спит. А я нахожусь в ужасном положении. Я стала бояться убить простейшее
насекомое, скажем, муху или комара, потому что он изучал их. Если я ударяю
комара, то мне кажется, я убиваю своего сына.
...Мы все тут нервные, все немного не в себе, даже собаки и кошки...
Стать лягушкой науки! Я понимаю, ему нужно было сделать это. Но нельзя же
все время жертвовать собой! Я хочу иметь сына и внуков. И я рада его любви
к вам. Вы должны убедить его вернуться в нашу жизнь, вы одна можете это
сделать. Я бессильна, отец не желает ни во что вмешиваться, товарищи его
хотели бы бесконечного продолжения этого опыта.
...Таня! Я прошу вас. Он славный мальчик и сделает вас счастливой. А
когда вы выйдете замуж, мы оставим вам этот старый дом - если хотите.
Сейчас модно жить в настоящем старом доме.
...Таня, наши животные напуганы. Кошка не ловит мышей, собаки не
дерутся друг с другом.
И знаете, временами и эти деревья, и солнце, и цветы, и птицы - все
лучшее мне кажется моим сыном.
Сигурдова мама поцеловала Таню.
Затем они обедали всей семьей (и собаки и кошка). Потом Сигурд увел
Таню в холодную глубину дома, в комнату. Комната эта была очень большая.
На беленых ее стенах повешены картины - все старинные, написанные на
холсте, в тускло золоченых рамах. Это были древние картины о древнем
городе, о его деревьях и птицах. И нельзя было подключить ток и сделать их
движущимися или извлечь из них какую-нибудь поясняющую музыку.
Надо было глядеть и соображать самой.
- Вы видите, Таня, природное в нашей семье сидит крепко. Эти картины
писал один мой далекий предок. Какая-то боковая ветвь, с сильной кровью
сибирских пионеров... Да, вы не знаете, мой брат занимается росписью
ночного неба над городом, а другой - в свободные часы - делает те
маленькие картины, что оживают на строго рассчитанное время.
Но вернемся к предку. Я думаю, что некоторые его глубинные устремления
получили выход только во мне - его воля, его нацеленность.
Предок жил давно и немного. Он оставил после себя только картины. По
ним судите о его силе.
Жил он в те времена, когда люди много работали на полях и в шахтах. Они
часто болели, им было трудно отдаваться искусству. И этот человек однажды
заболел какой-то древней болезнью, и она дала ему время обостренного
видения.
Он был скромный, хороший человек. И вот, больной и несчастный, он
увидел на земле других несчастливцев и понял их. По старомодной
ограниченности считали, что человек должен переживать горе только людей.
Эта идея - наследие стадного образа жизни, пришедшее к нам из древности. А
также ограниченность. А также смешное мнение, что Земля была звездными
силами изготовлена только для человека.
Мой предок проникся болью всех гонимых человеком животных, птиц я трав.
Он первым стал писать картины о том, как должен жить человек.
...Писал картины... Ими показывал, что животное зависит от клубка
мировых сил - от воздуха и воды, человека и космических лучей, от ветра и
пищи, любви и ненависти, сострадания и дружбы - так и сам человек.
При жизни над ним посмеивались, а после смерти вдруг стали любить.
Его картины есть в музеях, здесь же всего десять маленьких этюдов.
Таня смотрела. Грустно - на картинах странные, дымные, чумазые города,
голые ветки, жалкие птицы.
И Таня поняла смертельно больного художника, бродившего по городу со
своими рабочими инструментами. Она поняла его сердцем.
Но унесла с собой и раздражение на этого художника. Она чего-то не
прощала, не могла простить художнику, а что - не знала и сама.
Этой ночью они зажгли в поле маленький костер, превращая старые
травяные былки в огненную игру, в дым, в разговоры. Таня рассказывала
Сигурду об отце и братиках, о бабушке и маме.
Дым уходил вверх, пророча устойчивую погоду, нависал лунный край с
пятнами кратеров. Волосы Тани становились золотыми паутинками.
Сергей глядел на Таню и видел в ней то розоватое сияние доброй памяти,
то черноватую рябь ее былых тревог. Тогда она казалась ему чужой, из
другого - непонятного - мира. Она пришла, она могла и вернуться в него.
Чем ее удержать? И когда Таня на короткое время замолкала, Сигурд исчезал.
Таня пугалась. Но ближний куст вдруг начинал клониться и щелчками ронять
на нее паутинные листья.
И слышался из него легкий смех Сигурда, растекался по земле. И Тане
казалось - это смеются, качаясь, травы.
- Теперь твоя очередь. Говори о себе, говори, - требовала она. - Только
о себе.
- Это началось так, - говорил Сигурд. Он сел и держал ногу на колене
сцепленными пальцами рук. От напряжения рассказа он светился зеленым
светом.
- Когда-то я просто изучал животных. Этолог - такая моя профессия. Но,
стремясь к универсальному, я был и цитологом, и биохимиком. И вот, изучив,
то есть убив, сотни зверей в лаборатории, я, как и все, понял: нужно
что-то другое. Животное умерло, его жизнь умерла. А ведь самое тайное -
это жизнь, оркестровка органов, незримая партитура мозга.
Если кто-нибудь скажет: я стопроцентно знаю, что такое жизнь, я
предложу - сотвори ее.
Теперь же я занят только живым, и это мое счастье. Сегодня утром,
согласно плану, я занялся кротом. Да, да, этим толстячком в бархатной
шубке. У него масса специфических секретов.
Шефу я обещал выяснить механику ориентировки крота под землей.
Биохимикам - его обменные процессы. А еще цитологи, горняки,
фармацевты... О, целая пачка заявок!
Итак, я работал.
Я шел полем. Навстречу мне неслись сигналы цветов. И всюду вулканчики
кротиных нор, кольцеобразные, похожие на лунные кратеры (круг, шар,
выпуклость, кольцеобразность - это стиль природы. Углы, прямоугольники -
стиль человека).
Я стал у одного вулканчика - и тот ожил. Я почувствовал подрагивание
почвы, услышал шорох и пофыркиванье. Это значило, что крот подходит к
выходу и сейчас выставит нос, опознавая погоду. Необходимо быть наготове.
Мгновение - нос выставился со всеми облипшими его песчинками. Крот фыркнул
и спрятался, но я уже вошел в него. Не знаю, как это видится со стороны, я
работаю всегда один. Мне так: находит облачко. Оно слепит (но оказывается
черным). Затем как бы застреваешь в узком темном проходе, ни дохнуть, ни
вскрикнуть. Это страшно. Затем я уже был кротом и полз в подземном ходу. Я
протискивался и тихо урчал от удовольствия, чуя запах личинок. И все время
во мне сидело человеческое смешное опасение застрять и задохнуться, потому
что я видел всю узость пути - сверху - этих ходов, хотя был слеп, как
крот. (Шеф говорит, я-де вхожу в объект частично.) Итак, его глаза,
рудименты глаз... Шеф просто ахнет, узнав об их функциях. И это знание
очень пригодится изобретателям. (Он взглянул на Таню - она скучала.) А еще
я изучал радарный механизм нетопыря Квинка (помните театр?), прослеживал
работу инфракрасного зрения змей (и нанес вам первый визит).
- Как интересно, - сказала Таня, думая, отчего он не говорит о своей
любви.
- Я считаю это своим счастьем, - сказал ей Сигурд. - Я вырос в семье,
где любили животных. Всегда пять-шесть собак, а еще кошки, рыси, куницы,
белки, ужи... Когда неудача, несчастье, это зверье очень понимает и
утешает.
Понимание животных, лишенных дара внятной речи...
Понимание!.. Я ласкаю свою собаку. Но где, в чем родственны связи наших
сердец? Каковы химические истоки этого сродства?.. Взаимодействие
электрических полей?.. Нет, нет, я не допытываюсь, я не хочу этого знать.
Не хочу!
- Почему? - испугалась Таня.
- А вдруг исчезнет мое особое свойство? Это бывает - спрашиваешь, ищешь
- и от твоих усилий познать все исчезает.
...До тебя моя жизнь делилась на неравные части - "до" и "после". "До"
- маленькое, всего двадцать восемь лет. "После" - огромное и слепящее, и
длится оно 621 день. Это сделала не только машина, но и моя воля - я хотел
знать. Хотел проверить и понять собачий талант чутья, мощь сборного мозга
муравьев, красоту цветка. Стоя против растения с любым названием, созерцая
это чудо природного строительства, я хотел ощутить внешнюю недвижность и
внутреннюю быстроту процесса жизни.
Только проникновение в растение или зверя дает полное знание. Это нужно
для моей науки, для дружбы между нашими разобщенными мирами. Войдя в
промежуток атомов (ведь они плавают свободно, будто планеты), я живу
жизнью клеток, жизнью ферментов - всей чужой жизнью.
Я знаю, со стороны все это выглядит безумной чепухой. Когда я говорил
об этом шефу, он назвал меня сначала дураком, затем сумасшедшим. Я и был
сумасшедшим.
Я верил - мы шли неверной дорогой. Меня сводило с ума сознание, что мы
скованы телом. Я перестал ценить человека. Мне он виделся рабом своего
тела и изобретенных им механизмов.
А потом пришло это. Как оно пришло? Не знаю.
Знаю! Было желание, волевой взрыв, был новый, особых свойств механизм -
его изобрели для иных целей, но он помог мне. Но как?.. В последний наш
разговор физики говорили о перераспределении материи в пространстве, что
от меня-де остался только алгоритм, формула.
Много было говорено... Итак, крот... Одна моя прогулка в десять метров
усилила нашу фармакопею знанием особенных свойств презираемых мелких жуков
и червей.
Глубокой ночью шеф проснулся. Ему было душно и тревожно. Давило сердце.
Он встал, подошел к окну и высунулся. Жадно, ртом он хватал и глотал
воздух.
Шла ночь. С явственным писком проносились летучие мыши, поднимались на
высоту двухсотого этажа.
Что и говорить, воздух здесь хорош.
Вот и удушье исчезло. Но оставалась тревога, переходящая в страх. Шеф
стал разбираться в этом неожиданном страхе. Он перебирал одну причину за
другой.
Не переел на ночь, хотя жена и напекла к ужину сдобных булочек с
корицей. Не был лишен того короткого дневного сна, что помогал ему
спокойно спать ночью. С детьми все хорошо - писал сын, а дочь с мужем жили
рядом. У них до сих пор светилось окно. Свет падал на ночные клубы мошек,
а их голоса тихо доносились до него.
Жена?.. Молодцом.
Артрит?.. Терпим.
Старость?.. Здесь все решено, все перемолото.
Сигурд?.. Вот оно? Все последние бессонницы, все сердечные спазмы, все
тревоги рождал именно Сигурд. Где он сейчас? Шеф напрягся, вызывая его.
Для этого он вообразил дырочку в своей лобной кости, а из нее струей
брызжущую мысль. Он раздул грудь, свел брови.
"Сигурд, Сигурд", - звал он. Ответом было молчание.
"Сигурд, Сигурд..." Молчит.
Сейчас он или вертится в воздухе, или сидит с этой гадкой эгоисткой
Таней.
Нет, не Сигурд виноват - та девчонка!.. Нет! Не девчонка - молодость
их.
В конце концов, могли бы и подождать с любовями, недолго ему жить
осталось.
Никодиму Никодимычу стало так обидно и так горько. "Возьму и умру
сейчас", - решил он и всхлипнул.
Жена, услышав, встала и принесла таблетку. Она поставила горчичники на
его грудь, сделала ему горячую ванну. И так, хлопоча, помогла встретить
рассвет.
На травах лежала росная седина - матовая и тусклая. По ней бродили
домашние звери. Ходили коровы с выпученными боками, гуляли лошади с
длинными белыми гривами.
Лошади были не рабочие, а для украшения луга.
Таня и Сигурд шли промеж этих лошадей, и те смотрели на них,
выворачивая глаза, всхрапывая, мотая головой, стуча боталами.
Тане было хорошо. Она смотрела на переступающие ноги Сигурда (по ее
требованию он перерабатывал свою скользящую походку в обычную) и
командовала:
- Правой, левой!
Сигурд шел, не приминая трав: лебеду, ромашки, пырей, одуванчики.
Одуванчиков было особенно много. Поэтому молоко здешних коров считалось
лечебным, а сияние луга казалось золотым.
- Сигурд, - сказала Таня, оборачиваясь к нему и видя сквозь него
проступающий луг. Обрадовалась - Сигурд и внутри солнечный и ясный, весь
золотой. Чистое луговое золото было в нем. И ей с ним и надежно и тепло. -
Сигурд, ты сегодня особенный, - сказала Таня и повернула к нему сияющее
лицо. По нему ходили золотые отблески. Он глядел на нее.
- Что ты, девочка?
- Я могла бы все для тебя сделать. Все, все.
- Спасибо, Таня, я это знаю.
- Глупый, поцелуй меня сейчас же, сейчас, скорее... Крепче.
Опять щекочущее, электрическое ощущение, от которого хотелось и
засмеяться, и закричать. Словно бы она нюхала большой и лохматый букет,
весь в росе, в гудящих пчелах. Нюхала, погружала в него лицо по самые уши.
- Сигурд, - говорила Таня, - Сигурд...
- Что, Таня?.. Что?
- Сигу-у-урд...
Коровы смотрели на них, жуя траву. Ходили две трясогузки, желтая и
серая, качали хвостиками. Далеко, на зеленом луговом фоне, полуголый
человек с сачком гнался за желтой бабочкой. Бежал - словно катился.
Это был охотник - сборщик личной коллекции, один из миллионов
нарушителей запретов.
Он махал сачком, но промахивался.
- Лимонница! - закричала Таня. - Хоть бы не поймал, ну споткнулся, что
ли. Споткнись! Споткнись! Разбей нос!
Человек не споткнулся. Он догнал бабочку. Махнул сачком - исчезло ее
веселое пятнышко.
- Он злой, злой! - быстро говорила Таня. - Он насадит ее на булавку,
его надо проучить. Проучи его!
Бабушка пришла на веранду сильно запыхавшейся. Платье ее гремело.
Платок упал на плечи.
Бабушка пришла точно к завтраку, но не стала пить крепко заваренный
чай, не съела обычного яйца всмятку, хотя его и снесла для нее курица
Пеструха, немного похожая на бабушку.
- Кормите детей, и пусть убегут, - велела бабушка и стала громко,
порывисто дышать.
Папа скосился на бабушкин нос и вспомнил кучу дел. Он даже перечислил
их вслух.
- Сядьте, Борис! - приказала ему бабушка и загремела своим платьем.
По его металлу ползла рыжая муха с синими глазами. В углу сидел и
смотрел на все дальнозоркий паук.
- Итак, Марина, что ты скажешь по этому случаю, а? - Бабушка взглянула
на Танину маму.
- Он славный мальчик, он мне нравится.
- Я только что с луга, купала ноги в росе. Моему флебиту это помогает
лучше гормонов. Я их увидела там и точно знаю - он светится насквозь. Он
кисейка!.. Слушайте.
Бабушка вынула из кармана платья свою записнушку и стала читать вслух,
отставя ее подальше, на расстояние четкого зрения.
"19 июля. Подозрительное волнение в Т. По лицу проходят красные токи.
Ясно, она влюблена - разузнать.
21 июля. Плохо ест, в глазах мечта, на молодых людей не смотрит.
Подозрительно.
24 июля. Голос в комнатке. Посмотрев в отверстие, обнаружила прозрачную
личность, влюбленную в Т. Слава богу, она безопасна. Следить".
Папа покашлял и спросил:
- Прозрачную? Это фигурально?
Ему не ответили, а мама всплеснула руками:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг