руководивших вами и заставивших вас столько времени скрывать от всех свое
возвращение.
Профессор А.Ребиков. 9.III.46".
Кашне Андрея Коноплева медленно, тем самым движением, каким
передвигаются пестрые змеи таинственной "римбы", сползло на пол и
свернулось у ножки кресла.
Не веря себе, он перечитал письмо во второй, потом в третий раз;
внимательно, словно ища следов подделки, подлога, осмотрел адрес, почтовые
штемпеля, попытался даже просквозить бумагу на лампу...
"Какой Виктор Михайлович?! Какая Калифорния?!"
Некоторое время он, не раздеваясь, посидел, довольно спокойно
размышляя.
Да, по-видимому, у него был тезка, двойник. И не какой-нибудь
таинственный, а самый обыкновенный: фамилия такая не слишком редкая.
Несомненно, где-то, когда-то должен был существовать второй Коноплев.
Трудность теперь заключалась не в том, чтобы _доказать_, что он, Андрей
Андреевич Коноплев, не мог быть участником каких-то там драматических
приключений в тропиках (разве "Калифорния" - тропики?), а в том, чтобы
объяснить, как и почему их двоих могли не только однажды спутать, но и
продолжать путать в течение достаточно длительного времени. Разные люди. С
разных точек зрения?
Все это, конечно, не было приятным, но тем не менее соображения эти
должны были как-то успокоить Коноплева. Все настолько нелепо, что,
несомненно, вся эта фантасмагория должна каким-то образом распутаться.
Распутаться помимо него самого.
Лоб Андрея Андреевича начал понемногу разглаживаться. И в эту секунду
глаза его внезапно вторично упали на строчку письма, которой при первом
прочтении он не придал значения. Просто не заметил ее. Про строчку насчет
заботливого отношения Виктора Михайловича к его, Коноплева, ранению...
Теперь он вдруг увидел ее и сразу весь посерел. В крайнем волнении,
пожалуй, в страхе он схватился рукой за подбородок: "Господи!"
В следующий миг, резко нагнувшись и торопливо засучив брюки на правой
ноге, он отстегнул пряжечку подвязки...
На щиколотке его, в пяти или семи сантиметрах повыше голеностопного
сустава, розовел большой, в старинный пятак, шрам - след давно зажившей
серьезной раны. Пятиконечный, звездообразный шрам...
Несколько минут Андрей Коноплев, бессильно уронив руки с подлокотников
кресла, сидел и пусто смотрел перед собою. Подбородок его слегка дрожал.
"Я _должен знать_, что такое шальмугра! Я!! Почему я? Вот...
Спрашивается: почему именно я?!"
4. ОТ ВЕЛИКОГО... ДО СМЕШНОГО
На этот раз он уже твердо остерегался что-либо рассказывать кому бы то
ни было, даже Марусе... Марусе, может быть, тверже, чем кому-нибудь
другому. Только вечером, раздеваясь перед сном, он вдруг сделал вид, что
случайно обратил внимание на этот свой старый шрам.
- Экая у меня все-таки стала гнилая память! - довольно натурально
проговорил он, вытягиваясь под белейшим накрахмаленным пододеяльником. -
Убей меня, не могу вспомнить, откуда у меня этот след на лодыжке.
Мария Бенедиктовна уже в постели читала, как всегда, что-то свое, ему
неинтересное - какой-нибудь стариннейший любовный роман, может быть, даже
Вербицкую... Оторвавшись от книги, она взглянула на мужа: много раз потом
он спрашивал себя, как она тогда взглянула на него: просто так или уже
_странно_?
- Действительно! - сказала, однако, она своим обычным педагогическим,
бесспорным, не подлежащим обжалованию тоном. - Может быть, и почему у тебя
ребро левое сломано, ты тоже забыл? Очень просто почему: потому что ты
шляпа, который попадает на улицах под машины. Вспомнил? Лежал чуть не год
в больнице, а теперь: "Ах, я забыл!" Я-то, милый друг, никогда этого не
забуду, проклятый тот год...
- Да, в самом деле... - успокоенно (действительно, успокоенно)
пробормотал Коноплев, поворачиваясь на бок. Спорить не приходилось: был
много лет назад такой случай, когда бухгалтер Коноплев, служивший в то
время в одной трикотажной артели, попал на Выборгской в автомобильную
аварию. Крылом трехтонки его протащило метров пять, бросило на диабаз,
поковеркало... Да, да, совершенно верно, был же с ним такой казус! Он
только не любил вспоминать о нем. Вот мог ли случай этот объяснить то, что
было написано в профессорском письме?
Несколько следующих за этим дней были для А.А.Коноплева днями смутными.
Их пропитывал теперь не столько легкий запах странных плодов, не
сладко-жутковатые предчувствия, а самый тривиальный и прозаический
_страх_.
За ним - он-то понимал, что "не за ним", - но вот профессор А.Ребиков
полагал, что именно "за ним" числились, "в порядке 7-й и 11-й статей" (а
не в порядке приключенческих выдумок!) какие-то _сто тысяч рублей_.
Он был бухгалтером: размеры этой _подотчетной_ суммы его не поражали:
экспедиция, естественно. Вероятно, были и валютные суммы, но числились за
начальником. Но _он был бухгалтером, черт возьми_! Он понимал, что это
значит...
В столе у него лежало желтоватое яблоко, которое, оказывается, было
_сокровищем_, подлежащим немедленной _передаче_... А кому? Он,
оказывается, вел себя жестоко по отношению к вдовам и сиротам людей, имена
которых слышал впервые и, мог бы присягнуть, которых он никогда не
встречал и не знал...
Даже более крепконервный, чем Коноплев, человек мог бы, чего доброго,
свихнуться от всего этого. 15 марта Андрей Андреевич если не "свихнулся",
то, во всяком случае, заболел. Как чаще говорили в этой семье -
забюллетенил.
В постель его уложила Роза Арнольдовна, врачиха с Профсоюзов, 19.
Уложила на неделю, найдя острое переутомление и прописав полный покой. Она
давно, еще с довоенных времен, пользовала всех Коноплевых...
В постели он лежал и в тот миг, когда на лестнице позвонили и Светочка
(Маруся была на кухне) впустила и провела прямо к больному высокую,
средних лет даму в хорошем, но уже далеко не новом каракулевом жакетике, с
седоватыми прядями волос из-под шапочки: они как-то странно оттеняли ее
невеселое, немолодое, но все-таки очень красивое лицо.
Мария Бенедиктовна, почуявшая неладное, вытирая руки и впустив в
комнату запах жареной корюшки, поспешила на помощь. А может быть, и на
стражу.
Необычен был разговор, происшедший в течение последующих двадцати или
тридцати минут в той полутемной комнате.
- Вы - Коноплев? - спросила дама, не протягивая руки лежащему. - Моя
фамилия Светлова. Я жена Виктора Михайловича. Жена... Или вдова; вам лучше
знать. - Губы ее дрогнули. - Вы разрешите?
Сев в своей постели, Андрей Андреевич прижал обе руки к груди: этот
жест, при его расстегнутой белой рубашечке, при запахе лекарств, мог
показаться или по-детски трогательным, или отвратительно-наигранным...
- Да, я - Коноплев, - с отчаянной искренностью проговорил он. -
Садитесь, пожалуйста; очень вас прошу. Коноплев я, Андрей Андреевич! Но,
видите ли... Судя по всему, я все-таки не тот Коноплев, который... Я бы и
сам был рад, но что я могу сделать? Понимаю: дневник, яблоки эти, то,
се... Но вот, поверьте, я с 1923 года - Марусенька, так ведь? - выезжал из
Ленинграда только на дачу... Ну, на Сиверскую там, в Лугу... Да вот еще,
когда эвакуировались... В Мордвес... Как же я могу что-нибудь знать про...
Виктора Михайловича?
Лицо пришедшей осталось почти неподвижным, только глаза ее, холодные и
строгие, прищурились, пожалуй, с некоторой брезгливостью...
- Гражданин Коноплев, - осторожно, как бы переходя грязную лужу на
дороге и стараясь ступать по сухому, начала она. - Я беседовала с
Александром Александровичем (с Ребиковым, если вы не знаете) в день его
отъезда на вокзале. Мы договорились обо всем. Вам никто не будет грозить
ничем. С вас не будут требовать денег... Боже мой... что значат какие-то
тысячи рублей по сравнению с жизнью наших близких! Нас - пять семей; мы
обойдемся без вас. Я очень прошу вас: не нужно никаких уловок. Всему есть
границы: расскажите нам только, что произошло... С ними со всеми... И мы
ничего больше не потребуем от вас.
Все так же, полусидя, Андрей Коноплев смотрел мучительными глазами на
Светлову.
- Маруся! - сказал он наконец с хрипотцой, с видимым усилием. -
Мурочка! Ну, ты же видишь, вот... Что я тут могу, ей-богу? Ты же все
знаешь! Скажи гражданке Светловой, ради Христа, что... Что никуда я не
уезжал из Ленинграда... Даже в Москве был только проездом. Не выходил из
поезда... Ну... не мог же я быть в каких-то тропиках... Ведь это же явная
нелепица...
- А что случилось, Андрей? - удивилась Мария Бенедиктовна. - Ничего не
понимаю, в чем дело?
- Дело в том, гражданка, - подняла на нее свои строгие глаза дама, -
что ваш муж пытается уверить меня, что он не был в свое время участником
шальмугровой экспедиции на остров Калифорния в Тихом океане. Не был, не
возвращался оттуда и ничего не знает о судьбе ее участников... Экспедиция
эта погибла вся во время большого филиппинского землетрясения... Так, по
крайней мере, думают... Погиб мой муж, профессор-ботаник Виктор Светлов.
Погиб Иосиф Абрамович, его ассистент, Круглов, Боря Вяткин, Берг (это
лекарственники). Ваш муж, как мы теперь узнали, вернулся. Так неужели же
_вам_ не жалко _нас_? Мы же ничего не просим, ничего не требуем от вас.
_Расскажите_!..
...Вы - женщина, товарищ Коноплева... Умоляю вас, не от своего только
имени: заставьте его говорить. Пусть он расскажет нам: как это случилось,
где именно, почему?
Мария Бенедиктовна Коноплева остановила ее рукой.
- Одну минуточку, товарищ Светлова... Один момент... Ну, а если он и в
самом деле не был в этой экспедиции? Не мог быть ее участником? Как тогда?
- Как я могу поверить этому? Всем нам известно: хозяйственником, на
место захворавшего внезапно Иващенко, муж уже на пути, в Москве, пригласил
- ему указали! - некоего Коноплева. А.А.Коноплева. Они очень торопились.
Муж известил телеграммой, что Коноплев человек опытный, что он
ленинградец, что у него нет семьи, что окончательное оформление его по
документам будет произведено по возвращении экспедиции на родину...
Экспедиция пропала без вести. Нам сообщили, что все участники ее,
вероятно, утонули при разливе одной из рек острова: от подземного толчка
ее запрудил оползень. Люди не успели выполнить задание - добыть плоды и
семена шальмугры, источник целебного шальмугрового масла. Но они вели себя
как герои... А теперь, через много лет, ваш муж обращается в институт и
присылает туда для определения плодик шальмугры. Шальмугровое яблоко...
Как же вы хотите, чтобы я поверила, что он - не он?!
Водворилось короткое молчание. Коноплев все так же сидел, прижав кулаки
к ночной сорочке своей, выставив интеллигентскую, такую не мужественную от
болезни, бородку, понимая полнейшее свое бессилие объяснить что-либо в
этом необъяснимом переплетении истинной правды и чистейшей нелепицы...
Густые темные брови Марии Бенедиктовны сдвинулись. Андрей Андреевич не
любил, когда они так сдвигались, но, по-видимому, и пришедшей что-то не
понравилось в этом движении.
- Светлана! - окликнула вдруг Коноплева-старшая - Поди сюда на минутку!
Вы говорите, гражданка Светлова, что _ваш Коноплев_ не имел семьи?
Познакомьтесь: дочка _этого Коноплева_ и моя... Светочка, в котором ты
году родилась?
- В двадцать седьмом, мамочка... А что?
- С каких лет примерно ты помнишь нас с папой... Ну, хорошо, отчетливо
помнишь...
- Вас с папой? Я думаю... Ну, сначала отрывками: на Острова мы как-то
ехали... А с бабушкиной смерти уже хорошо... Все время...
- Так... На Острова - это тридцать первый год. Моя мама скончалась в
тридцать третьем...
- А в чем дело, мамочка?
- Нет, так, ничего... Ты свободна, Светка... Мне кажется, спорить нам
не о чем. Уверяю вас: я замужем за Андреем Андреевичем с 1926 года, и с
тех пор мой муж никогда ни в каких экспедициях не участвовал. Из
Советского Союза он ни разу не уезжал... Как вам кажется, может ли муж
уехать из нашей страны так, чтобы его жена об этом ничего не узнала, да
еще на два-три года? Я бы очень хотела, чтобы он мог как-нибудь оказаться
вам полезным, но не представляю себе, как это может произойти... Насколько
я могу судить, вы жертва явного и нелепого недоразумения...
Светлова, слепо поглядев сзади на Светочкину стройную фигурку, на ее
кудряшки, перевела с трудом глаза на говорившую.
- Ну что ж, - проговорила она тоном, в котором покорности было больше,
чем убеждения. - Не знаю, что вам сказать на это... Если это действительно
так, мне остается от души извиниться перед вами... и перед гражданином
Коноплевым. Если же нет... Что ж, товарищ Коноплев? Тогда, как раньше
говорили, бог вам судья... Десять лет как мы томимся неведением; больше
десяти лет!.. И я... А, да что там говорить!
- Простите, как? Сколько вы сказали, прошло лет, - вдруг живо перебила
Коноплева, - когда же она произошла, экспедиция эта?
- Ах... Муж уехал в Москву шестого апреля тридцать пятого года, -
горько сказала Светлова, вставая. - А последние известия от них - письмо,
в котором было, кстати, сказано и про ранение вашего... Простите, про
ранение гражданина Коноплева... Это письмо было датировано 21 июля. Но
попало оно к нам почти полтора года спустя, в самом конце тридцать
шестого...
- Ну вот, видите? - еще раз развела руками Мария Коноплева. - Тридцать
пятый, тридцать шестой год... Вот вам и еще одно доказательство!.. Как раз
в тридцать пятом и тридцать шестом годах муж был тяжело болен, долго лежал
в больницах... Так что, по-моему, вопрос совершенно ясен. Простите, ради
бога, но я просила бы вас перейти ко мне: он, видите, и сегодня как раз
прихворнул...
Дама, извинившись, двинулась к двери. Казалось, на один миг она
остановилась было спросить у Андрея Андреевича еще что-то, но, передумав,
вышла, слегка кивнув ему головой, в задумчивой неуверенности. Андрей
Андреевич, совершенно подавленный, остался лежать на своих подушках...
Он слышал приглушенный разговор обеих женщин там, в другой комнате. Он
видел со своей кровати часть столовой, угол буфета, на котором уже много
лет сидел старый Светкин целлулоидовый пупс; видел большой фикус в горшке,
привезенный Марусей из эвакуации взамен погибшего в блокаде... В окне одна
форточка была все еще забита фанеркой - тоже память блокады; взрывной
волной выбило...
Где-то бубнило радио. И, конечно, он был ответственным съемщиком этой
восьмой квартиры, бухгалтером Коноплевым, отцом Светланы Коноплевой,
студентки филфака... Можно достать вон оттуда, с этажерки, Марусин любимый
альбом с фотографиями и увидеть его, Коноплева, совсем молодым, в образе
новобрачного, рядом с хорошенькой, счастливой Мурочкой... Потом его же - в
садике при Дворце труда с маленькой Светочкой в коляске. Потом - его же в
группе с сотрудниками одной, другой, третьей артели - он стал большим
специалистом по промышленной кооперации к началу 30-х годов... Все в этом
было просто, понятно, убедительно вот уже восемнадцать... Да нет: двадцать
лет!.. Так почему же тогда...
Пальцами левой босой ноги он осторожно под одеялом нащупал щиколотку
правой. Да! Звездообразный шрам: он был так же на месте, как эта квартира,
как Светочкин пупс, как альбом в переплете рытого плюша - дореволюционный.
Это был _не его шрам_, шрам того Коноплева. Но он был у _него_!
Мария Бенедиктовна вошла в спальню, как только за ушедшей хлопнула
дверь на лестницу. Вошла одетая, в пальто. Став около двери, она
уставилась черными глазами своими прямо в глаза мужа.
- Ну?! - с усилием, с надрывом выговорила она, видимо с великим трудом
сдерживаясь.
- Манечка, что? - испуганно завозился на кровати Коноплев. - О чем
ты... тоже? Почему? Почему ты на меня так смотришь? Что случилось, в
конце-то концов?
Она глядела на него не отрываясь, и круглый, но в то же время властный
подбородок ее странно вздрагивал от какого-то совершенно нового и для нее
самой и для Коноплева чувства...
- Мне-то, - стискивая зубы, чтобы не разрыдаться, проговорила она
наконец, - мне-то ты должен рассказать правду? Да или нет? Не помнишь? Не
знаешь? Хорошо: бери свой проклятый дневник этот! На! Читай,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг