Дальше Исследователь мне разъяснил, что биологическая система
жизнеобеспечения пока получается настолько громоздкой и тяжелой, что
единственный путь сокращения веса и размеров - повысить содержание в ней
углекислого газа. С 0,03 процента (норма для соснового леса) до 1,5
процента. Вот эта полуторапроцентная углекислая атмосфера и вызвала сенсацию
на XIII астронавтическом конгрессе в Ленинграде.
Но все эти факты, цифры и выкладки - для очерка. Нужны. А вот вариант
"А", вариант "Б", вариант "С"... Откуда взялись эти варианты? Ведь
Исследователь мне о них не говорил ни слова?! Я торопливо, боясь что-нибудь
упустить, записывал, а видел... как это могло быть.
"Что?! Вариант "Д"?"
Я решил, что ослышался, и уставился на Хлебникова в недоумении: что это
он - всерьез?
Лаборатория экологических систем, возглавляемая Боданцевым, разработала
три типа культиватора - на один процент углекислоты, на полтора, два с
половиной, - охватив, таким образом, всю допустимую зону. Вариант "Д" -
сугубо теоретический, на три процента, существовал пока лишь на бумаге: три
процента углекислого газа в атмосфере считались тем самым порогом, за
которым уже шла критическая зона. В сто раз выше нормы. Если за норму брать
содержание углекислого газа в сосновых лесах.
"Вариант "Д", - подтвердил Хлебников, разглядывая мою физиономию (можно
представить, что за эмоции на ней!..) сквозь модные квадратные очки с
золочеными дужками без тени улыбки, я бы даже сказал - с сожалением...
"Значит, сейчас вы работаете на полутора процентах углекислого газа... А
когда перейдете на три?" - спросил я Исследователя.
"На три? - озадаченно уставился он на меня. - А с чего вы взяли, что мы
собираемся поднимать концентрацию углекислоты? Кто вам об этом говорил?"
Да, он прав: мне об этом не говорил никто...
Потом, вернувшись домой, я не без труда разделил свои записи на де-факто
и... Как бы это выразиться поточнее? Да, то самое "продолжение в будущее",
та литературно-художественная экстраполяция, о которой столь иронично
говорил Исследователь.
Честно выполнив свой долг в части де-факто (имеется в виду очерк "Дом
космонавтов", опубликованный в журнале "Уральский следопыт"), я оказался
перед ворохом отрывочных записей, которые притягивали меня, словно магнит,
будили воображение, не давали покоя. Я снова и снова возвращался к эскизам...
О любви
Мы в прошлом отдыхаем - прошлое прекрасно!..
Просыпались мы в доме отдыха рано - едва свет начинал пробиваться сквозь
шторы. Воздух в этот рассветный час звенел от птичьего гама:
пересвистывались в прибрежных кустах лазоревки - пинь-пинь, захлебывались от
восторга дрозды-рябинники, из последних сил надрывался коростель... Это был
час, когда пели все: и ночные, и дневные.
Осторожно, стараясь не хрустеть гравием, пробирался я к окну Наташиной
комнаты, так же осторожно, затаив дыхание, беззвучно вытягивал раму и
нащупывал Наташин поясок. Чтобы не будить соседок, Наташа один его конец
привязывала к руке, а другой прятала между рам.
А потом мы босиком бежали к бочажку. Туман от солнца казался красным, и
над самой водой качались белые призраки.
Искупаюсь я в тумане,
Зачерпну рукой росу,
Паутину филигранью
Я росою обнесу...
Вода была теплой и ласковой, мы входили в нее, и кустики тумана качались
у самых ног. "Не смотрите на меня", - просила Наташа, и я отворачивался. Я
знал, что она сейчас снимает платье, я десятки раз видел, как она стаскивает
его через голову, но это было днем, когда вокруг было много народу, а сейчас
я стоял, смотрел на призрачные кустики тумана у моих ног и чувствовал, как
гулко колотится сердце...
Мы в прошлом отдыхаем... И даже в горьком прошлом!..
Зимой, на последнем курсе, университетский комитет комсомола решил
провести лыжный агитпробег по глухим, удаленным от железных дорог деревням.
Мы шли с красными лентами через плечо, пели песни, но все это я помню плохо,
от всего агитпробега осталось только ощущение необыкновенной чистоты. От
снега, от елок, утонувших в сугробах, от глубоких серых глаз Наташи, в
которых я все чаще и чаще ловил тревожное ожидание...
К вечеру мы добрались до села со странным, смешным названием: Трёка. Село
лежало на самом берегу реки, широкой дугой, почти подковой, огибавшей избы,
амбары, скотные дворы и клуб, когда-то бывший церковью. В этом клубе мы
после ужина выступили с концертом, а потом были танцы. Мы с Наташей
кружились, кружились... Наконец она не выдержала, пробормотала:
"Какая жарища", да я и сам чувствовал, что от жаркого воздуха, волнами
расходившегося над плотной толпой танцующих, от тягучего вальса, а главное,
от Наташиных вопрошающих глаз голова у меня шла кругом. "Выйдем?" Наташа
обрадованно кивнула, пошла за мной, держась за руку. Потом, в сенях, она мою
руку отпустила, я услышал, как с глухим стуком захлопнулась дверь, как она
осторожно спустилась и подошла ко мне.
"Холодно, Наташа, верно? Как эти трёкинцы здесь живут, а? Такой
морозище!.. А им хоть бы что. Говорят, в здешнем сельмаге водка - самый
дефицитный товар..."
Я понимал, что мелю чепуху, что Наташа ждет от меня совсем других слов,
мне было страшно стыдно, я не знал, куда деваться от этого стыда... "Не
криви душой, когда говоришь с женщиной". Где это я вычитал? Слишком поздно
вычитал... "Простая арифметика, Наташа: тридцать шесть своих да плюс сорок
бутылочных... Что им мороз?" А Наташа смотрела на меня - с таким
недоумением... Стояла передо мной, зябко стянув воротник куртки у горла,
глаза черные, бездонные, и такое в них тоскливое недоумение!..
У нас и раньше случались неловкие паузы, когда не знаешь, что сказать, но
в тот раз молчание было чересчур уж тягостным. Нас разделила тишина, как из
тяжелого стекла стена...
Не выдержав тягостной тишины, я и брякнул, показав рукой на окна клуба:
"Трёкают". Откуда взялось, как родилось в моей взбаламученной голове это
словечко? Едва я произнес его - из темноты на нас надвинулась высокая, вся в
инее фигура:
"Что? Что ты сказал? Трёкают?"
Это был Михаил.
Он тормошил сначала меня, добиваясь, где я слышал это словечко, и я ему
объяснил, что нигде не слышал, само собой придумалось - Трёка, Трёка, ну вот
и "затрёкал", а потом Михаил набросился на Наташу, крича, как это здорово,
просто великолепно, что слово родилось само собой...
Мы с Наташей окоченели, а Михаил нас все не отпускал и рассказывал с
пятое на десятое о том, как он нашел на карте богом забытую деревеньку, как
загорелся желанием узнать - говорят здесь или трёкают...
Впрочем, как я понял, Наташу поразила тогда отнюдь не эта белиберда с
трёканьем, а то, что до Трёки он добирался один, считай, уже ночью... Да и
меня, помню, тоже: пятнадцать километров по незнакомым глухим местам, да еще
в тридцатиградусный мороз!..
"И вы понимаете, в Трёке не трёкают! - размахивал он перед нами длинными
руками, и нельзя было понять, над кем он смеется: над собой или над нами? -
Наоборот! Парни меня тут чуть не отвалтузили, когда я стал их убеждать, что
есть такой глагол - "трёкать"!.."
Потом я уже убедился окончательно: Михаил всю жизнь кого-то играет -
артист оригинального жанра Куницын... Такое ощущение, что в нем два
человека: один играет, а второй посмеивается... Над собой же посмеивается,
над собственным комедиантством. И тут загадка первая - почему же Наташа даже
не улыбнулась, видя его комедиантство? Бог знает, что ею двигало в ту
минуту, когда она совершенно неожиданно для нас обоих вдруг прикоснулась к
нему рукой и сказала: "Успокойтесь. Вы все узнали, что хотели..." И он
мгновенно замолчал, и посмотрел на нее так удивленно, и такой у него при
этом был виноватый вид!..
А через месяц они поженились.
Я чувствовал, понимал: все эти эскизы - лишь подступы к главному.
Волновало ненаписанное... Необъяснимый аромат тайны, встречи с чудом. Вопрос
был "в малом": о чем это самое ненаписанное? Что меня там, в институте, так
поразило, отодвинуло куда-то в глубь сознания все эти потрясающие открытия и
идеи, даже сами космические путешествия "с неограниченным сроком во времени"
отодвинуло?.. Ах, да, культиватор с хлореллой!..
Суть проблемы заключалась в том, чтобы заставить микроводоросль, скажем,
хлореллу-вульгарис, в разгаре лета покрывающую тонкой зеленой пленкой воду в
лужах (говорят: вода цветет), извлекать из выдыхаемого человеком углекислого
газа кислород. Существует гипотеза, что львиная доля кислорода атмосферы
восстанавливается как раз этой самой хлореллой в океане. Исследователи
Института физики имени академика Л. В. Киренского выдыхаемый испытателем
воздух пропускали через культиватор с раствором хлореллы - эдакий океан в
микроминиатюре. Сидя тогда в зале с культиватором, я торопливо записывал:
Культиватор у нас установлен в другом зале. Там же, где фитотрон. С
гермокамерой фитотрон соединен узким шлюзом, проложенным сквозь стену между
залами. Я открыл люк в фитотрон, согнулся в три погибели, попыхтел и вскоре
очутился словно в другом царстве-государстве. Ослепительно солнечный свет,
излучаемый ксеноновыми лампами, журчание воды, стекающей по кюветам с
растениями, влажный и чистый воздух... Субтропики, одним словом Космическая
оранжерея.
Культиватор, когда с него сняты защитные металлические щитки, напоминает
загадочное космическое растение: в толстых прозрачных "листьях" из
органического стекла булькает, барботирует, как неизменно поправляет
Боданцев (опять Боданцев?!), обожающий техническую терминологию, наша
чудо-хлорелла - мириады крошечных, величиной в одну-две десятых микрона
изумрудных шариков. "Листья" причудливым жабо окружают ксеноновые лампы -
маленькие солнца.
"Это культиватор варианта "А" - старой конструкции, - объясняет Боданцев.
- В нем около двадцати литров воды с хлореллой. Двадцать литров хлореллы
уравновешивают одного человека весом примерно в семьдесят килограммов. Но
если мы поднимем концентрацию углекислоты в три раза - эти двадцать литров
уравновесят уже трех испытателей".
А немного позже в записной книжке появился еще один набросок:
Михаил был поглощен культиватором. Я подошел к нему - нужно было
договориться, чтобы он перед уходом заглянул к Хлебникову. Да и мы с ним еще
не все вопросы разрешили.
"Михаил..."
"Как кровь, - услышал я. - С той же скоростью..."
Я понял, что он говорит о растворе хлореллы.
"Зеленая кровь? - удивился я: - А это неплохо, в этом что-то есть. Если
представить культиватор в виде легких... Обратных, так сказать, легких..."
"Как кровь", - повторил Михаил, зачарованно глядя на булькающую,
пульсирующую между пластин хлореллу...
"Ах, - услышав мои рассуждения, помню, покачал головой Исследователь -
Как вас, писателей, манит фантастика. Раствор хлореллы, а вы уже "зеленая
кровь"? - Пауза. Размышления. И вдруг: - А, знаете, в этом действительно
что-то есть. Вы никогда не слышали о гигантской тридакне? Ну, знаете,
литераторы ей придумали такой ослепительно красивый титул: "жемчужная
смерть". Ловцы жемчуга, ныряльщики иногда попадают в створки тридакны
ногами, ну "... Сами понимаете, чем это заканчивается. Не слышали?" - "Нет,
не слышал". - "Поинтересуйтесь на досуге: весьма показательный пример
симбиоза моллюска и зооксантеллы..."
Поинтересовался, нашел-таки описание физиологии этого загадочного
существа. Раз пять, наверное, перечел, с каждым разом ощущая все нарастающее
волнение: вот она - тайна, прикосновение к чуду... Гигантская ракушка в
четверть тонны весом, в крови которой мирно сотрудничают кровяные тельца с
зооксантеллой (кстати, ближайшей родственницей той самой хлореллы-вульгарис,
которая меня поразила в культиваторе института). Сколько живет тридакна -
никому не известно, может, сотни лет. Но главное - живет, не нуждаясь ни в
пище, ни в кислороде, - все это ей дает зеленая кровь...
Зеленая кровь!.. Это была уже больше, чем тема. Сам сюжет! Та самая
драматургия, без которой нет литературы. Сюжет - это действие, столкновение,
сюжет - это сама овеществленная, обретшая "кровь и плоть" драматургия... И
вдруг - словно вспышка в памяти: последний короткий разговор с
Исследователем. "Похоже, вас интересуют не столько факты, сколько
допустимость отклонений от них?" - "Я просто хочу представить, как это
было". - "Представить, как... это могло бы быть?" - "А, пожалуй, вы правы: я
так отчетливо вдруг представил в этом зале с гермокамерой людей с букетами
цветов, улыбки, волнение... Когда вы планируете начать эксперимент с
экипажем?" - "Думаю, года через два-три, не раньше. Но мы ведь вам все
показали - даже фильм о самых первых экспериментах. Неинтересно?" - "Ну что
вы! Очень интересно... А как вы представляете себе этот эксперимент с
экипажем? Как он начнется? Как будет протекать? Так и остановитесь на
полутора процентах углекислого газа?" - "Моя обязанность знать, а не
воображать. Если мы начнем фантазировать, то..." - "То что же останется на
нашу долю? Так?"
И вот передо мной газета: эксперимент с экипажем начался не через два-три
года, а через восемь - у науки свой отсчет времени. "Итак, советские ученые
сделали новый шаг в создании эффективных биологических систем для
длительного пребывания человека в космическом пространстве..." Я невольно
сравниваю газетную статью, факты и детали, приводимые в ней, с моей попыткой
представить подобный эксперимент еще до того, как была разработана его
программа. Прав оказался мой провожатыйИсследователь: у науки свой путь
экстраполяции. "В литературе такая экстраполяция называется научной
фантастикой, не правда ли?"
Итак, вариант, которого не было. Пока не было...
Глава первая Часы пущены
Эксперимент начнется точно по графику: 10 февраля в 12 часов дня. За два
часа до начала техники включили аппаратуру, приборы, прогрели,
отрегулировали, гермокамеру облучили кварцем. Я заглянул туда в последний
раз, уже перед самым запуском членов экипажа: все чисто - постели, белье,
посуда, пакеты с лиофилизированными продуктами, гантели, эспандеры, книги...
Все на месте. Заходить в гермокамеру не стал, не стоит раздражать Мардер,
она и так извелась, даже похудела в эти последние дни, борясь с
"бактериальной грязью": все кварцует, к испытателям в боксе не подпускает
никого, кроме врачей, - боится гриппа. Или еще какойнибудь ерунды, которая
может сорвать эксперимент. Конечно, стоит в гермокамеру занести какой-нибудь
вирус - все в такой тесноте заболеют друг за другом, вирусы и бактерии, как
мы убедились, в строгой изоляции дают такие вспышки роста!
Микробиологическое наводнение...
Вообще хлопот у микробиологов полон рот.
Лаборатории Руфины Карловны Мардер досталась самая неблагодарная работа -
замкнуть третий круг, по фекальным массам. Ассенизаторская, одним словом,
работа. На этом настоял Хлебников, хотя надо признать, что бактериальный
реактор - все же скорее дело лаборатории Боданцева, Да он, Толя Боданцев,
собственно, и начинал работу с этим самым "ночным горшком", как прозвали
реактор в отделе. Затем Хлебников обязал заниматься "ночным горшком" и
лабораторию Мардер, но чистюли-микробиологини, узнав о решении начальства,
поднялись на дыбы: наше дело штаммы и посевы, сугубо лабораторная работа,
пусть с бактериальным реактором возится сам Боданцев. Он конструктор, а
бактериальную массу можно взять на любой станции канализации. И безотказный
Толя Боданцев, узнав о бунте микробиологинь, поехал на фекальную станцию,
привез бочку вонючей жижи...
Реактор у Боданцева получился объемом в десять литров - разве такой
"ночной горшок" засунешь в кабину космического корабля? Боданцев сделал
четыре варианта реактора - все без толку; не работают его "горшки", гибнут в
них фекальные бактерии. И когда на одном из совещаний Хлебников обрушился на
Боданцева, обвинив его в некомпетентности, безграмотности и прочая,
добродушноневозмутимый Толя взорвался и наговорил в адрес микробиологов
таких грубостей, что бедная Руфина, покраснев и путая латышские слова с
русскими, заявила, что сама лично подберет нужную бактериальную культуру для
реактора.
И она сдержала слово, хотя, видит бог, было ей нелегко. Руфина объездила
несколько городов (не могу представить, как эта милая, чопорная чистюля с
лакированными ногтями ходила по полям орошения!..), выудила из нестерпимо
вонючей жижи около двадцати штаммов бактерий, выделила (уже в институте)
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг