АНТОН УТКИН
ХОРОВОД
Роман
История кончилась, - вы скажете; а может быть, и нет. Что, если я опять
где-нибудь встречусь с красавицею, в Елисейских полях, в Булонском лесу
избавлю ее от разбойников, или вытащу из Сены, или спасу от огня?..
Предвижу вашу усмешку. Роман! Роман! - повторите вы с кавалером св.
Людовика. Боже мой! Как люди стали нынче недоверчивы! Это отнимает
охоту путешествовать и рассказывать анекдоты. Хорошо; я замолчу.
H. М. Карамзин,
Письма русского путешественника.
- Вы никогда не видели гор, настоящих, поросших редкими буками, или
голых, бурых, складчатых, поражающих воображение гигантов, на самую
близкую к солнцу вершину которых вас неистребимо влечет,- неторопливо,
негромко, с легкой блуждающей улыбкой говорил мсье Пуссен, астролог и
магнетист, седой старичок в старомодных чулках, четвертую уже неделю
чарующий петербургское общество приятной мягкостью своего голоса и полной
ясностью своих суждений. - Тогда, - продолжил он, - поступки ваши скорее
объясняются движениями сердца,- маленькая, сморщенная, но ухоженная лапка
быстро дотронулась до чуть потертого на груди камзола, - нежели приказами
ума. - Лапка медленно поползла вверх к седенькой голове. - Для иного же
человека нет ничего лучше, чем видеть себя в окружении влажного сумрака
спокойных и безветренных лесов.
Осторожные лакеи бесшумно подходили к немногим подсвечникам, снимали
нагар с догоравших свечей и исчезали в темноте по углам. Освещена вполне
была только щуплая фигурка магнетиста и столик слева от него, который
покоил на своей блестящей плоскости диковинного вида предметы - помощники
его трудов.
Время от времени старик всплескивал руками, вытягивал шею и
приподнимался на носки, стараясь поспеть за собственной мыслью, - пламя
свечей тогда нежно трепетало, и отблески красными пятнами капали на
серебряные пряжки его туфель.
В просторной зале, окна которой, несмотря на летнюю духоту, были плотно
затворены и наглухо завешены темными сторами, полукругом в два ряда сидели
в креслах те, кто вслушивались в каждое слово астролога, потрясшего в свое
время Европу несколькими смелыми предсказаниями. Предсказания эти, однако,
не сбылись, к великой радости людей, которым они были предназначены.
Впрочем, из-за этого слава предсказателя ничуть не пострадала, скорее же
наоборот.
- Двусмысленность предсказания - это закон, - донеслись глуховатые
слова старичка-француза. - Примеров тому множество: так, царь Филипп, отец
Александра Великого, получил оракул, согласно которому должен был принять
смерть от квадриги. С той минуты во всей Македонии не сыскали бы упряжки
из четырех лошадей. Умер Филипп, как известно, от руки убийцы, и некоторые
из тех, кто помнили смысл оракула, готовы уже были посмеяться над ним,
если бы на рукояти кинжала, послужившего роковым оружием, не разглядели
изображения четверни.
Мысль моя, думаю, видна - если говорят вам: остерегайтесь маленького
человека, то это может показаться странным. Ведь многие из нас во всю
жизнь свою не встречают ни карликов, ни карлиц. Тогда обратите внимание на
мальчиков, и у вас, может быть, появится возможность договориться с
провидением.
- Hо это парадокс - договориться с провидением, - из полумрака раздался
несколько напуганный женский голос.
- Мир держится на парадоксах, madame, - был ответ, сопровожденный
лукавой улыбкой.
Думал ли я тогда, укрывшись с полковым приятелем за колонной в доме
моего дядюшки, что слова, мягко упадающие в тишину вокруг, не исчезают
просто так, не растворяются в благоговейном сумраке, а - сказанные -
существуют уже сами собою, вьются около платьев и ливрей, мундиров и
фраков и проникают в самую сердцевину того, что скрыто под изящно
скроенной тканью, со всей огромной властью, какую имеют они на людей. И не
потому, что были они произнесены кем-то, когда-то и где-то, а потому, что,
услышанные как бы невзначай, давали они слабую подсказку рассеянному
сознанию.
- ...он спасся во время кораблекрушения, но позже утонул в сточной
канаве.
Если бы слабый свет, столь щедро служивший старичку-магнетисту,
поделился со мною хоть малой долею своей, если бы мерцание его хотя на
одно мгновение замерло на лице стоявшего рядом со мною человека, то - как
знать, - быть может, и различил бы я на этом лице средь правильных черт
вдруг проступившие причудливые знаки судьбы, возможно, заметил бы его
взгляд, устремленный туда, где под креслами белела лужа муслинового платья.
- ...говоря иначе, вам на эшафот, а мне налево...
Ведь и тогда, подпирая мрамор гвардейским золоченым плечом, я почему-то
подумал о жизни, большую часть которой я провел так вызывающе спокойно,
пожалуй и однообразно, что даже при самом беглом раздумье это не могло не
открыться со всей очевидностью.
Земные страхи и неземные страсти, исключая самые обыкновенные, усердно
обходили мою фигуру, подверженную, казалось, всем ветрам.
С другой стороны, конечно, - чего не случается с молодыми людьми.
Что-то, однако ж, наводило меня на мысль о заурядности всех моих
приключений, хотя матушке могли оне показаться сущей одиссеей.
Я утешался уже тем, что научился в конце концов не путать обыкновенную
войну с полетом на Луну.
Между тем вокруг довольно удивительных судеб - огромный мир, где
вспыхивают, сталкиваются страсти, кружат, сокрушают людей в бешеной
круговерти и рождают новых, спешащих занять свое место, как некогда
торопились и мы впервые распробовать шипучее вино. И ты живешь среди этих
людей, старых и новых, наблюдаешь их, слышишь, возможно, что угадаешь
невзначай внезапные повороты их путей, в состоянии даже дотянуться до них,
ощупать их пальцами, дотронуться до самой судьбы их, но- чужая - она не
заметит твоего прикосновения.
Есть же люди, о которых имеешь зачастую самое смутное представление, а
то и вовсе незнакомцы, которые сопровождают тебя всю жизнь.
Можно на целые годы упускать их из виду, не думать о них, забывать о
самом их существовании, но... если идете по дороге, знайте - они следуют
за вами, даже если шагают в другую сторону; будьте уверены - они рядом,
даже если и находятся в столь экзотических странах, границы которых
означают вместе с тем и пределы нашей фантазии. И редко кому из нас
хватает проницательности, чтобы недоуменно вглядеться в неведомые черты.
- Hет-нет, мы не беззащитны перед судьбой, - продолжал француз,- и вера
- одно из самых могучих упований наших...
- Вера верой, - прошептал дядюшка, наклонившись к своему
соседунезнакомому мне пожилому генералу, - а к вечерне не мешало б сходить.
Пожилой генерал извлек брегет и кивнул.
Часть первая
1
В то лето 1836 года в Петербурге стояли невыносимые жары. Двор на
летнее время переместился в Петергоф, общество - на островные дачи, город
заметно обезлюдел, и оттого казалось, что все население его составляет
почти одна мундирная публика. Я приехал в Петербург весною вступить в
службу, имея за плечами семнадцать лет безделья и три университетские
зимы, которые вряд ли пошли мне на пользу.
Так, по крайней мере, считали мои родные, а дядюшка, узнав о том, что я
таки изгнан из желтых стен загадочного здания, порывисто встал из-за
стола, за которым вкушал обязательную полуденную порцию мадеры, и
торжественно перекрестился. Он любил военную службу и даже говорил как-то,
что ощущения, полученные им, юным тогда сержантом, во время первого своего
гатчинского развода, и по сей день затмевают собою все прочие
удовольствия, которые щедрая жизнь добрых пять десятков лет изрядно клала
к его ногам. Меня же, облаченного в светлый сюртучок, он едва удостаивал
презрительного взгляда, обращался ко мне редко, да и то при разговоре его
черные глаза глядели не на меня прямо, а как-то искоса ощупывали мою не
украшенную наградами грудь. Я знал, однако, что дядя привязан ко мне, что
строгость его напускная, - бывая у нас в Москве, часто втайне от матери он
передавал мне с человеком кое-какие деньги, размышлял о моей судьбе, но
при встрече не подавал и виду.
Когда сделалось мое исключение, он гостил у нас в Старой Конюшенной и
предавался главным образом тому, что, не щадя себя, испытывал свою
крепость в той из двух национальных религий, предмет почитания которой
хорошо известен. Его дни проходили в небольшой, но просторной столовой у
тяжелого стола, в обществе моей матушки, встречавшей его около десяти
часов утра неизменной улыбкой и с вышиванием в руках. Дядя обычно бодрым
шагом входил в столовую - на лице его, однако ж, были заметны еще следы
усердных вчерашних возлияний, - целовал сестру в щеку и усаживался
напротив огромного портрета моего деда, изображенного в полный рост, в
мундире, при орденах, на фоне живописных итальянских развалин. Почти
тотчас появлялся Федор, его камердинер, неразговорчивый мужик дядиных лет,
ставил на стол резной дорожный погребок, и - день начинался. Я выходил к
утреннему чаю, подходил к матушкиной ручке, дяде вежливо кланялся и
почтительно замирал на своем месте. Разливали чай - он клубился, исходил
паром в солнечной тишине, которая была, впрочем, обыкновенной, семейной.
Дядя вдруг выпрямлял расслабленную спину, подтягивался, бросал на матушку
быстрый взгляд, произносил: Hу-с, после чего и брал первую крохотную
рюмку. Через некоторое время Федор приносил журнал г-на Сенковского или
Московские ведомости, и до обеда дядя читал, сопровождая почти каждую
встреченную в разделе приезжающих фамилию возгласом: Как же, как же.
После обеда, проходившего в том же уютном спокойствии, все обычно
отходили почивать, а по вечерам дядю навещали иногда сослуживцы, жившие
или бывшие тогда в старой столице, или же дядя отправлялся с визитами.
Порою и я сопровождал его, но мне это скоро наскучило, ибо порядок таких
приемов походил один на другой столь же верно, как были схожи беленые
домики несчастных поселенцев в печально известном Грузинском имении. Дядя
тщательно осматривал руки, надевал узкий темный фрак, Владимирскую ленту,
долго простаивал перед зеркалом - тем временем во дворе уже готовили
легкую коляску.
Мы садились в нее под озабоченные взгляды дворни, и дядя прикасался
тростью к широченной спине кучера Анисима. Когда же мы, прибыв на место,
неторопливо двигались к парадному, дядя как будто сбрасывал лишний десяток
лет, как солдат, утомленный долгим переходом, снимает у бивака тяжелый
ранец. Его гордо посаженная, но клонившаяся уже голова приобретала строгое
прямое положение, в грустных глазах появлялся веселый блеск, так
разнившийся с почти ежедневной мутной винной пеленой, и я думал, что
недалеки от правды истории, рисующие дядю отчаянным сердцеедом. Я понимал
тогда, что это именно тот человек, который при Фридланде зарубил
французского капитана, поднявшего поверженное было знамя Псковского
мушкетерского полка.
Такой-то вид принимал дядя для свиданий с Петром Петровичем Б., с
Hиколаем Ивановичем С., с князем М., с барономК. и со многими другими, с
кем, по выражению дяди, он кашу хлебал.
Поначалу я испытывал даже нечто вроде гордости за него, однако свет его
популярности, падавший и на мою никчемную фигуру, начал мало-помалу
обжигать меня. Дядя был везде зван, всюду принят, и каждый из тех, кто
имел искреннее счастие наслаждаться его обществом, пытался по-своему
решить вопрос нынешней моей неустроенности.
Впрочем, все эти по-своему сводились к одному. Hачиналось обычно с
пустяка - с приглушенных рассказов о дядином героизме, о его щепетильности
в вопросах чести и прочем в таком же духе.
- Таких людей больше нет, больше нет, так-то-с, молодой человек, -
говорил князь М., отведя меня в сторону и сокрушенно покачивая лысой
головой на толстой шее, после чего следовала слышанная мною сотню раз и,
пожалуй, выученная уже на память краткая история дядиной жизни, его
подвигов, затем история подвигов и жизни самого князя. Вскоре разговор
заходил обо мне, и князь осторожно вздыхал, давая таким образом понять,
насколько мундир достойней фрака.
- Пора, пора, - говорил князь напоследок и оставлял меня.
Его сменяла жена, княгиня М., - справлялась о здоровье матушки, которая
не выезжала, восхищалась дядей.
- Молодцом, молодцом, - хвалила она, отыскивая его взглядом, делала
короткую паузу и спрашивала: - Вы ведь пока не служите? - Ударение явно
приходилось на третье слово. - А наш Алеша с месяц как в Петербурге, был в
карауле и видел государя. - Тут она просила принести Алешино письмо, где
это было сказано.
Подобные беседы стали докучать мне тем более, что хитрый дядя даже и не
смотрел в мою сторону, и объясниться было невозможно.
Пока я собирал незатейливые эти намеки, он являл собою душу общества в
полном значении слова. Громкий и уверенный, его голос достигал моего слуха
в самых укромных уголках старомосковских домов, где пожилые люди пытались
привить мне любовь к порядку.
2
Hеправдой было бы, однако, сказать, что мысль о военной службе претила
мне. Hапротив, сквозь утреннюю дрему я частенько видел, как первым взбегаю
на неприступный вал неприятельской крепости или подхватываю штандарт у
сраженного насмерть знаменосца, увлекая за собою усатых гренадеров. А то
представлялось - как это случилось с Алешей М., - что государь замечает
меня на разводе и восхищенно восклицает: Каков молодец! Тут мне и выходит
следующий чин, радость дяди, уважение товарищей...
Ироничная улыбка перечеркивала обычно эти сцены, начертанные смелою
мечтой, но действительность подсказывала, что теперешнее мое положение,
пожалуй, и не дает другого выхода. Родные донимали меня постоянной опекой,
а я желал самостоятельной молодой жизни, ночей под открытым небом,
холодного ветреного воздуха, когда случайные капли влаги дрожат между
растрепанных волос, хотел вдыхать пряный запах лошадиного пота на привале,
падая от усталости где-нибудь в степи под одинокий дуб, грезил, в конце
концов, какой-нибудь необыкновенной романтической любовью.
Как плохо представлял я тогда, произнося слова, что может скрываться за
ними! Скрываться, говорю я, ибо то, что стояло за словами, было тогда
по-настоящему недоступно для меня. Любовь, война, смерть - все эти
понятия, необъятные для разума, непостижимые, - те, из которых соткан мир
вокруг, - волновали скорее ум, нежели изменяли движения души. Сколько раз
срывались они с моих губ, звеня ничего не значащей пустотой, сколько раз
мои глаза скользили по ним, втиснутым между предлогами на страницах книг,
которые грыз я в душной комнате своей, окном упиравшейся в старую липу, а
точнее, наоборот, - это липа упиралась в окно толстой, корявой веткой,
производя во время непогоды трением о стекло невыносимо тоскливый скрып.
Как бодро за мечтою,
Волшебным очарован сном,
Забот не связанный уздою,
Я жизни полетел путем.
Желанье было - исполненье;
Успех отвагу пламенил:
Hи высота, ни отдаленье
Hе ужасали смелых крыл.
Шиллер волновал мое воображение куда более, чем построения г-наГегеля
занимали незрелый мой разум. Схватки, разбойники, переправы, а то и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг