Константин ЦИОЛКОВСКИЙ
НА ЛУНЕ
1
Я проснулся и, лежа еще в постели, раздумывал о только что виденном
мною сне: я видел себя купающимся, а так как была зима, то мне особенно
казалось приятно помечтать о летнем купанье.
Пора вставать!
Потягиваюсь, приподнимаюсь... Как легко! Легко сидеть, легко стоять.
Что это? Уж не продолжается ли сон? Я чувствую, что стою особенно легко,
словно погруженный по шею в воду: ноги едва касаются пола.
Но где же вода? Не вижу. Махаю руками: не испытываю никакого
сопротивления.
Не сплю ли я? Протираю глаза - все то же.
Странно!..
Однако надо же одеться!
Передвигаю стулья, отворяю шкафы, достаю платье, поднимаю разные вещи и
- ничего не понимаю!
Разве увеличились мои силы?.. Почему все стало так воздушно? Почему я
поднимаю такие предметы, которые прежде и сдвинуть не мог?
Нет! Это не мои ноги, не мои руки, не мое тело!
Те такие тяжелые и делают все с таким трудом...
Откуда мощь в руках и ногах?
Или, может быть, какая-нибудь сила тянет меня и все предметы вверх и
облегчает тем мою работу? Но, в таком случае, как же она тащит сильно! Еще
немного - и мне кажется: я увлечен буду к потолку.
Отчего это я не хожу, а прыгаю? Что-то тянет меня в сторону,
противоположную тяжести, напрягает мускулы, заставляет делать скачок.
Не могу противиться искушению - прыгаю.
Мне показалось, что я довольно медленно поднялся и столь же медленно
опустился.
Прыгаю сильнее и с порядочной высоты озираю комнату... Ай! Ушиб голову
о потолок... Комнаты высокие... Не ожидал столкновения... Больше не буду
таким неосторожным.
Крик, однако, разбудил моего друга: я вижу, как он заворочался и спустя
немного вскочил с постели. Не стану описывать его изумления, подобного
моему. Я увидел такое же зрелище, какое незаметно для себя несколько минут
назад сам изображал собственной персоной. Мне доставляло большое
удовольствие смотреть на вытаращенные глаза, смешные позы и неестественную
живость движений моего друга; меня забавляли его странные восклицания,
очень похожие на мои.
Дав истощиться запасу удивления моего приятеля-физика, я обратился к
нему с просьбой разрешить мне вопрос: что такое случилось - увеличились ли
наши силы или уменьшилась тяжесть?
И то и другое предположение были одинаково изумительны, но нет такой
вещи, на которую человек, к ней привыкнув, не стал бы смотреть равнодушно.
До этого мы еще не дошли с моим другом, но у нас уже зародилось желание
постигнуть причины.
Мой друг, привыкший к анализу, скоро разобрался в массе явлений,
ошеломивших и запутавших мой ум.
- По силомеру, или пружинным весам, - сказал он, - мы можем измерить
нашу мускульную силу и узнать, увеличилась ли она или нет. Вот я упираюсь
ногами в стену и тяну за нижний крюк силомера. Видишь - пять пудов: моя
сила не увеличилась. Ты можешь проделать то же и также убедиться, что ты
не стал богатырем, вроде Ильи Муромца.
- Мудрено с тобой согласиться, - возразил я, - факты противоречат.
Объясни, каким образом я поднимаю край этого книжного шкафа, в котором не
менее пятидесяти пудов? Сначала я вообразил себе, что он пуст, но, отворив
его, увидел, что ни одной книги не пропало... Объясни, кстати, и прыжок на
пятиаршинную высоту!
- Ты поднимаешь большие грузы, прыгаешь высоко и чувствуешь себя легко
не оттого, что у тебя силы стало больше - это предположение уже
опровергнуто силомером, - а оттого, что тяжесть уменьшилась, в чем можешь
убедиться посредством тех же пружинных весов. Мы даже узнаем, во сколько
именно раз она уменьшилась...
С этими словами он поднял первую попавшуюся гирю, оказавшуюся 12-ти
фунтовиком, и привесил ее к динамометру (силомеру).
- Смотри! - продолжал он, взглянув на показание весов. -
Двенадцатифунтовая гиря оказывается в два фунта. Значит, тяжесть ослабла в
шесть раз.
Подумав, он прибавил:
- Точно такое же тяготение существует и на поверхности Луны, что там
происходит от малого ее объема и малой плотности ее вещества.
- Уж не на Луне ли мы? - захохотал я.
- Если и на Луне, - смеялся физик, впадая в шутливый тон, - то беда в
этом не велика, так как такое чудо, раз оно возможно, может повториться в
обратном порядке, то есть мы опять возвратимся восвояси.
- Постой: довольно каламбурить... А что, если взвесить какой-нибудь
предмет на обыкновенных рычажных весах! Заметно ли будет уменьшение
тяжести?
- Нет, потому что взвешиваемый предмет уменьшается в весе во столько же
раз, во сколько и гиря, положенная на другую чашку весов; так что
равновесие не нарушается, несмотря на изменение тяжести.
- Да, понимаю!
Тем не менее я все-таки пробую сломать палку - в чаянии обнаружить
прибавление силы, что мне, впрочем, не удается, хотя палка не толста и
вчера еще хрустела у меня в руках.
- Этакий упрямец! Брось! - сказал мой друг-физик. - Подумай лучше о
том, что теперь, вероятно, весь мир взволнован переменами...
- Ты прав, - ответил я, бросая палку, - я все забыл; забыл про
существование человечества, с которым и мне, так же как и тебе, страстно
хочется поделиться мыслями...
- Что-то стало с нашими друзьями?.. Не было ли и других переворотов?
Я открыл уже рот и отдернул занавеску (они все были опущены на ночь от
лунного света, мешавшего нам спать), чтобы перемолвиться с соседом, но
сейчас же поспешно отскочил. О ужас! Небо было чернее самых черных чернил!
Где же город? Где люди?
Это какая-то дикая, невообразимая, ярко освещенная солнцем местность!
Не перенеслись ли мы в самом деле на какую-нибудь пустынную планету?
Все это я только подумал - сказать же ничего не мог и только бессвязно
мычал.
Приятель бросился было ко мне, предполагая, что мне дурно, но я указал
ему на окно, и он сунулся туда и также онемел.
Если мы не упали в обморок, то единственно благодаря малой тяжести,
препятствовавшей излишнему приливу крови к сердцу.
Мы оглянулись.
Окна были по-прежнему занавешены; того, что нас поражало, не было перед
глазами; обыкновенный же вид комнаты и находившихся в ней хорошо знакомых
предметов еще более нас успокоил.
Прижавшись с некоторой еще робостью друг к другу, мы сначала приподняли
только край занавески, потом приподняли их все и, наконец, решились выйти
из дому для наблюдения траурного неба и окрестностей.
Несмотря на то, что мысли наши поглощены были предстоящей прогулкой, мы
еще кое-что замечали. Так, когда мы шли по обширным и высоким комнатам,
нам приходилось действовать своими грубыми мускулами крайне осторожно - в
противном случае подошва скользила по полу бесполезно, что, однако, не
угрожало падением, как это было бы на мокром снегу или на земном льду;
тело же при этом значительно подпрыгивало. Когда мы хотели сразу привести
себя в быстрое горизонтальное движение, то в первый момент надо было
заметно наклоняться вперед, подобно тому как лошадь наклоняется, если ее
заставляют сдвинуть телегу с непосильным грузом; но это только так
казалось - на самом деле все движения наши были крайне легки... Спускаться
с лестницы со ступеньки на ступеньку - как это скучно! Движение шагом -
как это медленно! Скоро мы бросили все эти церемонии, пригодные для Земли
и смешные здесь. Двигаться выучились вскачь; спускаться и подниматься
стали через десять и более ступеней, как самые отчаянные школяры, а то
иной раз прямо прыгали через всю лестницу или из окна. Одним словом, сила
обстоятельств заставила нас превратиться в скачущих животных вроде
кузнечиков или лягушек.
Итак, побегав по дому, мы выпрыгнули наружу и побежали вскачь по
направлению к одной из ближайших гор.
Солнце было ослепительно и казалось синеватым. Закрыв глаза руками от
Солнца и блиставших отраженным светом окрестностей, можно было видеть
звезды и планеты, также большей частью синеватые. Ни те, ни другие не
мерцали, что делало их похожими на вбитые в черный свод гвозди с
серебряными головками.
А вон и месяц - последняя четверть! Ну, он не мог нас не удивить, так
как поперечник его казался раза в три или четыре больше, нежели диаметр
прежде виденного нами месяца. Да и блестел он ярче, чем днем на Земле,
когда он представляется в виде белого облачка. Тишина... ясная погода...
безоблачное небо... Не видно ни растений, ни животных... Пустыня с черным
однообразным сводом и с синим Солнцем-мертвецом. Ни озера, ни реки и ни
капли воды! Хоть бы горизонт белелся - это указывало бы на присутствие
паров, но он так же черен, как и зенит!
Нет ветра, который шелестит травой и качает на Земле вершинами
деревьев... Не слышно стрекотанья кузнечиков... Не заметно ни птиц, ни
разноцветных бабочек! Одни горы и горы, страшные, высокие горы, вершины
которых, однако, не блестят от снега. Нигде ни одной снежинки! Вон долины,
равнины, плоскогорья... Сколько там навалено камней... Черные и белые,
большие и малые, но все острые, блестящие, не закругленные, не смягченные
волной, которой никогда здесь не было, которая не играла ими с веселым
шумом, не трудилась над ними!
А вот место совсем гладкое, хоть и волнистое: не видно ни одного
камешка, только черные трещины расползаются во все стороны, как змеи...
Твердая почва - каменная... Нет мягкого чернозема; нет ни песка, ни глины.
Мрачная картина! Даже горы обнажены, бесстыдно раздеты, так как мы не
видим на них легкой вуали - прозрачной синеватой дымки, которую накидывает
на земные горы и отдаленные предметы воздух... Строгие, поразительно
отчетливые ландшафты! А тени! О, какие темные! И какие резкие переходы от
мрака к свету! Нет тех мягких переливов, к которым мы так привыкли и
которые может дать только атмосфера. Даже Сахара - и та показалась бы раем
в сравнении с тем, что мы видели тут. Мы жалели о ее скорпионах, о
саранче, о вздымаемом сухим ветром раскаленном песке, не говоря уже об
изредка встречаемой скудной растительности и финиковых рощах... Надо было
думать о возвращении. Почва была холодна и дышала холодом, так что ноги
зябли, но Солнце припекало. В общем, чувствовалось неприятное ощущение
холода. Это было похоже на то, когда озябший человек греется перед
пылающим камином и не может согреться, так как в комнате чересчур холодно:
по его коже пробегают приятные струи тепла, не могущие превозмочь озноб.
На обратном пути мы согревались, перепрыгивая с легкостью серн через
двухсаженные каменные груды... То были граниты, порфиры, сиениты, горные
хрустали и разные прозрачные и непрозрачные кварцы и кремнеземы - все
вулканические породы. Потом, впрочем, мы заметили следы нептунической
деятельности.
Вот мы и дома!
В комнате чувствуешь себя хорошо: температура равномернее. Это
располагало нас приступить к новым опытам и обсуждению всего нами
виденного и замеченного. Ясное дело, что мы находимся на какой-то другой
планете. На этой планете нет воздуха, нет и никакой другой атмосферы.
Если бы был газ, то мерцали бы звезды; если бы был воздух, небо было бы
синим и была бы дымка на отдаленных горах. Но каким образом мы дышим и
слышим друг друга? Этого мы не понимали. Из множества явлений можно было
видеть отсутствие воздуха и какого бы то ни было газа: так, нам не
удавалось закурить сигару, и сгоряча мы попортили здесь пропасть спичек;
каучуковый закрытый и непроницаемый мешок сдавливался без малейшего
усилия, чего не было бы, если бы в его пространстве находился какой-нибудь
газ. Это отсутствие газов ученые доказывают и на Луне.
- Не на Луне ли и мы?
- Ты заметил, что отсюда Солнце не кажется ни больше, ни меньше, чем с
Земли? Такое явление можно наблюдать только с Земли да с ее спутника, так
как эти небесные тела находятся почти на равном расстоянии от Солнца. С
других же планет оно должно казаться или больше, или меньше: так, с
Юпитера угол Солнца раз в пять меньше, с Марса - раза в полтора, а с
Венеры, наоборот, - в полтора раза больше: на Венере Солнце жжет вдвое
сильнее, а на Марсе - вдвое слабее. И такая разница с двух ближайших к
Земле планет! На Юпитере же, например. Солнце согревает в двадцать пять
раз меньше, чем на Земле. Ничего подобного мы здесь не видим, несмотря на
то, что имеем к тому полнейшую возможность благодаря запасу угломерных и
других измерительных приборов.
- Да, мы на Луне: все говорит про это!
- Говорит об этом даже размер месяца, который мы видели в виде облака и
который есть, очевидно, покинутая нами, не по своей воле, планета. Жаль,
что мы не можем рассмотреть теперь ее пятна, ее портрет и окончательно
определить место своего нахождения. Дождемся ночи...
- Как же ты говоришь, - заметил я своему другу, - что Земля и Луна
находятся на равном расстоянии от Солнца? А по-моему, так это разница
весьма порядочная! Ведь она, сколько мне известно, равняется тремстам
шестидесяти тысячам верст.
- Я говорю: почти, так как эти триста шестьдесят тысяч составляют
только одну четырехсотую часть всего расстояния до Солнца, - возразил
физик. - Одной четырехсотой можно пренебречь.
2
Как я устал, и не столько физически, сколько нравственно! Клонит ко сну
непреодолимо... Что-то скажут часы?.. Мы встали в шесть, теперь пять...
прошло одиннадцать часов; между тем, судя по теням, Солнце почти не
сдвинулось: вон тень от крутой горы немного не доходила до дому, да и
теперь столько же не доходит; вон тень от флюгера упирается на тот же
камень...
Это еще новое доказательство того, что мы на Луне...
В самом деле, вращение ее вокруг оси так медленно... Здесь день должен
продолжаться около пятнадцати наших суток, или триста шестьдесят часов, и
столько же - ночь. Не совсем удобно... Солнце мешает спать! Я помню: я то
же испытывал, когда приходилось прожить несколько летних недель в полярных
странах: Солнце не сходило с небосклона и ужасно надоедало! Однако большая
разница между тем и этим. Здесь Солнце движется медленно, но тем же
порядком; там оно движется быстро и каждые двадцать четыре часа описывает
невысоко над горизонтом круг...
И там и здесь можно употребить одно и то же средство: закрыть ставни.
Но верны ли часы? Отчего такое несогласие между карманными и стенными
часами с маятником? На первых - пять, а на стенных - только десятый...
Какие же верны? Что это маятник качается так лениво?
Очевидно, эти часы отстают!
Карманные же часы не могут врать, так как их маятник качает не тяжесть,
а упругость стальной пружинки, которая все та же - как на Земле, так и на
Луне.
Можем это проверить, считая пульс. У меня было семьдесят ударов в
минуту... Теперь семьдесят пять... Немного больше, но это можно объяснить
нервным возбуждением, зависящим от необычайной обстановки и сильных
впечатлений.
Впрочем, есть еще возможность проверить время: ночью мы увидим Землю,
которая делает оборот в двадцать четыре часа. Это лучшие и непогрешимые
часы!
Несмотря на одолевавшую нас обоих дремоту, мой физик не утерпел, чтобы
не поправить стенных часов. Я вижу, как он снимает длинный маятник, точно
измеряет его и укорачивает в шесть раз или около этого. Почтенные часы
превращаются в чикуши (*1). Но здесь они уже не чикуши, ибо и короткий
маятник ведет себя степенно, хотя и не так, как длинный. Вследствие этой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг