Далия ТРУСКИНОВСКАЯ
ОКАЯННАЯ СИЛА
(фрагмент)
* * *
Было о чем поразмыслить Алене в дороге, ох, было...
Она выучилась отличать, когда Рязанка ругает ее за что-то
явственное - невнимание или неспособность сразу уловить мысль, - а
когда вроде и не ругает, но видно, что она Аленой недовольна.
И казалось, что даже не столько Аленой, сколько покойницей
Кореленкой, как если бы не нашла старуха кого получше, чтобы силу
передать.
А что именно в Алене Рязанку не устраивало - уразуметь не
получалось. Вроде и по хозяйству Алена сделалась шустра да переимчива,
ходила по соседкам - училась пироги печь, вроде и платила за науку
исправно, а бывало - брякнет о чем-то, как сама понимает, а Рязанки и
вздыхает, отворачиваясь, не позволяя заглянуть в единое свое око.
Чуть ли не до самого Порхова вспоминала Алена, что да как говорила
ей Степанида. А там уж нужно было дорогу опознавать... И до самой
Шелони не нашлось времени на печальные и чересчур сложные для Алены
размышления.
Алена забралась глубоко в лес речным берегом, перешла вброд
Северку, принялась искать тропинку через малинник - а тропинка-то,
видать, и заросла. Постояв и поразмыслив, Алена вспомнила ученье ...
- Волку - блудить, ворону - блудить, рабе Божьей Алене на дорогу
выходить! Стань, лес, не серым волком, не черным вороном, не елью
верховою, а доброю тропою. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа -
аминь!
Тут же тропочка явственно обозначилась перез ней - хоть и пролегла
не сквозь малинник, а скорее уж под малинником, обозначилась иным,
менее густым переплетением корней под землей. Алена пошла, раздвигая
ветки руками, пошла, пошла... и оказалась на поляне.
Как будто и не уходила - все так же кривился плетень, так же
торчала сухая береза и стояла избушка, разве что дверь была приперта
снаружи палкой. Дивясь такому делу, Алена подошла поближе - и
оказалось, что не палка это, а старая метла.
Хотя Устинья Родимица, старая бесица, и скончалась, однако на
метлу, заменяющую засов и замок, всегда для верности кладут оберег.
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, я с добром, - сказала
Алена. - Мое - при мне, а ваше - при вас. Рана - не к телу, опасность
- не к делу, кровь - не к плоти, слезы - не к моим очам, ножны - к
вражьим мечам. Благослови меня, ангел-хранитель, и не оставь меня
одну. Аминь.
Метла сама собой взяла и отвалилась.
- Уж не для меня ли ты ее поставила, матушка Устинья? - вслух
спросила Алена. - Выходит, знала, что приду? И знала, зачем приду...
Коли так, права я была - именно то, за чем иду, мне в моем деле и
требуется...
Перекрестясь, Алена шагнула в избушку.
Когда она впервые шла сюда, бабы по дороге толковали ей, что
Родимица при смерти. Поболее года прошло - за это время наверняка если
не из ясок, то из другого села кто-то бегал сюда по бабьей нужде, в
надежде застать ведунью живой, и обнаружил труп, и привел мужиков,
чтобы хоть без отпеванья, а закопали. А ясковские бабы и без того
знали, что померла Кореленка. Сколько могла понять Алена, ведуньи
побаивались, но это был страх без злобы. Так что тела в избе не должно
было быть.
Его там и не оказалось.
Все имущество Родимицы тоже осталось нетронутым. А поди тронь -
явится с того света в окно скрестись и костяные руки за своим лопотьем
тянуть! За укладку Карпыча Алена могла быть спокойна.
Она постояла, припоминая, куда сунула впопыхах ту заветную
укладку...
И не удалось ей это.
На видном месте укладки не нашлось. Алена пошла по избушке,
заглядывая во все щели
Наконец вышла она, озадаченная, на середину избенки. Нужна была
помощь - ведь видела же во сне Алена, где стоит укладочка, а вспомнить
не могла!
- За морем три зори, как звать зорю первую, я забыла, как звать
вторую, с памяти смыло, а как звать третью, Богородица мне открыла! -
Алена похлопала в ладоши, поворачиваясь посолонь, и тут же блеснуло ей
из-под скамьи, на которой Родимица помирала, то, что ярко блестеть
вроде бы и не должно - старенькая малая укладка из потемневшего
дерева, пальцами вылощенного.
Алена открыла укладку и обнаружила там много всякой загадочной
мелочи. Перстенек без глазка там лежал, большой медный нательный крест
на кожаном гайтане, моточек тесьмы, сережка непарная, лоскуток ткани
золотной, еще лоскуток, туго свернутый (а оказалась в нем тоненькая
иголочка, мечта всякой мастерицы), гвозди - четыре, и все - ржавые,
еще моточек проволоки железной, низка дешевых бус и в холщовом
лоскутке что-то твердое. Развернула - и два камушка увидела, но
странных, как бы серой, с желтоватым налетом, ноздреватой коркой
покрытых.
На вид корка была непрочная. Алена взяла нож и поскребла ее, а
потом и вовсе, нажав, попыталась срезать. Кусочек отлетел - и
обнарушился блестящий скол. Алена поднесла камень к свету и за
пятнышком скола увидела медовую прозрачную глубину.
- Ишь ты... - озадаченно сказала она. - И за этим-то я сюда брела?
Она понюхала камень - запаха не было.
На всякий случай Алена оглядела и ощупала прочее содержимое
укладки. Но вещицы молчали. Степаниде, возможно, они бы и поведали
свои ворожейные тайны, но далеко была Степанида.
С одним лишь крестом все вроде было ясно - ничего плохого в нем не
было, да и быть не могло.
Однако нехорошо, чтобы он и далее лежал со всем колдовским
прикладом - решила Алена, отделила его и повесила себе на шею, а
укладку сунула в узел.
Выйдя из Кореленкиной избенки, она приперла дверь метлой.
И тут лишь задумалась - да неужто Устинья Родимица с того света за
избенкой приглядывает? Кто-то, видать, сюда ходит. А кто бы мог? Разве
что Гриша вернулся...
При воспоминании о занятном отшельнике и его чресленнике Алена
смутилась почему-то. Куда бы мог податься Гриша? Ведь он - как дитя
малое, за ним присмотр нужен, не то на зиму глядя опять в дупло
забьется и будет там зубами от холода стучать, пока вовсе не
замерзнет. Тогда-то она его в лесу оставила, плохо о его дальшейшей
судьбе подумавши...
Так разбередило ее воспоминание, что Алена решила зайти в Яски,
узнать - не слыхали ль чего бабы.
И оказалось - слыхали!
Отшельник поднялся вверх по Шелони и оказался у лесорубов, которых
сперва удивил чрезвычайно своим обликом и повадкой, а потом им и
полюбился - видно, берег Господь Гришу для какой-то особой нужды.
Мужики заставили его одеться по-христиански и до зимы продержали у
себя.
Когда схлынула вся суета вокруг не на шутку онемевшего попа,
нашлись добрые люди - рассказали боярину, как дело было, и Гришу ему
представили. А боярин и понимал, что в новую церковь другой поп нужен,
и недоумевал - как же с онемевшим-то быть? Службу править он уже не
сможет, но ведь и прогонять - грех? Поскольку за Гришей к тому времени
числились кое-какие чудесные деяния - разрубленную топором ногу
молитвой и наложением перстов уврачевал, помутившегося разумом
парнишку, коему бес в образе лешего являлся, отчитал, еще что-то
поправил, - то боярин и решил оставить его при церкви, благо всю
службу Гриша знал, и обязал его привести в годность старого попа.
Гриша взялся за дело со всем рвением, люди так к нему и потекли,
особливо - бабы, но онемевшего попа словно сатана обуял - не желал,
чтобы над ним Гриша молитвы читал, да и только, руками отмахивался,
плевался, как-то и с клюкой за новым батюшкой погнаться вздумал, да
Гриша-то шустрый, ускользнул, понапрасну лишь поп запыхался...
- Стало быть, батюшка он ныне? - уточнила Алена.
- Полюбился он доброму боярину, тот дело и уладил, - сказала ей
баба, которую она тщательно о Гришиной судьбе расспросила. - Боярин
посылал узнать - его, Гришу, ведь и вправду рукоположили. А ты, девка,
не сестра ему часом? Сестру он все поминал.
- Я от его сестры ему поклон принесла да крест - материнское
благословение, - сказала Алена. Большого вранья в этом не было -
крест, побывавший в хозяйстве Карпыча, лучше всего было бы отдать
именно в церковь, а что до благословения - то разве Господь и
Пресвятая Богородица каждый нательный крест не благословили?
- Так ты ступай, в церкви его и найдешь. Наши к вечерне сегодня не
ходили, умаялись, но он и в пустом храме служить будет - он такой,
спаси его Господи!
Баба перекрестилась, Алена - тоже.
К церкви шла она с некоторым трепетом - как примет ее Гриша?
Вечерня недавно закончилась, две замешкавшие старухи, помогая друг
другу, сходили с крыльца.
Алена взошла на церковное крыльцо, трижды с поясными поклонами
перекрестилась на осеняющий вход образ Спаса и вошла в темную
церковку. Было там пусто, в синеватом кадильном дыму мерцали немногие
свечи перед образами. Лишь по левую руку, там, где ставят свечи в
поминанье, увидела она двоих, одетых в черное, так что не сразу и
бросились они в глаза. Неслышно ступая, Алена приблизилась.
Один был Гриша, он стоял к Алене спиной, в старом круглом
клобучке, в древней ряске, не пожелал, знать, обносов с боярынина
плеча. Другой, чье лицо она увидела, шагнув вбок, был высокий и
плотный кудлатый мужик, из тех, кому на торгу кричат, балуясь, молодые
сидельцы: "Дядя, рожу-то вынь из бороды!"
- Тебе говорю, что властию, данной мне от Бога, прощаю и разрешаю,
- устало сказал Гриша. - Сколько можно-то?
- Нет мне ни прощенья, ни разрешенья, - глядя в пол, угрюмо
возразил мужик. - И как только дома сяду за стол, так и заплачу -
зачем я убил его?
- Послушай, свет Савелий, я ведь сколько раз тебя спрашивал - ты
хотел убить его? Было желание?
- Нет, батюшка, истинно не хотел! - невольный убийца осенил себя
крестом.
- Значит, это вышло невольно? Нечаянно? - терпеливо домогался
нужного ответа Гриша - и, видно, не в первый раз.
- Если бы невольно! А топор-то кто положил, чтобы под рукой был?
Я, я! И замахнулся кто? Да я же! Как же нечаянно? Нет мне прощения!
Гриша, почуяв, как видно, что в церкви появился еще кто-то,
обернулся.
- Аленушка! - радостно воскликнул он. - Что же ты так-то, молчком?
Ступай, свет Савелий, этак мы с тобой не договоримся. Нехорошо при
людях... Потом приходи.
Кроткое, бледное лицо, окаймленное полупрозрачной юношеской
бородкой, улыбалось - как если бы и впрямь долгожданная сестра пришла.
- Мне скрывать-то нечего, - проворчал Савелий. - И так все знают,
что я убил, а не кто другой.
Алена тут насторожилась.
Видно, Степанидины уроки пошли ей-таки впрок - учуяла неладное.
- Кого это ты убил, мой батька? - спросила она, внутренне как бы
ощетинившись.
- Зятя, - отвечал убийца. - Прокопия. Вора с топором караулил, вор
к нам на огород повадился, зять за хлевом поджидал, впотьмах
обознался. Дочку повдовил.
- Все службы на коленях простаивает, горемычный, - жалостно
вздыхая, добавил Гриша. - Всем миром разобрались, сам боярский
приказчик оправдал. И печалюсь о нем, и не вразумить мне его никак.
- Чего уж меня вразумлять. Грешник я! - Савелий громко вдохнул и
добавил с неким тайным смыслом: - Великий грешник! И нет мне
прощения...
- Епитимью на него наложил - вдвое против приказанного исполнил! -
добавил Гриша. - Ты чего это, Аленушка?
- Убил, говоришь? - отстранив рукой Гришу, Алена встала перед
Савелием, маленькая, но грозная. - Небось, головушку-то ему, бедному,
как кочан капустный, развалил?
- Развалил, каюсь, - отвечал Савелий с каким-то мрачным весельем.
- Кровь выпустил... За то желаю пострадать, а этот вот не дает. Он
думает - на хлеб-воду меня посадил, так я и свой великий грех искупил?
Прежний-то батюшка строже был! Он-то меня бы посохом покарал!
Он покачал крупной головой.
- Стало быть, пострадать, батька мой, желаешь? - уточнила Алена. -
Перед всем миром пострадать?
Ярость, ярость поднялась изнутри откуда-то к самому горлу, норовя
огнем выплеснуться! Сила Кореленкина проснулась, Аленой овладела, и
возникло в ней вдруг знание таких вещей, о каких Рязанка, кажись, и
словечка ей не молвила, уверенная, что Алене этого не понять...
- Уйди, Аленушка, не бабье это дело - о карах за грехи в церкви
рассуждать, - спохватившись, попытался унять ее Гриша. - Оно же и в
апостольских посланиях сказано, в писаниях от Павла, к коринфянам,
кажись... жены в церкви да молчат...
- Ласков ты больно, Гришенька, батюшка, - не в упрек, а как бы
преклоняясь перед Гришиной добротой, отвечала Алена. - Ты сам бы его
грех замаливать принялся, пост на себя за него наложил, - да хорошо,
Господь тебе времени довольно для сего не дал! А ты послушай, что я
тебе скажу. Вот тут, в храме, Бог незримо перед нами предстоит...
Отродясь столь красно Алена не говаривала, и осенило ее - откуда
вдруг слова-то взялись, но сразу же возникла мыслишка прелестная - как
она сейчас с Савелием сразится, да одолеет, да Рязанке о том
поведает...
И, распалившись, отдалась она вся этой чужой, но прекрасной
ярости!
- Шла бы ты, Алена, - как можно строже велел Гриша.
- Нет, пусть говорит баба! - обрадовался вдруг Савелий. - Пусть
говорит! Бабьему дурьему суду покориться желаю!..
- А и покоришься! - воскликнула Алена. - Ты думаешь, перед
батюшкой да передо мной гордишься сейчас убийством своим? Ты перед
Господом гордишься! Раз Он тебя прощает - то какого ж тебе еще рожна
надобно?
- Искушаете вы меня! - вскрикнул тут Гриша, воистину страдая. -
Ступайте из церкви вон! Оба!
- Гордишься ты грехом своим! - повысила голос и Алена. - Я - вижу!
Кабы не гордился - не стал бы кричать: "Нет мне прощения! Нет мне
прощения!" А раз сам говоришь, что нет тебе прощения - то чего же ты к
батюшке ходишь? Зачем? Вот дают тебе прощение от Бога - а ты не хочешь
от него прощения взять! Что ж, тебе его от сатаны нужно?
Гриша, крестясь, шарахнулся, но Алена стояла перед Савелием
твердо, хоть и глядя на него снизу вверх.
Тот вдруг усмехнулся нехорошо.
- А хоть бы и от сатаны! - сказав это, Савелий посмотрел на Алену
выжидаючи, но, не дождавшись ужаса, глумливо рассмеялся. - Да только
как же я сам себя прощу?
Алена как будто ждала этих страшных слов - медленно, словно перед
тяжким трудом, перекрестилась.
- Изыди, изыди! - крикнул Гриша.
- Отойди в сторонку, встань на колени и молись, - негромко
приказала ему Алена. - А ты, коли меня не боишься, стой, где стоишь!
- Чего же мне тебя, бабы, бояться? Я вот стою...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг