распознала сильное средство - гробовые гвозди, найденные на старом
кладбище, которыми можно уничтожить врага, если с нужным словом забить
в его порог, или призвать к себе непокорного обидчика, или препоганую
порчу напустить.
Потому гвозди она перед тем, как войти, вынула и у крыльца
припрятала. Хотелось ей, чтобы они понапрасну Степаниду не смутили. Да
и нечего им в избе делать, добра от них не жди.
А в избенке-то что делалось!..
Все вверх дном, а посреди разгрома сидит на полу Степанида,
тряпочки какие-то перебирает. Головы не поднимает, укладку в Алениных
руках не видит.
- Господи, Степанидушка! - кинулась к ней Алена. - Да что ж это
такое?!?
- Что, что... Воры побывали. Думали, у ворожейки в каждом углу
горшок золота прикопан...
- Разве ж ты оберег не ставила, уходя?
- Ставила, да слаб оказался. Дура я, нужно было тебя попросить.
Твой-то сильнее бы вышел... Больно на себя понадеялась... И сдается
мне, что воры были не простые, а подученные. Кто-то на нас с тобой зуб
точит, кому-то мы дорожку перешли... Видать, сестрицы-бесицы
иззавидовались...
Алена уселась возле Степаниды, поднырнув под ее тяжелую руку, и
обняла крепкий стан.
- Как же быть-то, Степанидушка?
- Клад я взяла, добрый клад, - сообщила ворожея. - На самом краю
того сухостоя - помнишь, место спорчено, болью скорчено? Все больше
копейки и полушки, но и серебряные рубли попались, еще при царе
Михаиле чеканенные. Монет поболее четырех тысяч, так мне показалось,
начала перебирать, да бросила - стемнело. Весь клад забрала, не
оставлять же. Приволокла. Да как я горшок в избу внесла, так сразу же
и вынесла! Нельзя его тут держать, кому надо - учует!
- На огороде, может, закопать? - предложила Алена.
- Я ж тебе толкую - учуют! На сохранение нужно отдать в надежное
место.
- Где ж он сейчас?
- К Феклице Арапке ночью снесла. У нее там два внука - косая
сажень в плечах. Отобьются, Бог даст, от воров. И невестки целыми
днями дома, по хозяйству. Одна Феклица по церквам шастает, грехи
замаливает...
Алена призадумалась.
- У меня место есть, Степанидушка. И надежное. Давай возьмем из
горшка, сколько нам будет потребно, и снесу я его туда. Там - не
пропадет, а еще, глядишь, и с прибылью вернется!
- Можно... Ну, я-то с добычей, а ты?
Алена протянула Рязанке Кореленкину укладку.
- Вот - и я с добычей! Знать бы только, что из всего этого добра -
добыча!
Степанида протянула руку к укладке - но вдруг застыла, не
прикасаясь.
- Ты что это такое принесла? - испуганно спросила она.
- Ох, Степанидушка, да кабы я знала! И что со мной по дороге
стряслось, Степанидушка! Расскажу - не поверишь! Вот ты не учила меня
хульного беса изгонять - а мне ведь не то что хульный бес, вообще
незнамо какой попался, и до того упорный - страсть!..
- Поставь на стол, - не желая слушать про Савелия с его прощением,
велела ворожея. - Сама открой. Вынь! Положи... Да не это...
Пренебрегла она всем, что поочередно доставала Алена из укладки, и
когда остались там два камушка в серой шкурке, сделала движение, как
бы запрещающее к ним прикасаться.
- Погоди! - воскликнула. - Помолюсь сперва и оберег на себя
накину. Знала бы, что ты с этим придешь, - пост бы держала.
- Да что же это там, Степанида, матушка? - чуть не плача,
взмолилась изумленная Алена, но ворожея уже стояла на коленях перед
образами, шепча молитву и осеняя себя крестом.
Поднявшись, она сунула руку за образа, где лежали нетронутые
свечи, достала одну и отколупнула кусочек воска. Взяла его тремя
перстами правой руки, поднесла к губам, торопливо наговорила оберег,
вытянула из-под рубахи гайтанчик и прилепила к нательному кресту.
Алена следила за этими действиями не то чтобы с испугом, а, как ни
странно, с завистью. Снова Степанида чуяла нечто, чего ей уловить, при
всей ее силе, было не дано.
Затем Степанида, не пряча креста, осторожно развернула лоскут и
взяла меньший из камней.
- Ох ты... - прошептала она. - Ну, разумна же была Кореленка,
царствие ей небесное... Гляди, Алена. Вот без чего тебе вовеки
проклятия не снять.
- Степанидушка! - Алена в восторге бросилась ворожее на шею. -
Когда же отделывать будем?..
- Да погоди ты...
- Чего ж годить-то? Степанидушка, матушка, не томи!..
- Погоди, говорят!
Совсем осмелев, Степанида накрыла камни ладонями и постояла, как
бы прислушиваясь.
- Темное дело, - сказала она со вздохом. - Слушай меня. Камушки
эти - сильненькие, да порченые. На них ворожили да много всякой дряни
под них положили. Более сказать тебе не могу. Однако Устинья-покойница
ими тебе знак дала. Слушай... толковать буду...
Она прикрыла единое свое око.
- На море-окияне, на острове Буяне лежал бел-горюч камень, бел,
как грудь жены, имя камню - Алатырь, Алатырь, никем не ведомый... Под
тем камнем сокрыта сила могучая, и силе той нет конца... И кто встанет
на камень, и кто слово произнесет, тот выпустит ту силу могучую, и
встанет она над камнем огненным столбом...
Степанида замолчала.
- Это же заговор! - догадалась Алена. - Зачин заговора, а потом
замок - пусть будет слово мое крепко, как бел-горюч камень Алатырь!..
- Так вот это он и есть, - сказала ворожея. - Его малые
осколочки...
- А-ла-тырь? - Алена уставилась на свое приобретение круглыми
глазами.
- Осколочки, - поправила Степанида. - Слушай, я тебе то расскажу,
чего никто не помнит, а мне это старая ведунья поведала, а ей - ее
бабка, и так оно с давних времен идет. Есть на Алатырском море остров,
и имена у него разные, потому что разные народы там живут и все его на
свой лад кличут.
- Чего же разные? Остров Буян! - перебила Алена.
- По-русски проще - Буян, а бабка звала его - остров Руян. И в
давние времена был там великий храм, Аленушка, и сила от него шла
неистребимая! И давал ту силу бел-горюч камень Алатырь, и многие,
возле него стоя, пророчества изрекали, и зло он снимал. А камень тот
вышел из самого моря. Но по закону все ведуны силу из-под него
выпускали, а зло покоренное под него же клали. И ослабел камень
Алатырь, и треснул, и на большие куски развалился! Погиб тот храм, и
иные народы остров покорили, и иную веру принесли. А куски камня
ведуны, уходя, с собой забрали. И силу, что от него брали, стали друг
дружке передавать. Так малость той силы и до Кореленки дошла. Ясно
говорю?
- Ясно... - прошептала Алена.
- Эти осколочки нам пригодятся - жечь и дымом хвореньких
окуривать. Порченные осколочки лучше сжечь. А нужно тебе найти большой
кусок того камня Алатыря - и только он поможет тебе проклятье твое
избыть! Когда ты на него встанешь, как те ведуны вставали, то его сила
сквозь тебя струей огненной пройдет, и зло ты одолеешь, и заклянешь
сильными словами, и под камень его положишь, чтобы по свету более не
болталось, окаянное! Кабы у нас тогда тот камень был, мы бы устояли, а
всю ту мерзость, какая через зеркало пришла, мы бы под камень кинули -
она бы и угомонилась навеки! Ясно, Аленушка?
- Ясно, Степанидушка... Так что же, мне к Алатырскому морю за
камнем идти? И как же я его отыщу?
- Отыскать море нетрудно, про дорогу тебе купчишки поведают, а
коли им не веришь - так у тех, кто старую веру исповедует, спроси. Кто
Никоновы затеи не принял, те либо на север подались, в чащобы, либо на
запад - и там поселились целыми деревнями, и веруют по-прежнему, а
государь наш над ними более власти не имеет. Вот они-то и чаяли дойти
до Алатырского моря.
- Дойду я до моря... - пробормотала Алена. - И что же, оно мне
камень выкинет?
- Про то одному Богу ведомо.
Алена уложила все содержимое обратно в укладку, однако задержался
в ее руке лоскуток, в который была вколота тонкая иголка.
- А про это что скажешь, Степанидушка?
Ведунья взяла лоскуток - и тут же выронила, как если бы обожглась.
- Выкинь, Алена, - строго сказала она. - Нечего такое в доме
держать.
- Не выкину, - заупрямилась Алена. - Сколь шью, никогда такой
тоненькой не видывала. Пригодится.
- А я говорю - выкинь. И лучше даже - на перекрестке закопай.
Чтобы люди, над ней проходя, крестом ее крестили.
Но, хоть и пообещала Алена после долгих уговоров избавиться от
иголки, хоть и унесла ее ночью, чтобы, как водится, закопать, однако
присмотрела местечко, где спрятать это Кореленкино наследство. Росла
на задах засохшая яблонька, холодной зимы не пережившая, и ни у кого
руки не дошли спилить. Вот к ней за кору и спрятала Алена иголку,
здраво рассудив, что яблоньке-то уж ничего повредить не сможет.
Спрятала, да ненадолго...
Сходили в тот же день со Степанидой к Феклице, забрали горшок, и
отправилась с ним Алена усадьбу купчихи Калашниковой отыскивать. Можно
бы и к Петру Данилычу деньги снести, где искать кардашовские лавки -
Алена знала, да как ему все растолковать? А Любови Иннокентьевне врать
не приходилось - она сама общим враньем с Аленой была повязана.
Дошла Алена до ворот, у которых здоровые мужики стояли, прохожий
люд задирали. Спросила вежливо - кто бы взялся снести узелок хозяйке,
матушке Любови Иннокентьевне?
- Да ты, девка, сама заходи, дома хозяйка-то, - пригласили мужики.
- Недосуг мне, - отказалась Алена, - а на добром слове
благодарствую. Передать просили добрые люди,а меня-то Любовь
Иннокентьевна и в глаза не видывала. И велено сказать - что купецкая
вдова Алена Дмитриевна узелок шлет на сохранение.
Алена здраво рассудила, что сообразительная купчиха сразу
догадается, чей узелок. А о том, чтобы по требованию не вернуть денег,
- о том и речи быть не могло. Прежде всего - старые купеческие роды
честь блюли. А во-вторых - рассказать где нужно, как Любовь
Иннокентьевна послушание матушки Александры исполнила, и долго ей
придется это дело расхлебывать. Она это понимает, так что деньги и
впрямь в надежном месте.
Словом, вызвали мужики комнатную женщину, отдали ей для хозяйки
узелок. Алена же, посмеиваясь, скрылась - вот только что стояла у
ворот, с мужиками толковала, и на тебе - нет уж ее! А все - горсточка
серого мака наговоренная да через плечо кинутая. И не заметил никто, в
какую сторону пошла...
Очень уж не хотелось Алене рассказывать купчихе Калашниковой про
свои похождения.
Степанида же тем временем ходила разведать про дорогу к
Алатырскому морю и пришла домой озадаченная - оказалось, там и не
немецкие даже, а вовсе свейские земли, а живут на них понемногу где
немцы, где поляки, где чухонцы, и кого там только нет. С немцами-то
было бы проще - узнать в слободе, что да как. А тут непонятно даже,
кого расспросить.
Повздыхала Степанида - и назначила себе полный пост на двенадцать
дней, чтобы мысли смутные прояснить и до снов вещих допоститься.
Ведуньи четыре поста знали. Духовный пост себе - когда слово
бранное, в течение года сказанное, могло всю работу разбить. Духовный
пост болящему - с тем же условием. Ястной пост - это проще всего,
когда нельзя скоромное есть. Отрешенный пост - когда от всех
увеселений на год отказываются, ни на свадьбу, ни на крестины не
ходят. И строгий пост - на одной воде.
Глядеть на Степаниду, день ото дня тощающую да бледнеющую, в
молитвы углубленную, было выше Алениных сил - стала она из дому
убегать. А куда бежать, как не к Анисьиному дому - душеньку потравить,
на Владимира издали поглядеть. Он взгляд чуял, оборачивался. И видела
Алена - мечется ясный сокол, и невесту любит, и к ней, к Алене, вдруг
то потянет, то отпустит... Видела - а на глаза попадаться боялась.
Издали-то все бабы хороши, а как увидит он ее вблизи, никакой
статности и дородства не нажившую, в двадцать-то четыре годка - не
девку, но и не бабу, да уже рожавшую, да ночными ведовскими делами
румянец с круглого личика согнавшую... И проклятье! Ох, боялась Алена,
что уложит своего ясного сокола в пятый по счету гроб!
Боялась она - и злилась. А злилась, понятное дело, на Анисью. Не
на себя же, в самом деле! Пока еще удастся то проклятье отделать - а
тем временем повенчается Владимир на Анисье, и прощай, ясный сокол...
Злилась она этак день, и два, и три, а, пробегая мимо яблоньки
сухой, поглядывала на нее, как на тайную свою сообщницу, и
догляделась. Учила ведь ее Степанида, как снять наговор на иголку, да
и сам наговор сказала - не чтобы в дело пускать, а чтобы поняла Алена,
как он действует.
А иголочка-то за корой словно нарочно для наговора скована -
недлинная, тоненькая, ее не то что, скажем, в шубу незаметно приткнуть
можно, а хоть в подол тонкой сорочки.
И, приметив, в какую церковь ходит Анисья с матерью и сестрой, в
ночь накануне взяла Алена свечку тоненькую воску ярого. Ночь была
избрана точнехонько - самое новолунье.
Вышла Алена к яблоне тайно, с горящей свечкой, достала иголочку,
согрела ее в кулаке. Не ощущалась в нем иголочка, но тепло руки
приняла. Теперь пора было дело делать, пока Степанида Алены не
хватилась.
- Как месяц млад нарождается и пойдет по небу Господнему своим
путем и своей дороженькой, сам себе хозяин, - глядя вверх, негромко
сказала Алена, - так бы и у рабы Алены народилась сила и власть И
знала бы она дороги всех своих недругов, и держала бы их в своей
правой руке, в своем правом кулаке...
Тут она разжала кулачок.
Иголка лежала поперек ладони, легонькая, ладная, с ушком
крохотным. Левая рука Алены была занята свечкой, поэтому она взяла
иголку губами и перехватила пальцами. Затем наклонила свечку и дала
капле воска упасть на игольное ушко.
- Не град, не столица, а черная гробница, в ней лежит сатаница,
мертвая девица, - стала она тихо и грозно наговаривать на восковую
каплю. - Рука у нее не поднимается, кровь у нее не разбегается, сердце
любовью не загорается, ни по ком не скорбит, не сокрушается. Такова бы
по моему слову была раба Анисья, и такова бы она казалась рабу
Владимиру, и иной бы ей не быть. Как этот воск липнет к железу, так бы
мои слова липли к этому воску.
Главное было говорить не громче дыханья, не то услышит кто - и
заговор будет поломан.
Задумалась Алена на мгновенье, подбирая сильненький замок.
- Нет моим словам ни недоговора, ни переговора, будь ты, мой
приговор, крепче камня и железа. Аминь.
Теперь уж оставалось лишь выследить Анисью у заутрени, подойти
поближе да и всадить иголочку точнехонько в боковой шов верхней
сорочки, чтобы скользнула она туда и исчезла вместе с ушком своим, что
залито наговоренным воском. А воск-то потемнел!
Совершила Алена это дело - а тут и Рязанкин пост окончился.
Прибегает Алена с заутрени очень собой довольная - и подкралась
незаметненько, и всадила точнехонько! - а Степанида уже горшками
гремит. Оголодала - но сразу наедаться нельзя. Кваску, капустки, потом
- хлеба ломоть, и лишь к вечеру - каша.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг