Я поспешила в гостиную, служившую мне одновременно и кабинетом, в ту
пору, когда необходимость в кабинете у меня была.
Там, под ворохом старых газет и журналов, пылилась моя старенькая
"Сонька", теперь уже допотопной модели, потому что приобретена была еще в
бытность мою телевизионной дивой. Однако, полагаю, верная " Сонька"
пребывала все еще в рабочем состоянии, потому что полгода назад, когда я
забирала ее из того дома, вместе со своими книгами, рукописями, фотографиями
и прочим кабинетным хламом, работала исправно.
А с той поры ничья рука не тревожила ее потрепанной клавиатуры,
половина русских букв на которой благополучно отклеилась и потерялась,
отчего печатая текст или трепясь с кем - ни- будь в интернетовской болталке
я постоянно смешивала русские буквы с латинскими, и слова выходили смешными
уродцами.
Компьютер оказался на месте и приветливо пискнул, радуясь, что о его
существовании вдруг вспомнили, радушно засветился синим маленьким монитором
- словом выразил полную готовность преданно служить мне и в дальнейшем.
С непривычки я провозилась много дольше обычного, но минут через
двадцать виртуальный мир снова распахнул передо мною свои объятия.
Почтовый ящик электронной почты был пуст, но в находился в полной
боевой готовности, на случай, если вдруг кто-то решит завалить меня "
мыльными" посланиями.
Словом, жизнерадостная девочка из службы сервиса оказалась настоящей, и
все, сказанное ею, было чистейшей правдой.
Откровенно говоря, я сомневалась в этом до последней минуты.
Теперь сомнения рассеялись, и я в некотором смятении застыла возле
монитора, механически заглядывая на полузабытые интернетовские адреса, краем
глаза фиксируя знакомые картинки и помечая массу нововведений.
Однако, паутина не влекла меня, как прежде, и скоро я отключила
компьютер, так и не погрузившись в ее лабиринты.
Время, между тем, пролетело удивительно быстро: близился вечер, а,
значит, скоро появится Муся, как всегда, торопясь, потому что каждую
проведенную мною в одиночестве минуту она неизменно вменяла себе в вину,
сколько не пыталась я уверить ее обратном.
История, которую я поведала ей, повергла Мусю в шок.
Маленькие невыразительные глаза ее неопределенного цвета, обычно не
выражающие ничего, кроме бесконечной доброты и всепрощения, теперь
потемнели.
Бледные и осунувшиеся щеки вспыхнули багровыми пятнами нездорового
румянца.
Даже голос Муси, когда дослушав мою историю до конца, она заговорила,
не струился волнами невесомого шелка. Она как-то сразу вдруг охрипла, и от
этого голос ее стал ниже и грубее.
- И ты спокойно со всем согласилась?
- А что мне было делать? Требовать, чтобы все отключили обратно? Фирма
на это бы не пошла, ведь деньги уплачены, и их надо кому-то возвращать
- Вот именно - кому?
- Они были уверены, что платила я. Значит, тот, кто платил, назвался
моим именем. Или вообще никак не назвался просто пришел в кассу и заплатил
деньги или перевел их через банк.
- И ты оставишь все, как есть, даже не попытавшись выяснить, кто это
был?
- Но каким образом? И потом, он или она, или они не сделали мне ничего
плохого, наоборот - решили снова приобщить меня к модной игрушке.
- Но зачем?
- А зачем вообще люди делают добрые дела? Вот ты, например, зачем все
это время возишься со мной?
- Значит я и эти неизвестные с их загадочными подарками для тебя - одно
и то же? Спасибо, вот не ждала.
- Вовсе нет. Не цепляйся к словам, пожалуйста. Просто я хотела
напомнить тебе, что и другие люди тоже иногда умеют быть добрыми.
- Отлично. И кто же, по-твоему, эти добрые люди?
- Понятия не имею
- И тебя это устраивает?
- Вполне.
- Вынуждена тебе напомнить, что бесплатный сыр бывает только в
мышеловке
- Тогда, извини, я тоже вынуждена еще раз поинтересоваться у тебя, чем
я обязана твоим бесплатным благодеяниям?
Муся замолчала надолго.
Теперь уже не только щеки - пылало все ее полное лицо, и глаза сверкали
так, что мне становилось не по себе.
Это было уже не волнение, не тревога, и даже не страх.
Гнев.
Откровенный, неприкрытый яростный гнев - вот что такое отразилось
сейчас на лице Муси. Таким я не видела его никогда, да и вообще предположить
не могла даже, что тихая, безответная моя сиделка способна на такие чувства.
Возможно, мне следовало извиниться, и своим долгим молчанием, Муся
давала мне этот шанс: все вернуть на круги своя. Думаю, она бы не стала
требовать от меня долгих унижений, достаточно было бы просто короткого:
"прости".
Но я молчала.
Во-первых, я буквально остолбенела при виде такой Муси, а, во-вторых,
во мне поселилось вдруг какое-то глупое упрямство, сродни тому, которое
иногда обуревает детей. В такие минуты они точно знают, что выполнить то,
чего требуют взрослые, все равно придется, но упрямо застывают на месте,
дожидаясь применения более радикальных мер. И даже получив заслуженную
затрещину или шлепок, и чувствуя как непрошеные слезы бегут по щекам,
продолжают упорствовать, доводя до истерики и себя, и близких. Со мной такое
нередко случалось в детстве, и именно это состояние тупого упрямства
овладевало мной сейчас.
Я молчала.
Когда молчать далее было уже невозможно, Муся поднялась из-за стола и,
в очередной раз за сегодняшний вечер, нарушив свои обыкновения, вышла из
кухни, громко хлопнув дверью. Посуда на столе и на полках возмущенно
звякнула: она не привыкла к такому обращению.
Так же, как и я.
В квартире наступила мертвая тишина.
И время, вроде бы даже замедлило свой неустанный бег, по крайней мере,
большие деревянные часы с кукушкой, тикали как-то непривычно медленно и
почти бесшумно.
Однако, время все же двигалось вперед, как это и полагалось ему самой
сущностью мироздания, и ровно через полтора часа все оказалось кончено.
Говоря " все" я имею в виду наши отношения с Мусей, но поскольку ничего
иного в моей жизни не происходило целые полгода, то это "все" представляется
вполне уместным.
Некоторое время Муся, очевидно, все же ждала, затаясь в своей комнате
моего покаянного визита, с целым ворохом извинений, омытого обильными
слезами и скрепленного клятвой в вечной дружбе до гроба.
Такое случалось не раз, потому что не раз и не два мы с Мускй ссорились
и разбегались по своим комнатам в тоске и обиде.
Однако, всегда виноватой стороной, в итоге, оказывалась я.
Да, собственно, это, наверное, и было так.
Я была не сдержана, вспыльчива, упряма, порой - откровенно груба.
Однако - отходчива.
И каждый раз, отсидевшись в своих бастионах, мы заключали очередной
мир.
И каждый раз инициатором этого процесса была я.
Я виновато скреблась в дверь Мусиной комнаты, бормоча извинения,
впрочем, она никогда не заставляла меня предаваться этому не очень-то
приятному занятию долго: дверь распахивалась почти сразу.
Теперь ничего этого не произошло.
Я не пошла к Мусе просить прощения, хотя некоторое ощущение вины
бередило мою душу, но делало это так слабо и неуверенно, что я вполне могла
себе позволить просто не обращать на него внимания.
Я не сделала этого потому, что в соседней комнате дожидалась меня и
моих извинений совсем другая Муся. У этой - новой, разгневанной, возмущенной
мне совсем не хотелось просить прощения. И я решила подождать. Возможно,
странная метаморфоза, так неприятно преобразившая милую Муся, окажется всего
лишь следствием усталости и напряжения последних дней. Тогда все должно
разрешиться каким- ни- будь естественным образом.
Я решила не торопить события.
В это же время Муся, очевидно, тоже приняла решение.
Дверь моей комнаты открылась без стука, но довольно шумно.
"Новая " Муся продолжала демонстрировать свой нрав.
Она стояла на пороге одетая в пальто, в сапогах, с волосами, убранными
под черный шерстяной платок с яркими цветами, из тех, что так любят увозить
из России иностранцы.
Словом, всем своим видом, Муся демонстрировала готовность уйти сию же
минуту.
К тому же, возле ее ног, на полу стояла большая спортивная сумка, в
которой Муся перевозила ко мне свои вещи. Сумка, судя по раздувшимся бокам,
была набита до предела. Очевидно, Муся решила сразу же забрать все
необходимое, что тоже подчеркивало окончательность ее намерений.
- Я думаю, что теперь тебе лучше пожить одной. - Произнесла Муся
торжественно и скорбно. Я молчала.
- У тебя появились какие-то новые представления о жизни, с которыми я
не согласна, и это тебя сильно раздражает, как выяснилось. В конце концов,
ты права: в своей квартире ты совершенно не обязана прислушиваться к мнению
постороннего человека. - Произнося эту тираду, она сделала ощутимое ударение
на два слова: "своей", относительно квартиры и " постороннего", относительно
себя. Сделала, надо полагать, совсем не случайно. Во время наших прошлых
ссор, даже беглое упоминание о том, что она живет в моей квартире и является
для меня посторонним человеком, немедленно приводили меня в состояние
жесточайшего раскаяния, и я буквально заходилась в припадке вины. Однако
теперь я отчетливо понимала, что Муся педалирует эти моменты не от того, что
они действительно тяготят ее, отнюдь - это был всего лишь кратчайший путь к
моему раскаянию. И сразу же отчетливо зазвучала фальшь. Я не ощущала ничего,
кроме раздражения и неприязни, а потому продолжала упорно молчать.
- Ну что ж, молчание - знак согласия - подвела черту под своим
монологом Муся. Похоже, она поняла мое состояние и то, что говорить дальше
просто не имеет смысла. - Захочешь сказать мне что - ни - будь - позвони.
Ключи я оставила на кухне. - Она легко подхватила с пола свою туго набитую
сумку и уже повернулась ко мне спиной, но вспомнила еще что-то, чего не
могла не сказать мне на прощание. Так и не выпуская тяжеленной сумки из рук,
она повернулась и проговорила мне в лицо, медленно, внимательно наблюдая за
моей реакцией. - Да, и вот что. На похороны Егора я завтра пойду
обязательно. А ты - как хочешь. Это дело совести каждого. - Я снова
промолчала, и Муся, неловко развернувшись в узком дверном проеме, скрылась в
коридоре.
Через несколько секунд звук закрывающейся двери завершил очередной этап
моей жизни.
Закончились полгода Мусиной эпопеи
В том, что закончились безвозвратно, я почему-то была совершенно
уверена
И еще крутилась в голове странная мысль: " Похоже, это начертано мне
судьбой: все близкие люди, казалось бы, прочно связавшие свои судьбы с моей,
исчезают из моей жизни нежданно-негаданно, в одночасье, вдруг, словно
подхваченные порывами какого-то злого, и очень недоброжелательно
настроенного ко мне, урагана"
А более в эти минуты я не думала ни о чем.
Хотя пищи для размышлений было, хоть отбавляй.
К примеру,. я совершенно не думаю о том, что это последний вечер Егора
в этом мире.
Что завтра тело его будет предано земле, и мне никогда уже не дано
будет увидеть его в том образе, который был так любим мною.
Я не пытаюсь представить себе, кто в эти минуты рядом с ним?
Что переживает сейчас та "другая женщина".
И представлять себе завтрашние похороны я не хочу.
И вовсе не от того, что эти фантазии доставят мне боль.
Нет.
Сейчас, отчего-то все это мне совсем не интересно.
Нет в моей душе горя, нет боли и обиды нет, пустота.
И уж конечно мне следовало подумать о Мусе.
О том, как странно и совсем не вовремя, если исходить из ее
гипертрофированного гуманизма, она покинула меня.
О том, как спокойно отпустила ее я, не испытав при этом ни вины, ни
раскаяния.
Ну, хорошо, лукавила Муся, фальшивила, чтобы заставить меня удерживать
ее, как и прежде. Но что уж в этом такого отвратительного или ужасного?
Разве не говорила она, что боится одиночества и страдает от него? Так откуда
же взялась во мне вдруг такая жестокость?.
Вопросы, цеплялись друг за друга, вытягиваясь в бесконечную, тяжелую
цепь, наподобие кандальных цепей. Они вроде бы даже позвякивали, совсем как
кандалы, ржаво и тоскливо. Нет, тянуть эту каторжную ношу у меня теперь не
было сил. И откровенно говоря, меня совершенно не интересовали ответы.
Вопреки здравому смыслу и логике нормальных человеческих реакций,
послонявшись еще какое-то время по квартире и выпив на пустой кухне чашку
безвкусного чая, пить который мне вовсе не хотелось, я отправилась спать.
И сон мой в эту ночь был, на удивление, спокойным и глубоким.
Наступило утро.
Обычное, серое московское утро, такое же, как тысячи других в неуюте
наступающего межсезонья.
Проснувшись, я сразу же вспомнила все.
И то, какой сегодня день.
И то, что со мной рядом больше нет Муси.
Но не могу сказать, что настроение мое от этого сильно испортилось.
Куда ощутимее повлияло на него хмурое небо, бесцеремонно заглядывающее в
комнату, и грязный серый город, который открылся мне с высоты птичьего
полета, когда нехотя поднявшись из теплой постели, я зачем-то выглянула в
окно. Словно там могло открыться мне что-то иное!
Не горе и тоска, и даже не тревожное волнение наполнили тотчас по
пробуждении все еще пустующую душу.
Нет.
Это была всего лишь вязкая унылая хандра, от которой лень даже
пошевелиться, и целый день можно пролежать в постели, не умываясь и не
завтракая, не включая телевизора и уж тем более не беря в руки книги или
журнала.
Такое было настроение.
Я все же сварила себе крепкий кофе, и две большие чашки ароматного
обжигающего напитка доставили мне некоторое удовольствие - но не более.
Делать, по - прежнему, ничего не хотелось.
В конце концов, я все же включила компьютер и вторглась в паутину
интернета, исключительно ради того, чтобы как-то убить время.
" Интересно, - даже подумала я, мельком поглядывая на экран монитора, -
это со мной - навсегда или на время? А если, навсегда, то как долго протяну
я в таком режиме? - вопрос не столько волновал меня, сколько забавлял, но
думать над ответом было лень.
В этот момент компьютер издал тихий мелодичный звон, привлекая мой
внимание к чему-то, что произошло в сети. Я вгляделась в панель и... не
поверила своим глазам. Значок, появившийся на ней, сообщал мне, что в мой
электронный почтовый ящик пришло сообщение. Собственно, особо удивляться
было нечего: это могло быть какое - ни - будь послание от провайдера или
чье-то рекламное обращение.
Однако, это могло быть и послание от того, кто затеял всю эту странную
историю.
И почему-то в первую очередь я подумала именно о нем.
Или о ней.
Или о них.
Но как бы там ни было, апатия покинула меня довольно быстро, а в
сердце, впервые за последние дни, вдруг испуганно подпрыгнуло и затрепетало,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг