Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
распознала сильное средство - гробовые  гвозди,  найденные  на  старом
кладбище, которыми можно уничтожить врага, если с нужным словом забить
в его порог, или призвать к себе непокорного обидчика, или  препоганую
порчу напустить.
    Потому гвозди она  перед  тем,  как  войти,  вынула  и  у  крыльца
припрятала. Хотелось ей, чтобы они понапрасну Степаниду не смутили. Да
и нечего им в избе делать, добра от них не жди.
    А в избенке-то что делалось!..
    Все вверх дном,  а  посреди  разгрома  сидит  на  полу  Степанида,
тряпочки какие-то перебирает. Головы не поднимает, укладку в  Алениных
руках не видит.
    - Господи, Степанидушка! - кинулась к ней Алена. - Да  что  ж  это
такое?!?
    - Что, что... Воры побывали. Думали, у  ворожейки  в  каждом  углу
горшок золота прикопан...
    - Разве ж ты оберег не ставила, уходя?
    - Ставила, да слаб оказался. Дура я, нужно  было  тебя  попросить.
Твой-то сильнее бы вышел... Больно на себя  понадеялась...  И  сдается
мне, что воры были не простые, а подученные. Кто-то на нас с тобой зуб
точит,  кому-то  мы   дорожку   перешли...   Видать,   сестрицы-бесицы
иззавидовались...
    Алена уселась возле Степаниды, поднырнув под ее  тяжелую  руку,  и
обняла крепкий стан.
    - Как же быть-то, Степанидушка?
    - Клад я взяла, добрый клад, - сообщила ворожея. - На  самом  краю
того сухостоя - помнишь, место спорчено, болью  скорчено?  Все  больше
копейки и полушки, но  и  серебряные  рубли  попались,  еще  при  царе
Михаиле чеканенные. Монет поболее четырех тысяч, так  мне  показалось,
начала перебирать, да  бросила  -  стемнело.  Весь  клад  забрала,  не
оставлять же. Приволокла. Да как я горшок в избу внесла, так сразу  же
и вынесла! Нельзя его тут держать, кому надо - учует!
    - На огороде, может, закопать? - предложила Алена.
    - Я ж тебе толкую - учуют! На сохранение нужно отдать  в  надежное
место.
    - Где ж он сейчас?
    - К Феклице Арапке ночью снесла. У  нее  там  два  внука  -  косая
сажень в плечах. Отобьются, Бог даст,  от  воров.  И  невестки  целыми
днями дома, по хозяйству.  Одна  Феклица  по  церквам  шастает,  грехи
замаливает...
    Алена призадумалась.
    - У меня место есть, Степанидушка. И надежное.  Давай  возьмем  из
горшка, сколько нам будет потребно, и снесу  я  его  туда.  Там  -  не
пропадет, а еще, глядишь, и с прибылью вернется!
    - Можно... Ну, я-то с добычей, а ты?
    Алена протянула Рязанке Кореленкину укладку.
    - Вот - и я с добычей! Знать бы только, что из всего этого добра -
добыча!
    Степанида  протянула  руку  к  укладке  -  но  вдруг  застыла,  не
прикасаясь.
    - Ты что это такое принесла? - испуганно спросила она.
    - Ох, Степанидушка, да кабы я знала!  И  что  со  мной  по  дороге
стряслось, Степанидушка! Расскажу - не поверишь! Вот ты не учила  меня
хульного беса изгонять - а мне ведь не  то  что  хульный  бес,  вообще
незнамо какой попался, и до того упорный - страсть!..
    - Поставь на стол, - не желая слушать про Савелия с его прощением,
велела ворожея. - Сама открой. Вынь! Положи... Да не это...
    Пренебрегла она всем, что поочередно доставала Алена из укладки, и
когда остались там два камушка в серой шкурке, сделала  движение,  как
бы запрещающее к ним прикасаться.
    - Погоди! - воскликнула.  -  Помолюсь  сперва  и  оберег  на  себя
накину. Знала бы, что ты с этим придешь, - пост бы держала.
    - Да что  же  это  там,  Степанида,  матушка?  -  чуть  не  плача,
взмолилась изумленная Алена, но ворожея уже стояла  на  коленях  перед
образами, шепча молитву и осеняя себя крестом.
    Поднявшись, она сунула  руку  за  образа,  где  лежали  нетронутые
свечи, достала одну и  отколупнула  кусочек  воска.  Взяла  его  тремя
перстами правой руки, поднесла к губам, торопливо  наговорила  оберег,
вытянула из-под рубахи гайтанчик и прилепила к нательному кресту.
    Алена следила за этими действиями не то чтобы с испугом, а, как ни
странно, с завистью. Снова Степанида чуяла нечто, чего ей уловить, при
всей ее силе, было не дано.
    Затем Степанида, не пряча креста, осторожно  развернула  лоскут  и
взяла меньший из камней.
    - Ох ты... - прошептала она. -  Ну,  разумна  же  была  Кореленка,
царствие ей  небесное...  Гляди,  Алена.  Вот  без  чего  тебе  вовеки
проклятия не снять.
    - Степанидушка! - Алена в восторге бросилась  ворожее  на  шею.  -
Когда же отделывать будем?..
    - Да погоди ты...
    - Чего ж годить-то? Степанидушка, матушка, не томи!..
    - Погоди, говорят!
    Совсем осмелев, Степанида накрыла камни ладонями и  постояла,  как
бы прислушиваясь.
    - Темное дело, - сказала она со вздохом. -  Слушай  меня.  Камушки
эти - сильненькие, да порченые. На них ворожили да много всякой  дряни
под них положили. Более сказать тебе не могу. Однако Устинья-покойница
ими тебе знак дала. Слушай... толковать буду...
    Она прикрыла единое свое око.
    - На море-окияне, на острове Буяне лежал  бел-горюч  камень,  бел,
как грудь жены, имя камню - Алатырь, Алатырь, никем не ведомый...  Под
тем камнем сокрыта сила могучая, и силе той нет конца... И кто встанет
на камень, и кто слово произнесет, тот выпустит  ту  силу  могучую,  и
встанет она над камнем огненным столбом...
    Степанида замолчала.
    - Это же заговор! - догадалась Алена. - Зачин  заговора,  а  потом
замок - пусть будет слово мое крепко, как бел-горюч камень Алатырь!..
    - Так  вот  это  он  и  есть,  -  сказала  ворожея.  -  Его  малые
осколочки...
    - А-ла-тырь? - Алена  уставилась  на  свое  приобретение  круглыми
глазами.
    - Осколочки, - поправила Степанида. - Слушай, я тебе то  расскажу,
чего никто не помнит, а мне это старая ведунья поведала,  а  ей  -  ее
бабка, и так оно с давних времен идет. Есть на Алатырском море остров,
и имена у него разные, потому что разные народы там живут и все его на
свой лад кличут.
    - Чего же разные? Остров Буян! - перебила Алена.
    - По-русски проще - Буян, а бабка звала его -  остров  Руян.  И  в
давние времена был там великий храм, Аленушка,  и  сила  от  него  шла
неистребимая! И давал ту силу  бел-горюч  камень  Алатырь,  и  многие,
возле него стоя, пророчества изрекали, и зло он снимал. А  камень  тот
вышел из самого моря.  Но  по  закону  все  ведуны  силу  из-под  него
выпускали, а зло покоренное  под  него  же  клали.  И  ослабел  камень
Алатырь, и треснул, и на большие куски развалился! Погиб тот  храм,  и
иные народы остров покорили, и  иную  веру  принесли.  А  куски  камня
ведуны, уходя, с собой забрали. И силу, что от него брали, стали  друг
дружке передавать. Так малость той силы и  до  Кореленки  дошла.  Ясно
говорю?
    - Ясно... - прошептала Алена.
    - Эти  осколочки  нам  пригодятся  -  жечь  и   дымом   хвореньких
окуривать. Порченные осколочки лучше сжечь. А нужно тебе найти большой
кусок того камня Алатыря - и только он  поможет  тебе  проклятье  твое
избыть! Когда ты на него встанешь, как те ведуны вставали, то его сила
сквозь тебя струей огненной пройдет, и зло ты  одолеешь,  и  заклянешь
сильными словами, и под камень его положишь, чтобы по свету  более  не
болталось, окаянное! Кабы у нас тогда тот камень был, мы бы устояли, а
всю ту мерзость, какая через зеркало пришла, мы бы под камень кинули -
она бы и угомонилась навеки! Ясно, Аленушка?
    - Ясно, Степанидушка... Так что же,  мне  к  Алатырскому  морю  за
камнем идти? И как же я его отыщу?
    - Отыскать море нетрудно, про дорогу  тебе  купчишки  поведают,  а
коли им не веришь - так у тех, кто старую веру исповедует, спроси. Кто
Никоновы затеи не принял, те либо на север подались, в чащобы, либо на
запад - и там поселились целыми деревнями,  и  веруют  по-прежнему,  а
государь наш над ними более власти не имеет. Вот они-то и чаяли  дойти
до Алатырского моря.
    - Дойду я до моря... - пробормотала Алена. - И  что  же,  оно  мне
камень выкинет?
    - Про то одному Богу ведомо.
    Алена уложила все содержимое обратно в укладку, однако  задержался
в ее руке лоскуток, в который была вколота тонкая иголка.
    - А про это что скажешь, Степанидушка?
    Ведунья взяла лоскуток - и тут же выронила, как если бы обожглась.
    - Выкинь, Алена, - строго сказала  она.  -  Нечего  такое  в  доме
держать.
    - Не выкину, - заупрямилась Алена.  -  Сколь  шью,  никогда  такой
тоненькой не видывала. Пригодится.
    - А я говорю - выкинь. И лучше  даже  -  на  перекрестке  закопай.
Чтобы люди, над ней проходя, крестом ее крестили.
    Но, хоть и пообещала Алена после  долгих  уговоров  избавиться  от
иголки, хоть и унесла ее ночью, чтобы, как водится,  закопать,  однако
присмотрела местечко, где спрятать это Кореленкино  наследство.  Росла
на задах засохшая яблонька, холодной зимы не пережившая, и ни  у  кого
руки не дошли спилить. Вот к ней за  кору  и  спрятала  Алена  иголку,
здраво рассудив, что яблоньке-то уж ничего повредить не сможет.
    Спрятала, да ненадолго...
    Сходили в тот же день со Степанидой к Феклице, забрали  горшок,  и
отправилась с ним Алена усадьбу купчихи Калашниковой отыскивать. Можно
бы и к Петру Данилычу деньги снести, где искать кардашовские  лавки  -
Алена знала, да как ему все растолковать? А Любови Иннокентьевне врать
не приходилось - она сама общим враньем с Аленой была повязана.
    Дошла Алена до ворот, у которых здоровые мужики  стояли,  прохожий
люд задирали. Спросила вежливо - кто бы взялся снести узелок  хозяйке,
матушке Любови Иннокентьевне?
    - Да ты, девка, сама заходи, дома хозяйка-то, - пригласили мужики.
    - Недосуг  мне,  -  отказалась  Алена,  -  а   на   добром   слове
благодарствую.  Передать  просили   добрые   люди,а   меня-то   Любовь
Иннокентьевна и в глаза не видывала. И велено сказать -  что  купецкая
вдова Алена Дмитриевна узелок шлет на сохранение.
    Алена  здраво  рассудила,  что   сообразительная   купчиха   сразу
догадается, чей узелок. А о том, чтобы по требованию не вернуть денег,
- о том и речи быть не могло. Прежде всего -  старые  купеческие  роды
честь  блюли.  А  во-вторых  -  рассказать  где  нужно,   как   Любовь
Иннокентьевна послушание матушки  Александры  исполнила,  и  долго  ей
придется это дело расхлебывать. Она это понимает,  так  что  деньги  и
впрямь в надежном месте.
    Словом, вызвали мужики комнатную женщину, отдали  ей  для  хозяйки
узелок. Алена же, посмеиваясь, скрылась -  вот  только  что  стояла  у
ворот, с мужиками толковала, и на тебе - нет уж ее! А все -  горсточка
серого мака наговоренная да через плечо кинутая. И не заметил никто, в
какую сторону пошла...
    Очень уж не хотелось Алене рассказывать купчихе  Калашниковой  про
свои похождения.
    Степанида  же  тем  временем  ходила  разведать   про   дорогу   к
Алатырскому морю и пришла домой озадаченная  -  оказалось,  там  и  не
немецкие даже, а вовсе свейские земли, а живут на  них  понемногу  где
немцы, где поляки, где чухонцы, и кого там только  нет.  С  немцами-то
было бы проще - узнать в слободе, что да как. А  тут  непонятно  даже,
кого расспросить.
    Повздыхала Степанида - и назначила себе полный пост на  двенадцать
дней, чтобы мысли смутные прояснить и до снов вещих допоститься.
    Ведуньи четыре поста знали.  Духовный  пост  себе  -  когда  слово
бранное, в течение года сказанное, могло всю работу разбить.  Духовный
пост болящему - с тем же условием. Ястной  пост  -  это  проще  всего,
когда  нельзя  скоромное  есть.  Отрешенный  пост  -  когда  от   всех
увеселений на год отказываются, ни  на  свадьбу,  ни  на  крестины  не
ходят. И строгий пост - на одной воде.
    Глядеть на Степаниду, день  ото  дня  тощающую  да  бледнеющую,  в
молитвы углубленную, было выше  Алениных  сил  -  стала  она  из  дому
убегать. А куда бежать, как не к Анисьиному дому - душеньку потравить,
на Владимира издали поглядеть. Он взгляд чуял, оборачивался. И  видела
Алена - мечется ясный сокол, и невесту любит, и к ней, к Алене,  вдруг
то потянет, то отпустит... Видела - а  на  глаза  попадаться  боялась.
Издали-то все  бабы  хороши,  а  как  увидит  он  ее  вблизи,  никакой
статности и дородства не нажившую, в двадцать-то  четыре  годка  -  не
девку, но и не бабу, да уже рожавшую,  да  ночными  ведовскими  делами
румянец с круглого личика согнавшую... И проклятье! Ох, боялась Алена,
что уложит своего ясного сокола в пятый по счету гроб!
    Боялась она - и злилась. А злилась, понятное дело, на  Анисью.  Не
на себя же, в самом деле! Пока еще удастся то проклятье отделать  -  а
тем временем повенчается Владимир на Анисье, и прощай, ясный сокол...
    Злилась она этак день, и два, и три,  а,  пробегая  мимо  яблоньки
сухой,  поглядывала  на  нее,  как  на  тайную   свою   сообщницу,   и
догляделась. Учила ведь ее Степанида, как снять наговор на иголку,  да
и сам наговор сказала - не чтобы в дело пускать, а чтобы поняла Алена,
как он действует.
    А иголочка-то за корой  словно  нарочно  для  наговора  скована  -
недлинная, тоненькая, ее не то что, скажем, в шубу незаметно приткнуть
можно, а хоть в подол тонкой сорочки.
    И, приметив, в какую церковь ходит Анисья с матерью и  сестрой,  в
ночь накануне взяла Алена свечку  тоненькую  воску  ярого.  Ночь  была
избрана точнехонько - самое новолунье.
    Вышла Алена к яблоне тайно, с горящей свечкой,  достала  иголочку,
согрела ее в кулаке. Не  ощущалась  в  нем  иголочка,  но  тепло  руки
приняла. Теперь  пора  было  дело  делать,  пока  Степанида  Алены  не
хватилась.
    - Как месяц млад нарождается и пойдет  по  небу  Господнему  своим
путем и своей дороженькой, сам себе хозяин, -  глядя  вверх,  негромко
сказала Алена, - так бы и у рабы Алены  народилась  сила  и  власть  И
знала бы она дороги всех своих недругов,  и  держала  бы  их  в  своей
правой руке, в своем правом кулаке...
    Тут она разжала кулачок.
    Иголка  лежала  поперек  ладони,  легонькая,   ладная,   с   ушком
крохотным. Левая рука Алены была занята  свечкой,  поэтому  она  взяла
иголку губами и перехватила пальцами. Затем наклонила  свечку  и  дала
капле воска упасть на игольное ушко.
    - Не град, не столица, а черная гробница, в  ней  лежит  сатаница,
мертвая девица, - стала она тихо и  грозно  наговаривать  на  восковую
каплю. - Рука у нее не поднимается, кровь у нее не разбегается, сердце
любовью не загорается, ни по ком не скорбит, не сокрушается. Такова бы
по моему слову была  раба  Анисья,  и  такова  бы  она  казалась  рабу
Владимиру, и иной бы ей не быть. Как этот воск липнет к железу, так бы
мои слова липли к этому воску.
    Главное было говорить не громче дыханья, не то  услышит  кто  -  и
заговор будет поломан.
    Задумалась Алена на мгновенье, подбирая сильненький замок.
    - Нет моим словам ни  недоговора,  ни  переговора,  будь  ты,  мой
приговор, крепче камня и железа. Аминь.
    Теперь уж оставалось лишь выследить  Анисью  у  заутрени,  подойти
поближе да и  всадить  иголочку  точнехонько  в  боковой  шов  верхней
сорочки, чтобы скользнула она туда и исчезла вместе с ушком своим, что
залито наговоренным воском. А воск-то потемнел!
    Совершила Алена это дело  -  а  тут  и  Рязанкин  пост  окончился.
Прибегает Алена с  заутрени  очень  собой  довольная  -  и  подкралась
незаметненько, и всадила  точнехонько!  -  а  Степанида  уже  горшками
гремит. Оголодала - но сразу наедаться нельзя. Кваску, капустки, потом
- хлеба ломоть, и лишь к вечеру - каша.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг