полагаю. Но предательство бескорыстной любви - грех вдвойне. Но и это еще не
все. Не вдовое, втрое, тяжел мой грех, потому, что, предавая, я не
переставал тебя любить, а значит, предавал и свою любовь. Вот. Получи, то,
чего ты так хотела - голос его дожит, и это во сто крат дороже всех
сказанных слов, хотя каждое для меня - дороже всех сокровищ мира. - Но
можешь не беспокоиться, за все я наказан сполна, причем наказание настигло
меня еще при жизни и, умирая, я осознавал полную меру своего просчета и
расплаты за него.
- Я совсем не беспокоюсь об этом. Наоборот, мне также больно это, как и
тебе
- Я знаю. Прости. Ты же знаешь, некоторые вещи я говорю, вернее,
говорил, по инерции - тебя всегда это раздражало. Но не об этом сейчас речь,
такие это мелочи, если бы ты только могла понять!
- Я понимаю
- Может быть, может быть, ты и понимаешь. Только ты, потому, что ты
единственный мой человек... Ты, как бы это сказать..., ты - это я. Пошло.
Затаскано. Примитивно. Но других слов я не знаю. И вот теперь ты осталась
там вместо меня. То есть не вместо, а словно бы я остался частично, в тебе.
Но подожди, об этом говорить я не умею, и потому запутаюсь А время идет, и я
должен сказать главное Так вот. Я понял, все понял, но слишком поздно, чтобы
начать бороться. Вернее, нет, не так. Я мог попробовать бороться, но силы
были не равны, и я мог проиграть. Тогда бы они победили окончательно. И я
решил отказаться от борьбы, сделать вид, что ничего не понимаю, а если и
понимаю, то смирился и сломлен, но в самый последний момент, нанес им удар,
о котором они узнали только после того, что сделали со мной... И я рассчитал
все правильно. Я все- таки победил. Потом, когда тебе расскажут все
подробности, ты поймешь, почему для меня было так важно, чтобы ты - моя
оставшаяся на земле половинка, тоже сделала все в соответствии с моим
расчетом. Сейчас ты не понимаешь меня....
- Нет, думаю, что понимаю в главном. Ты хотел, чтобы я осталась жива, а
кто-то подталкивал меня к смерти.
- Умница!
- Но в том, что ничего не произошло, нет моей заслуги. Я только
молилась, и вверила свою судьбу в руки Божьей Матери.
- Но разве этого мало? Ведь молитва молитве рознь. Ты молилась так, что
была услышана
- И отпустила веточку...
- Что?
- Нет, об этом не будем, это долгая притча.
- Не будем, если, долгая, потому что время мое истекло. Сейчас я уйду.
Прощай. Прощай. Прости.
- Я простила.
- Я знаю
- Живи полной жизнью, не заточай себя в плен воспоминаний, просто помни
меня. Хорошо.
- Обещаю.
- Этого достаточно, чтобы я там был спокоен. А большего я и не желаю.
Только покоя. Все, ушел!
- Егор!
Тишина была мне ответом. Предрассветная, теперь я знаю это точно,
тишина пустой больничной палаты.
Я проснулась.
А может, и не спала все это время. Но этого уже не дано мне знать, и я
не хочу теперь даже пытаться разобраться в этом.
Снова тяжелы мои веки и боль, правда, не такая сильная, как вчера,
опоясывает горло.
И лицо мое туго перебинтовано, словно голову мою кто-то повязал плотной
давящей косынкой.
Только глаза открыты и смотрят на мир, на солнце, которое где-то там за
окном моей палаты, медленно выползая из-за горизонта, тянет ко мне ласковые,
косые и яркие лучи, пронизывающие палату насквозь.
Этот кабинет с полным на то основанием мог бы быть кабинетом большого
сановного начальника: министра или даже премьер - министра, хозяином его мог
оказаться глава любой коммерческой структуры от банка до медиа - холдинга,
но непременно крупной и респектабельной.
К тому же, кабинет весьма красноречиво говорил о том, что его хозяин,
помимо немалых средств, обладал еще и неплохим художественным вкусом, либо
просто был очень неглуп, и полностью отдал оформление свей обители на откуп
толковым дизайнерам.
Все в нем было к месту, ко времени и порождало ощущение абсолютной
гармонии и дорого, уютного комфорта.
Молодая женщина, с удивительно правильными, почти академическими
пропорциями лица и очень короткой стрижкой комфортно расположилась на
большом английском диване, классически сдержанно зеленого цвета в отдаленном
углу кабинета, который подчеркнуто, был предназначен для деловых бесед, но с
людьми близкими или, по меньшей мере, давно знакомыми хозяину кабинета.
Не случаен здесь и пылающий камин в массивном обрамлении зеленого, в
тон мебели, мрамора, и низкий столик красного дерева заставленный сейчас
чайными и кофейными приборами строгого гарднеровского сервиза, и большие
кожаные кресла, составляющие вместе с диваном единый, добротный гарнитур.
Все три кресла геометрически выверено окружающий столик, сейчас заняты
тремя мужчинами, очень разными внешне.
Однако сторонний внимательный наблюдатель, окажись он в эту минуту
поблизости, непременно заметил бы, что каждый из них по-своему, уместен в
этом кабинете, и своим присутствием ни как не нарушает общей, безусловной
гармонии.
А венцом ее, и одновременно стержнем, на котором собственно и держался,
прочно и уверенно весь безукоризненно выверенный стиль кабинета был
огромный, портрет над камином в массивной золоченой раме.
На холсте, изображен во весь рост очень крупный, представительный
мужчина, с окладистой бородой и ясными, пронзительными глазами,
устремленными, кажется, непосредственно на каждого из посетителей кабинета
и, одновременно, озирающими все его пространство.
Человек на портрете был ни кто иной, как русский Император Александр
III, и присутствие в кабинете великого Государя, говорило о вкусах и
пристрастиях хозяина гораздо более, нежели все прочее.
Атмосферу абсолютной гармонии, царившей, как уже замечено, в этом,
обставленном с умной роскошью кабинете, нарушало лишь одно обстоятельство.
Болезненно хрупкая женщина, с неестественно правильными чертами лица
теперь была его хозяйкой.
И это было совершенно нелогично и необъяснимо настолько, что даже
взгляд Государя Императора, устремленный на нее, кроме привычного слегка
насмешливого превосходства, окрашивался еще и изрядной долей недоумения.
И, тем не менее, это было именно так.
Более того, эта женщина - я
Странная и не вполне здоровая привычка постоянно оценивать себя, как бы
глядя со стороны, прочно живет во мне, иногда сильно отравляя жизнь и жутко
раздражая.
Но отделаться от нее, мне, очевидно, не удастся еще достаточно долгое
время.
По крайней мере, до той поры, пока я не привыкну к своей новой
внешности, которую своими воистину "золотыми" руками воссоздал Игорь из того
кровавого месива, в которое было превращено мое лицо безумной рукой маньяка.
Пока не зарубцуется на шее глубокий шрам, который Игорь обещает "
иссечь", как он выражается, несколько позже. Теперь же я вынуждена скрывать
его под несколькими рядами крупного жемчуга, сильно напоминающими собачий
ошейник. Несмотря на свою баснословную, даже при теперешних моих
возможностях, цену, ошейник выводит меня из себя своим постоянным навязанным
мне присутствием.
Откровенно говоря, очень многое теперь в моей жизни, не является
следствием моего свободного выбора.
Однако - все это, начиная от совершенно чуждого мне кабинета, в котором
я, выбиваясь из сил, осваиваю совершенно чуждую мне деятельность, и многое
еще другое является результатом моего выбора.
Не свободного, но добровольного.
Такая вот странная коллизия.
Но я пытаюсь учиться жить в ее рамках.
И трое мужчин, с которыми мы теперь мирно и вроде бы даже расслаблено,
попиваем чаек и кофе - кому что по вкусу, каждый - по - своему, помогли и
продолжают помогать мне в этом.
Выходит, что на сегодняшний день - все они, совсем недавно, понятия не
имевшие о существовании друг друга, - самые близкие мои друзья и помощники.
И, если угодно, моя команда.
Хотя к этому термину я отношусь очень осторожно.
Когда - то его внедрил в мое сознание Егор, и заставил принять, как
нечто очень важное в жизни человека, если он, разумеется, не из породы
раков-отшельников, по собственному же Егорову выражению.
Однако позже сам Егор как - то уж очень несвойственно себе,
легкомысленно и непродуманно распорядился этим важным фактором в своей
собственной жизни, за что, собственно и поплатился так жестоко.
Но эти трое - все же команда, команда моих спасателей, правда, к
сожалению, временная.
И сегодня, как не грустно признавать мне это - последняя наша встреча в
полном составе.
По крайней мере, на ближайшее, обозримое время.
С каждым из этих людей, я провела наедине, в долгих, порой очень
непростых беседах, бесчисленное множество времени.
Гораздо реже собирались мы все вместе. Тем дороже для меня сегодняшняя
встреча.
И я велела разжечь камин, и подать традиционные чай-кофе в парадном
гарднеровском сервизе.
Сдается мне, что поступила я верно, потому что Государь, впервые,
пожалуй, с момента моего водворения в кабинет Егора, вроде бы не удивляется
моему присутствию.
Нас собрала здесь вместе история, которая могла бы лечь в основу
захватывающего остросюжетного романа.
Популярного фильма или даже целого сериала, из тех редких, которые
счастливо избегают попадания в искрящуюся пенную бесконечность "мыльных
опер".
Но она обернулась страшной сказкой, ужасной и неправдоподобной.
Однако именно она, эта страшная сказка чьей-то злой волей и совершенно
невообразимым способом была воплощена в жизнь.
История эта такова.
Давным - давно, целых тридцать с небольшим лет назад, в одной
совершенно обычной московской семье родились друг за другом, с интервалом в
один год две девочки
Погодками называю таких детей.
И они, часто бывают мало похожи друг на друга, как похожи близнецы, или
даже дети одной семьи, рожденные с большим интервалом.
По крайней мере, эти девочки, были совершенно непохожи друг на друга.
Более того, казалось, что природа решила немного поразвлечься на
потомстве этой, ничем не примечательной семьи.
И потому старшая девочка уже в раннем детстве, когда все дети кажутся
одинаково симпатичными бутузами, оказалась не удивление некрасивой,
медлительной и неповоротливой. Однако, тихой, беззлобной, безотказной и
более всего озабоченной с малых лет благополучием кого угодно, начиная от
любимой бабушки и заканчивая приблудным котенком, но только не своим
собственным.
Та же, которая рождена была всего - то на один год позже, теми же
самыми родителями, в том же самом старом доме и при прочих равных условиях,
появилась на свет красавицей и это, так же вопреки обыкновению, стало
очевидно с первых дней ее жизни.
Надо ли говорить, что все прочее в младшей сестре было диаметрально
противоположно тому, что отличало старшую.
Она была жива и подвижна как ртуть, соображала стремительно не по
годам, и не по годам была прагматична. Ее эгоизм, заметный уже в нежном
возрасте настораживал даже родителей, а жестокость, которую она вдруг могла
беспричинно проявить к любому живому существу в недобрый час попавшемуся ей
под руку, вселял откровенную тревогу.
Тревога старших был не просто тревогой родственников по поводу дурного
характера подрастающего члена семьи,
Семья, в которой появились на свет обе девочки, была семьей
потомственных, профессиональных психиатров. Основатель династии - известный
московский профессор пользовал, и небезуспешно, еще страдающих
расстройствами нервов столичных барышень, врачевал более серьезные душевные
недуги у вельможных аристократов, крупных помещиков и нарождающихся
российских буржуа, - словом на отсутствие практики и славы не жаловался.
По его стопам пошел и сын, которому довелось врачевать больные души уже
совсем иных, но также власти придержащих персон, из числа партийной и прочей
советской номенклатуры. Женился он довольно рано, на молодом докторе -
коллеге, также успешно практикующей.
Таким образом, озабоченность семьи более чем дурным нравом
ангелоподобного чада, носила профессиональный характер, и споры методах
воспитания девочки часто приобретали характер научных дискуссий.
Но их, как правило, и постигала судьба всех ученых дискуссий. Иными
словами, ни к каким конкретным решениям, родители не приходили и радикальные
меры в воспитательном процессе младшей дочери не применялись.
Обоим, откровенно говоря, было не до этого. Советская психиатрия
развивалась в ту пору бурно и, как казалось тогда апологетам школы,
продуктивно. Сознание множества сограждан вызывало тревогу у отечески
настроенных властей, и советские психиатры - патриоты работали на износ:
гражданам великой страны требовалась их квалифицированная помощь. Посему оба
родителя большую часть время проводили в стенах своих клиник, встречаясь под
крышей старой, дедовской квартиры только поздними вечерами и, похоже, лишь
для того, чтобы обменяться профессиональной информацией, и обсудить новейшие
методики.
Обе девочки, не смотря вопиющую свою непохожесть, проявляли одинаковый
интерес к семейной профессии, и даже игра с куклами "в доктора" всегда
превращалась в игру " в доктора - психиатра"
Что же касается, проблем с их воспитанием, то они целиком были
возложены на плечи бабушки - вдовы основателя династии, и та, будучи
единственным - не психиатром семье, пыталась воспитывать сестер, в тех
канонах, которых была когда-то воспитана сама.
Ей, разумеется, не удалось существенно повлиять на развитие характера
обеих.
И старшая, росла по-прежнему тихой неуклюжей толстушкой, работящей и
безответной, а младшая - формировалась надменной капризной красавицей,
патологически ненавидящей всех, просто так " на всякий случай", проявляющей
чудеса изворотливости, лживости и ловкости для достижении своих целей.
К примеру, пожелав откушать сладостей из подарочного набора,
предназначенного для вручения кому-то, девочка умудрилась, не повредив,
снять целофановую упаковку с огромной коробки конфет, предусмотрительно
извлечь - не одну, а целый ряд шоколадных фигурок, и упаковать все сызнова,
так, что ни у кого не возникло никаких подозрений относительно целостности
подарка. Обман раскрылся совершенно случайно, когда хозяйка дома, в котором
проходило торжество, решила угостить гостей дареными конфетами. Но и тогда,
никому в голову не пришло заподозрить семейство дарителей, а вернувшиеся с
торжества, папа с мамой возмущались беспорядками, царящими на шоколадной
фабрике, где в коробку могли не доложить целый ряд конфет.
Иногда она "шалила" просто так, даже не желая для себя какого-то
вознаграждения.
К примеру, уже, будучи подростком, подслушав случайно разговор
родителей о маниакальной ревности одной из приятельниц, девочка начала
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг