умирал передо мной на окровавленном снегу. И ничего я не могла тут
поделать. Это был лучший путь из всех, лежавших перед ним...
Это была единственно достойная его судьба...
Начиная с того жаркого июльского дня, когда я увидела его - в
выгоревшем доломане и заломленном зверски набекрень кивере,
запыленного, шагом съезжающего с ромашкового косогора на сером коне,
когда приняла в распахнутое сердце синий-синий взгляд (и неважно,
когда и где это случилось на самом деле), я любила его так, что даже и
слов для этой любви не искала, заранее зная, насколько несовершенны
слова.
И он, вовсе не идеал и не ангел, а тот еще подарочек, в свой
последний миг оказался достоин самой пылкой любви.
Во мне вспыхнула сумасшедшая гордость - ведь я люблю лучшего,
отважнейшего, благороднейшего в мире, а это мало кому из женщин по
плечу.
Внезапно я поняла, что должна сделать. Эта мысль показалась мне на
изумление логичной. Душа обрадовалась - как, оказывается, все просто!
Никогда, наверно, я не любила его так сильно, как в эту минуту, -
постаревшего, израненного и обреченного. Поэтому мне оставалось одно -
лечь и умереть вместе с ним.
- Нет! Нет! - воскликнул Ингус. - Ты ведь можешь все переиграть!
Соберись с силами, начни сначала! Это в твоей власти! Не позволяй
Паризьене рассказывать ему о Вандее и бесстрашных батальонах Сантерра,
о площади, на которой будут танцевать!
- А что же будет вместо этого? - с внезапным интересом спросил
Сергей.
- Да разве она не сочинит? - изумился путис. - Она же -
со-чи-ни-тель-ни-ца! Пусть Адель споет не "Марсельезу", а что-нибудь
другое! Мало ли песен?..
- Нет, Паризьена, ты споешь именно "Марсельезу", - тихо и упрямо
приказал Сергей. - Я так хочу. Я с ней свою жизнь прожил... Вы хотите
что-то изменить в прожитой жизни?
- Если бы мы могли... - прошептала я, с ненавистью глядя на
Ингуса. - Если бы могли!..
- Был пир... - просветленно и мечтательно произнес Сергей. -
Звенели бокалы, мы пили за вольность... И ни за что иное из этих
бокалов более пить нельзя. Понимаешь?
Он улыбнулся стремительной своей улыбкой, и я впервые поняла,
почему она у него такая. Он просто нашел свой способ прятать печаль.
Быстрый проблеск зубов, молниеносный прищур глаз - почему я так долго
принимала их за улыбку?
- Что же, - ответила я, - пьем за вольность!
И осторожно легла рядом с ним в снег. Больше я ничего не могла,
только умереть - вот так, с ним рядом.
Над головой было январское небо. Вызвездило - к морозу... И вдруг
из облачка над моими губами стало возникать лицо. Близко-близко...
Темные бездонные глаза и навеки счастливая улыбка были на этом
маленьком смуглом личике, окруженном вздыбленными в давно пролетевшем
танце черными волосами. Волосы так и не улеглись, они все еще словно
расстелились на прибитой босыми ногами траве той поляны.
Рингла опустилась рядом, прямо в снег, разбросав пеструю дырявую
юбку.
Сергей узнал ее. Но уже не сказал ни слова.
Она склонилась над нами, коснулась тонкими пальцами губ Сергея,
его век, провела по бровям. А потом взглянула на меня, и во взгляде
был вопрос-упрек, как будто я оставила его умирать одного!
Сейчас мы с ней были на равных.
Она протянула руки - и одна прозрачная ладошка оказалась над
запрокинутым лицом моего синеглазого гусара, другая - над моим лицом.
То ли провожала, то ли встречала нас навеки влюбленная девочка...
Я закрыла глаза, я обхватила Сергея руками, прижалась - и снова
была с ним счастлива, как только может быть счастлив человек, уплывая
в объятиях любимого существа из холодного и постылого мира в мир
теплый и просветленный.
Но что-то резко приподняло меня над снегом, обвило змеящимся снизу
вверх жаром, сердце провалилось в пустоту. Вся я напряглась,
сопротивляясь, но что же я могла поделать - неподвижная, скованная то
ли снежным холодом, то ли волшебным нестерпимым жаром? Мимо понеслись
тугие волны воздуха - а может, и чего другого... И провалились вниз
(или вверх?) поле, ночь, темный острый профиль на снегу...
Из замедляющегося круговращения разноцветных искр сложились
контуры, заполнились веществом, оно сгустилось. Я вновь стояла у окна
- а за окном была теплая осень. К ногам моим опадала огненная
змейка... и свилась в шар, маленький, с два моих кулака...
Я все поняла.
- Зачем же ты так? - напустилась я на Ингуса. - Ей-Богу, уж лучше
бы мне было остаться там, на снегу! И посмотри, во что ты
превратился!..
- Так уж получилось, - неожиданным каким-то, не своим голосом
отвечал путис. - Судьба... Ты любишь Сержа Орловского, а я люблю
тебя...
Он помолчал и хмуро добавил:
- И ведь я сам во всем этом виноват...
На меня глянули из огненного мельтешения измученные глаза.
Над компьютером все еще висела "Свобода на баррикадах" Эжена
Делакруа. Полуобнаженная женщина, не глядя, шла по полуобнаженным
трупам. Она звала за собой мальчишку с пистолетом, и мальчишка был
отравлен ее ядом, он шел убивать и погибать.
И это вполне могло быть французское Дитя-Зеркало...
Очевидно, французам повезло больше, чем латышам.
Я осторожно, чтобы не испортить кнопки, отцепила репродукцию и
долго, тщательно рвала ее на квадратики.
- Давай я сожгу, - сказал Ингус.
- Давай...
Глава двадцать шестая, о чести мундира
Охраняли гусара в усадьбе весьма тщательно.
Прежде всего, по приказу господина барона, которому баварец Бауман
накрутил-таки хвоста за явление полковника Наполеона. Барон клялся и
божился, что он тут ни при чем. Теперь он с перепугу берег пленника
так, как никогда не оберегал даже невинности своих дочек. Сергея
Петровича даже в парк на прогулку днем не выпускали. А когда выпускали
- то сопровождали Прицис со своим ненаглядным внучком. Уж в их-то
преданности барон фон Нейзильбер был уверен, настолько уверен, что
снабдил оружием и велел при попытке побега стрелять.
Прицис понял так, что господину барону приятнее получить труп,
образовавшийся при попытке побега, чем кормить и поить это странное
приобретение. И давно бы этот труп лежал на песчаной дорожке, но в
дело охраны узника вмешалась еще одна шаловливая ручка.
Госпожа баронесса тоже изо всех сил охраняла его.
Но с ней было несколько сложнее.
Почтенная дама решала хитрую задачу. Военные и политические
перипетии, в которые замешался ее муж, баронессу мало волновали, но ей
нужно было, во-первых, уберечь своих дочек от опасного пленника,
во-вторых, уберечь пленника от своих юных и хорошеньких дочек. Этот
лакомый кусочек она приберегала для себя.
Прицис понял, что всякая неприятность, случившаяся с гусаром,
скажется на его спине. И понял по тем подносам с завтраками, обедами и
ужинами, которые скуповатая хозяйка посылала гусару. На хорошее вино
она тоже не скупилась. Годы настолько умудрили госпожу баронессу, что
на всякий крайний случай имелось у нее правило: не бывает
недостаточной женской красоты, а бывает недостаточное количество вина.
И верный слуга никак не мог понять, кому из господ следует угодить
в первую очередь. Он, конечно, знал мудрую пословицу: мужчина -
голова, а женщина - шея, которая этой головой вертит. Но вписать его
внука в немцы мог только господин барон, его супруга такими делами не
занималась.
Освобожденный от всяких иных забот, Прицис денно и нощно охранял
гусара, для чего смастерил себе и внучку незаметное убежище.
Но даже если бы к Сергею Петровичу был приставлен взвод,
вооруженный пушками и мортирами, да что взвод - батальон, полк,
дивизия! - так вот, и это оказалось бы бесполезно. Дивизия хороша в
поле, когда она, примкнув штыки, движется мерным шагом на неприятеля.
А в партизанской войне с пятью девицами, запредельно взволнованными
близостью красавца гусара, дивизия только блистательно опозорится.
Юные баронессы моментально выяснили, кого так старательно прячут в
запертой комнате. Поскольку были они глазасты, то и сообразили, откуда
лучше всего заглядывать в гусарскую комнату. И, что немаловажно,
объединили усилия.
Так что прожил красавец гусар несколько дней в совершеннейшем раю.
И знать не знал, ведать не ведал, какую здоровенную свинью подложил
ему за это время Мач.
Правда, было ему порой в этом раю скучновато. И он частенько
подходил к окну, чтобы хоть на парк полюбоваться. В такие минуты то в
беседке, то в рощице раздавались нежные вздохи. Уж больно хорош был
силуэт за сквозной занавеской...
Но девицы не только вздыхали. Они разведали и то, что дверь
комнаты охраняется, и то, что ночью гусара дважды выпускали на
прогулку. Они задумались, не охраняется ли гусарское окно с тем же
тщанием, что и дверь. Но убежища старого Прициса не выследили.
Поэтому мысль юным баронессам пришла в голову одна и та же, всем
пяти. Такой великолепный мужчина, как Сергей Петрович, вполне мог бы
ночью ненадолго выбраться в окошко. И провести часок-другой в приятной
беседе. Вот только на сей раз девицам отказала солидарность. Они
выбрали для приглашения одну и ту же ночь.
А их маменьке, которая тоже повадилась вдруг гулять по парку и
изучать обстановку, пришел в голову примерно такой же замысел, только
в ином техническом исполнении.
И в течение одного дня все шестеро приступили к решительным
действиям.
Первую записку Сергею Петровичу принесли вместе с завтраком. Она
лежала под изящной посудинкой с ванильными сухариками и сдобными
булочками.
Гусар лишь головой покачал. И, даже не читая, оставил на туалетном
столе.
Вторая влетела в окно, будучи обернута вокруг камушка и перевязана
нежнейшей розовой ленточкой.
Третья прибыла с обедом.
И так далее.
Вечером явилась и последняя. Надо полагать, сторож от дверей
отлучился по нужде, поскольку записочка вползла в щель и шлепнулась на
пол.
Гусар с великим недоумением уставился на шесть записок. То, что он
ни слова в них не понял, мало его смущало. Записочка, подсунутая под
дверь мужчине, носящему гусарский мундир, не достигшему тридцати лет и
явно холостому, могла означать лишь одно - и он знал, что именно. Пять
из этих посланий были вполне безопасны. Но шестое вносило серьезные
осложнения в план обороны.
Оно могло быть лишь от госпожи баронессы...
По опыту Сергей Петрович знал, что в ситуациях, где неопытные
девицы отступают, отчаянные замужние дамы идут напролом.
- Ах ты старая фуфыря... - пробормотал он растерянно. - И ты туда
же!..
Девицы могли ждать в парке, скрестись в запертую зверь, но старая
фуфыря, будучи хозяйкой дома просто-напросто взяла бы ключ от комнаты
и явилась перед рассветом, когда все сторожа, чада и домочадцы спят
непробудным сном.
В такую ситуацию гусар уже попадал однажды.
Сергей Петрович внимательно оглядел комнату и остановил выбор на
диване. Им, установленным на дыбы, он с немалым трудом подпер дверь.
На душе у гусара стало полегче.
Еще он вплотную к двери подволок большое кресло и для надежности
сам в него уселся, увеличив таким образом его тяжесть. Ненамного,
правда - хоть его и огорчала некоторая хрупкость собственного
телосложения, но тут уж никакие разносолы не помогали.
Там он и заснул, на всякий случай не гася свечи.
А проснулся от соловьиного свиста.
Было уже заполночь. Ошалевший соловей вовсю разливался в парке, и
гусар блаженно размечтался о том, как будет слушать обезумевших от
страсти соловьев вместе с любимой Наташенькой, не зря же он с такими
сложностями сохранял верность невесте! Но вдруг Сергей Петрович
сообразил, что в это время года соловьям свистать не положено!
Нарушитель законов природы тем не менее выводил свои на редкость
выразительные трели. И вдруг Сергей Петрович услышал призыв, который в
этой усадьбе мог относиться только к нему:
- О дети родины, вперед, настал день нашей славы!..
Украшенный на птичий лад мотив Марсельезы пронесся над парком и
исчез. А диковинная революционная птичка опять засвиристела и
защелкала. Могла ли это быть Паризьена? Гусар никогда не слышал, чтобы
маркитантка свистела. Он задул свечу и выглянул в сад.
Как на грех, соловей замолчал. Над кустами пронеслось белое
привидение и исчезло. Гусар кулаками протер глаза. Странные его,
однако, посещали ночные фантазии - соловей, Марсельеза... Он вернулся
в кресло и опять зажег свечу. Но сон не шел.
Сергей Петрович подошел к окну.
В парке происходили какие-то странные дела.
Вдали, на фоне пруда, проскочило еще одно белое привидение.
Под самым окном кто-то продрался сквозь кусты, вскрикнул и исчез.
А за углом с другой стороны ойкнул девичий голос.
Очевидно, юные баронессы, не сговариваясь, назначили гусару
свидание в саду.
И тут опять запел соловей! Но гусар уловил в свисте какое-то иное
настроение - не томное, а победное, что ли. Только-только гусар
вгляделся в темные купы подстриженных кустов, только-только различил
что-то поблескивавшее в тени огромной сирени, как треклятый соловей
снова заткнулся.
Промолчал он довольно долго.
Сергей Петрович сел на подоконник. Если эскадрон пытался подать
ему какой-то сигнал - то на редкость нелепо.
Вдруг соловей отчаянно высвистел начало Марсельезы - уже не пряча
мелодию в птичьих трелях, а прямо и откровенно.
- Эй! - шепотом крикнул гусар в открытое окно. - Кто там дурака
валяет?
- Т-ш-ш-ш!.. - уже не свистом, а змеиным шипом отвечал из кустов
соловей.
И снова пропал.
Тут диван, подпиравший дверь, чуть колыхнулся, а кресло малость
поехало вперед. Кто-то, соблюдая бесшумность и осторожность,
аккуратненько ломился к гусару.
Сергей Петрович изумился такой неженской силище и понял, что ждать
атаки решительно незачем. А можно просто-напросто перейти по карнизу в
висячий сад и там отсидеться.
Он перекинул через плечо тот самый коричневый плащ, которым
снабдил его господан Бауман, и свесил из окна обе ноги. Оставалось
нашарить карниз.
Тут-то и возник вдалеке вражеский гусар.
Он стоял за подстриженной стенкой боскета, доходившей ему до
пояса. Сергей Петрович явственно различил в лунном свете блеск шнуров
на доломане и золотистую чешую на кивере. Лицо же, прикрытое козырьком
этого кивера, было во мраке неразличимо. Этот призрачный гусар
озирался по сторонам, как бы не понимая, куда двигаться.
Сергей Петрович чуть не рухнул вниз.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг