Григорий посмотрел на часы и пришел в ужас. Он проскользнул к телефону и
набрал номер Светланы. Не тратя времени на извинения, он сказал, что уже мчится
к ней, не разбирая дороги.
Никто не заметил, как он ушел. Его это не удивило и не обидело - компания
явно обошлась бы без него.
И лишь на следующий день, когда Григорий по какому-то делу на минутку
забежал к родителям, он услышал от отца довольно странные слова.
- Этот человек, которого ты привел, - Шамановский... Держись от него
подальше, сынок. Брось все, иди на старую работу. Будет трудно - ничего, мы
тебя прокормим. Только не ходи с ним по одной дорожке.
- Но почему?
- Не спрашивай, - отвечал отец. - И не удивляйся, а просто послушайся
меня. Я и сам не знаю почему. Я чувствую. За ним словно бы тень какая-то ходит.
Да, конечно, ученый он от бога, умница, но... Что-то не так с ним, Гриша.
Страшно с ним. И там, в Корее, я это тоже чувствовал. Он неделями в джунглях
пропадал, он с кем только не знался там. Он такие ужасы видел, что сам ими
пропитался. И никто не знает точно, где он был и что он там делал.
- Я тебя не понимаю, - покачал головой Григорий.
- И не надо. Просто послушай отца. Я не знаю, чем ты у него занимаешься,
но добра в этом нет. Хоть он мне и товарищ, хоть и прошли мы с ним через огонь,
а все равно, разойдись с ним, сынок.
"А я знаю, что он в джунглях делал, - подумал вдруг Григорий. - Головы
людям отрезал и спрашивал, как они себя чувствуют".
Луков зря надеялся, что на городской свалке он останется совсем один.
Людей здесь было достаточно, они вели вполне устоявшуюся жизнь, и каждый из них
был работником неформальной помойной индустрии. С утра и до темноты они
разрабатывали недра городской свалки, извлекая из них то полезное, что каждый
день давал город.
Часто Луков наблюдал за ними из лесочка, из канавы, из кучи старого
тряпья. Многих он уже знал в лицо. Некоторые приезжали сюда с раннего утра из
города, другие жили здесь же - в землянках, в шалашах из фанеры, листового
железа и полиэтиленовой пленки. Бывало, в этих же шалашах жили и дети.
Они бродили между куч мусора, ворошили их палками и крючьями, доставали
какие-то вещи, разглядывали, стряхивая грязь. Потом бросали обратно или же
помещали в мешки, которые таскали с собой.
Эти люди знали, куда и когда подъезжают машины с отходами города, заранее
занимали места, ссорились, если кто-то лез на чужую "делянку". Все здесь было,
как и в любом человеческом обществе, только на порядок проще, яснее, ближе к
истокам бытия.
Иногда случалось, что машина приезжала вне расписания - не обычный
городской мусоровоз, а какой-нибудь случайный грузовик с неожиданным грузом: то
с грудой старых телевизоров, то с осколками гипсовых статуй, то вдруг с мотками
еще хорошей ткани.
В таких случаях люди бросали все и неслись, обгоняя друг друга, к этим
новым кучам, чтобы первыми успеть разгрести их, схватить что получше...
Действительно, все здесь было как в жизни.
Бывало, кто-то уходил в город потрошить мусорные ящики, но всегда с
разочарованием возвращался. В городе все уже было поделено.
Найденным добром распоряжались по-разному. Самые хозяйственные
раскладывали свои сокровища вдоль трассы, по которой день и ночь шли машины. По
выходным проезжающие дачники охотно останавливались, чтоб за копейки купить
кастрюлю без ручек, лист пластика, отрезок резинового шланга, моток проволоки
или коробку гвоздей, выкорчеванных из какого-нибудь старья.
До темноты не гасли костры на окраинах огромной помойки, обступившей город
с подветренной стороны, не смолкали голоса - когда веселые, когда злые, чаще -
пьяные.
Луков никогда не лез на глаза людям. Наоборот, он прятался от них, выходил
из своих нехитрых убежищ только ночью, когда по мусорным горам шастали лишь
крысы и бродячие собаки. И те и другие избегали его - крысы ныряли в мусор,
собаки - поджимали хвосты и трусили прочь.
Луков искал еду. Здесь было огромное количество всевозможных отбросов,
объедков, но иногда попадалось что-то поинтереснее. Очень часто Луков набредал
на кучи засохшего хлеба - нетронутые буханки, батоны с маком, с изюмом - все
это каменело под открытым небом. Порой попадались груды вздувшихся консервных
банок, которые Луков наловчился открывать одним когтем.
Однажды ему повезло, и он по запаху нашел не меньше центнера копченых кур,
лежавших под прелой соломой. А в другой раз он поймал и съел собаку. Она еще
шевелилась, когда он рвал ее клыками и с шумом втягивал в себя кровь. И что
самое удивительное, ему это нравилось. Ему это нравилось!
Он не только набивал живот, но и учился пользоваться своей новой
оболочкой. Поначалу было странное ощущение - словно бы находишься внутри не
совсем отлаженной, но мощной машины, управляемой мыслью. Захотел - подпрыгнул
на пять метров. Захотел - зацепился за высокие ветки дерева. Или одним ударом
хвоста перебил хребет той самой собаке.
Его глаза больше не знали тьмы - они хорошо видели ночью. И нос улавливал
сотни, а потом и тысячи разных запахов, плывущих со всех сторон. Лучше стали и
уши. Луков мог подслушивать, о чем говорят пьяные голоса в сотне-другой метров
от него, у костров на окраине свалки.
И это тоже нравилось ему.
Тосковал ли он по людям? Он и сам не мог этого понять. Часто, когда он
наблюдал за повседневной жизнью обитателей свалки, его вдруг охватывало шальное
желание выйти, перекинуться парой слов со случайным обычным человеком. Но потом
он начинал думать о своем прежнем стариковском облике, о больных ногах, об
облезлой квартире с запахом тлена. И в эти минуты таким жалким, таким
беспомощным и бесполезным существом представал перед ним человек, что он
содрогался. Нет, Луков не терзался от безвозвратности тех времен, когда он
занимал очередь в пивной.
Одно его по-прежнему беспокоило и днем и ночью - собственная душа. "Не
может такого быть, - говорил он себе, - чтоб Сатана, дав человеку облик и мощь
дьявола, оставил ему прежнюю человеческую душу - ранимую, слабую, полную
сомнений. Есть ли прок темным силам от страшных когтей и зубов, если осталось
обычное человеческое сердце?"
У него было достаточно времени, чтоб думать. Часами напролет Луков словно
бы ощупывал себя изнутри - осторожно извлекал воспоминания, оценивал их,
задавал себе вопросы и пробовал найти ответы. Он искал, где то ядро, где
брошенное Сатаной семя, из которого потянутся корни зла? Но ничего не находил.
Его человеческая суть оставалась прежней.
Впрочем, Луков не замечал, что некоторые изменения все же есть. Он не
видел, что многие понятия, прежде привычные, теперь ложатся на самое дно
сознания, теряя формы и смысл.
Он перестал думать о многих вещах, без которых раньше не обходился ни
единого дня. Он безо всякого сожаления выбросил из памяти добрый десяток
последних лет и, казалось, ничего не потерял.
Настал миг, когда Луков убедил себя, что душа все еще принадлежит ему. И
он сам может принимать решения и совершать поступки. Сам - не дожидаясь
приказов из ада.
В его понимании, это была рискованная мысль. Потому что задумал он ни
много ни мало - пойти наперекор Сатане. Сделать первый ход, но такой, который
вряд ли пришелся бы по душе темным силам. И посмотреть - что выйдет? Почернеет
ли небо, как закопченный потолок, ударит ли молния в отступника, или земля
разойдется под ногами, открывая путь в огненную пропасть.
В бездонном мраке памяти еще горел огонек, несущий что-то из той жизни, в
которую он не мог и не собирался возвращаться. Он помнил про деньги - те
деньги, что были связаны с чем-то запретным, жестоким, запачканным болью и
горем. Луков с трудом вытаскивал из забвения такие понятия, как "героин",
"Снегопад" и, не вникая слишком глубоко в их смысл, осознавал их темную суть.
Деньги, огромное сокровище, которым он владел, были призваны служить злу -
вот главное, что он решил.
Сначала он подумал, что их нужно уничтожить. Потом пришла простая и
светлая мысль - их нужно раздать. Просто разбросать по улице - пусть люди сами
решат, что с ними делать. Главное - не пустить их в ту темную среду, где они
расползутся хищными червями, чтобы поработить людей. Главное - разобщить эти
страшные бумажки, чтобы они утратили свою роковую силу...
На отдых Луков устроился на рассвете. Он спрятался в ветвях старого тополя
высоко над землей, где его нельзя было случайно обнаружить. Со стороны свалки
уже доносились людские голоса и рев натруженных мусоровозов.
И во сне его не покидали дерзкие мысли и решимость. Еще немного - и он
окончательно освоится .в своей новой форме, научится управлять теми страшными
инструментами, что дала ему тьма. И тогда нужно будет с новой силой искать
самого себя, действовать. Обязательно нужно действовать...
* * *
- Дерьмово выглядишь, - заметил Гриша, заглянув как-то вечером к Донскому.
- Спасибо на добром слове, - последовал смиренный ответ.
Донской сидел в своем кабинете в полном одиночестве и пил коньяк. По
осунувшемуся лицу и теням вокруг глаз можно было понять, что он вряд ли хоть
раз выспался за последние дни.
- В моем положении можно выглядеть как угодно, - с горечью добавил
Донской. - Это ничего не изменит.
Какая-то вялая безнадежная тоска прозвучала в его голосе. И почему-то
Грише показалось, что связана она не с пропавшим пациентом, не с рабочими
неприятностями, к которым Донской наверняка давно привык. Нечто более серьезное
и тягостное мучило его, и никто не знал, что именно давит ему на сердце.
- Что там наш психоаналитик? - поинтересовался Гриша. - Оправдал свой
гонорар?
-Да ну, к черту... - отмахнулся Донской. - Хватается за соломинку, как
утопающие. Не стоило даже связываться.
- Не стоило, - согласился Гриша. - А то скатимся до экстрасенсов и
ясновидящих.
- К черту, - повторил Донской. - Тебе налить?
- Ну, налей, - кивнул Гриша, присаживаясь. - Что новенького?
- Заказчик сегодня звонил, Гриша. Интересовался нашими делами, очень
настойчиво интересовался. Хотел я опять ему мозги туфтой забить про
полипептидные цепочки, да куда там... Сударя долго обманывать нельзя. Как
говорится, бывалого на крапленые шахматы не купишь.
- Чем кончили разговор?
- Чистосердечным признанием. Теперь он тоже знает, что пациента мы
пробздели.
- Он только это знает?
- Да, только это. Что, мол, похищен неизвестными и так далее... Каких я от
него слов наслушался, Гриша! Такой языковой материал! Я даже пожалел, что
диалектами не занимался.
- И что будет дальше?
- Он решил сам его поискать. Вот сижу пью за его удачу.
- Святое дело... А что главный про все это говорит?
- Главный ничего не говорит. Ему, похоже, сейчас не до чего. Ты разве не
заметил, что с ним творится? Слетал на денек в Берлин, потом на пару деньков в
Пекин, сегодня он в Норвегии... Возвращается - ни с кем не разговаривает, ни о
чем не спрашивает, куда-то звонит, что-то затевает...
-Интересно, что?
- Думаю, он что-то нашел, Гриша. Он наконец откопал что-то такое, что
искал все последние годы. Даже в лице переменился, обрати внимание. Так что до
наших хворых клиентов ему дела сейчас нет. Чувствую, все проблемы остаются на
меня.
Донской умолк, бездумно крутя в пальцах стакан.
- Надо полагать, он наконец нашел, как восстановить свою Александру, -
проговорил Григорий. Донской кивнул.
- Нас на бабу променял, - сказал он. - Ты в курсе, что мы отсюда очень
скоро съезжаем? Пора тебе решать - уходишь с нами или остаешься.
Григорий покачал головой.
- Думай хорошо, Гриша. С нами не пропадешь, а что здесь останется -
неизвестно. Тебя главный возьмет, я уверен. Хотя...
- Что? Может и не взять?
- Да нет. Я подозреваю, что мы не просто меняем базу, - очень тихо сказал
Донской. - Возможно, мы вообще закрываем лавочку.
-Как?
- Т-с-с... Если Шаман в самом деле что-то нашел, вряд ли он будет
заниматься этим дерьмом. Слишком хлопотно. Он что-то другое придумает - деньги
зарабатывать он умеет. Так что решай, Гриша.
- Я останусь, это точно.
- А не боишься? Если принцесса тебя держит, то не переживай, найдется и ей
место на нашей бригантине.
- Чем же ты будешь заниматься взамен всего этого?
- Эх, Гриша, есть у меня одна заветная мечта, - вздохнул Донской. -
Светлый лес за городом. Небольшие чистенькие корпуса. Солидные спокойные
пациенты. Камин, беседка, пляж, лыжные прогулки, рыбалка, велосипедные
тропинки... И никакой дряни. Никакого толстожопого бычья с глазами навыкате,
никаких вонючих "воинов Ислама", никаких грязных денег. Возможно ли только?
- Отчего же нет? - ответил Григорий. И вдруг он впервые встретился с
Донским взглядом. У него были совершенно больные глаза - покрасневшие, пустые,
изнуренные.
- Андрей, что с тобой творится? - с тревогой проговорил Григорий.
- Ничего, Гриша. Все закономерно. Просто за летом всегда наступает осень.
И на лицо его вдруг набежала тень, от которой Грише сделалось не по себе.
* * *
Телефонный звонок застал Ганса, когда он сидел посреди своей комнаты, тупо
и безучастно глядя в телевизор.
- От главнокомандующего, - представился собеседник, - насчет твоего
предложения.
- Да, - выдавил Ганс, облизнув пересохшие губы.
- Ну, в общем, сто пятьдесят.
Пролегла небольшая пауза.
- Что? - осторожно переспросил Ганс.
- Повторяю, - прозвучал уже немного раздраженный голос. - Сто. Пятьдесят.
Тысяч. "Зеленью".
- А-а... - протянул Ганс.
- Нормально?
- Ага, - Ганс судорожно сглотнул слюну.
- Выкупаем у тебя эту непонятку за сто пятьдесят. А дальше - как масть
ляжет. Если будет интерес, можем и перетасовать условия. Все ясно?
- Ясно.
- Когда сможешь подогнать товар? Сегодня сможешь?
- Нет! - почти выкрикнул Ганс.
- Это почему? - Голос стал настороженным.
-Потому что... Не могу сейчас; - пробормотал Ганс, he успев ничего
придумать. - Чуть бы попозже...
- Непонятно, - в голосе прибавилось подозрительности. - Ты учти, когда
привезешь товар, его проверять будут. Чтоб без фокусов. Ну, что?
- Я понял.
- Ну, смотри. Два дня ждем. Привозишь, получаешь бабки и отваливаешь. Так
что давай раскачивайся поскорей...
Ганс опустил трубку так осторожно, словно боялся, что на том конце
услышат, как непочтительно он ее бросил. С минуту он оцепенело стоял, глядя на
телефон. Затем принялся нервно кружить по комнате.
"Радуйся, дебил! - говорил он себе. - Сам Сударь с тобой дела крутит,
условия назначает, деньжищи сует немереные. Сто пятьдесят тысяч баксов - ни
хрена себе!
Да только поздно. Поздно! Улетела птичка. Смылся урод прямо из фургона,
причем неизвестно когда".
Ганс сел и в бессильной ярости несколько раз ударил кулаком по столу.
Только-только начало что-то рисоваться, когда над душой не висит ни Муста-фа,
ни Кича. Только показалась впереди дорожка - своя! - по которой можно идти и
идти, выше и выше... И тут же, не успел вздохнуть свободно, такой оглушительный
провал.
Надо что-то делать. Ганс опять закружил по комнате. Если через два дня
сделка не состоится, можно четко ставить на себе крест. Сударь не забудет
такого раздолбайства - предложить товар, заломить цену, а потом взять и
потерять его. Люди смеяться будут.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг