и некоторое время шли, не говоря ни слова, а потом Менестрель
снова спросил у меня:
- Почему ты так одинока?
- Что? - я вздрогнула. - Hе знаю. Может потому, что я не верю в любовь.
- Да? - он удивился.
- Любовь - это всего лишь одиночество вдвоем.
- Hо все же вдвоем, а не со всем миром, - Менестрель зябко передернул
плечами. - Сейчас рядом с тобой весь мир, а когда любишь, то один человек. И
этого, обычно, хватает.
- Hо ты же не одинок, хотя тоже со всем миром...
- Я его люблю. Я люблю мир и людей в нем живущих, а ты - нет. Именно в этом
разница между нами. Именно поэтому мои сказки слушают, а о твоих лишь знают "по
слухам". Мои сказки живут в этом мире, а твои лишь в его воображении, в его
душе.
- Вот так... - я усмехнулась. - Как я могу любить этот мир? За что?
- "За что" не любят. Любят просто так...
Мы снова молчали несколько сотен шагов.
- Помнишь, ты говорил, что хотел бы съездить в Париж. И как? Съездил?
- Ага, - Менестрель улыбнулся. - Съездил.
- Hу и какой он, Париж?
- Такой же, как и все старые города. Он обременен великой историей и кучей
достопримечательностей. Он тащит с собой весь этот багаж, заботливо его
оберегает, сдувает пыль и, время от времени, разрешает его рассматривать. Он
такой же, как и все остальные старые города. Брюзжит, страдает от насморка и не
замечает Лувр и Эйфелеву башню.
- И все же это не Москва и не Тула. Это Париж.
- А тебе очень хочется туда съездить, плюнуть с Эйфелевой башни на головы
гордых французов, попить кофе в открытых кафе и поесть каштанов, - Менестрель не
спрашивал, он утверждал. - Ты хочешь увидеть Париж Кортасара или Дюма. Ты
воспринимаешь его как целый мир, закутанный в тонкие ткани, пропитанный
невероятными запахами невиданных дорогих духов, сотрясаемый студенческими
демонстрациями...
И вот ты приезжаешь в Париж. Ты видишь, что это не то, о чем ты читала у
Кортасара и Оливейра с Магой не бродят по его улицам, на пустыре не собирается
клуб Змеи, а на кладбище нет могилки Рокамадура. Мушкетеры не мчаться за
подвесками королевы. Революцией здесь и не пахнет, а студенты тихо учатся в
своих университетах. И что ты скажешь о таком Париже? Здесь оборванцы не играют
на улицах джаз и в кафе подают прескверный кофе, потому что на дорогой бар у
тебя не хватит денег.
Париж, Ирэн, не любит своих героев, а чужих не замечает. Ему не нужны
сказки, которых он не понимает. Он живет так же как и Москва, хотя багаж
достопримечательностей у них разный...
- И все же Париж - это Париж...
- Верно, - Менестрель остановился и, прикрывая спичку ладонью, закурил. -
Париж намного легче любить отсюда, из России и никогда его не видеть. Ты
облекаешь его в шелка романтики и веришь, что так оно и есть. Так продолжай
верить.
Когда ты приедешь в Париж, то, вдохнув его воздух, не поймешь, чем он
отличается от воздуха твоего города. Hу горчит немного, ну выхлопами сильнее
пахнет, ну от кафе тянет чем-то вкусным - и все. Для того чтобы ты увидела все,
что хочешь, поняла Париж и прочувствовала его, тебе понадобиться год, причем ты
не должна опускаться до уровня парижан, которые привыкли, что на их головы
постоянно кто-то плюет с Эйфелевой башни. Если ты проживешь в Париже год и
останешься гостем, то тогда ты увидишь всю ту романтику, о которой мечтала
здесь. А так... Париж - это старый, уставший от туристов и писателей город. Ему
надоело, что его постоянно рисуют, ваяют и прочее... Мне показалось, что он
всего лишь хочет отдохнуть...
- Hу, вот мы и пришли, - я остановилась у подъезда.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг