голову жуткая мысль - ведь за такие вокализы человека и разлюбить
недолго!
А своей любовью к Сергею Петровичу, при всей ее безнадежности,
Адель дорожила, поскольку в бродячей, полной опасностей жизни
эскадрона главным было то, что нечаянно связало вместе эту несусветную
четверку - дружба ли, любовь ли, надежда ли... Да и в прежней походной
жизни самой Паризьены ничего более прекрасного, яркого, пылкого и
нежного не имело места...
- Нет, милый друг! - решительно пресекла она Сергееву попытку. -
Нашел место для арий! На марше и песни должны быть походные.
- Могу и походную! - воскликнул Сергей Петрович.
- Да и я бы спел! - перебил его Ешка. - Только пусть научат! А ты,
Мач?
Парень задумался на мгновение.
- На войну идя, оставил в колыбели я сестрицу... - негромким и
чистым голосом пропел он. - На войну идя, оставил в колыбели я
сестрицу... А с войны придя, увидел вышивальщицу-девицу... А с войны
придя, увидел вышивальщицу-девицу...
Он старательно повторял строки, как если бы с ним песню кто-то
подхватывал, и она не становилась оттого хуже, наоборот - в ней
прорезалась особая печальная прелесть, прелесть безнадежности.
- Матушка моя, скажи мне, матушка моя, скажи мне, кто же это, в
самом деле? Кто же это, в самом деле?.. Это, сын, твоя сестрица, это,
сын, твоя сестрица, что оставил в колыбели, что оставил в колыбели...
Адель громко вздохнула.
- Вышивальщица-сестрица, вышивальщица-сестрица, вышей знамя
боевое, вышей знамя боевое! Вышей алым и зеленым, вышей алым и зеленым
- и расстанемся с тобою, и расстанемся с тобою...
Песня, хоть и негромкая, и не маршевая, несла в себе страшноватую
правду - уходя на войну, можно не только пасть там красивой смертью,
можно и поселиться на войне, жить там себе да жить, беспокоясь лишь о
том, чтобы врагов надольше хватило. Но Мач еще не понимал этого. Он и
на вечную войну был сейчас согласен! И только пролетел закоулками
памяти да сгинул тоненький голосок его малышки-сестрички...
Слушая эту песню, эскадрон притих и настроился на минорный лад.
- Хорошо, да не то, - вздохнул гусар. - Паризьена, а ты знаешь
подходящую песню?
Паризьена закусила губу.
Это было ей обещано когда-то - она уже ехала на гнедой кобылке по
солнечной дороге, она уже смотрела в синие глаза и запевала песню! И
сейчас она узнавала все - интонации голосов, запахи и краски. Как
будто оказалась она тут, на краю цивилизованной Европы, лишь затем,
чтобы пропеть славную песню времен своего детства.
Песню, рожденную от чистого сердца и угодившую на службу к
негодяям... впрочем, об этом Адель старалась думать пореже... а то бы
получилось, что бесполезно была пролита кровь под эту песню, кровь
тех, кого маркитантка любила и теряла, любила и теряла...
Кто наобещал ей эту лесную дорогу, чей приказ она сейчас выполняла
- Паризьена не могла ни понять, ни вспомнить. Да и вообще нечего было
ей вспоминать, не оказалось у нее в тот миг прошлого, а на свет она
появилась из глубины повозки, привлеченная шумом стычки, чтобы увидеть
синие глаза!
И Адель, не пытаясь что-либо понять, просто запела.
- О дети родины, вперед, настал день нашей славы! - негромко и
отрывисто пела она.
От мелодии, точно пронизанной вспышками света, подтянулись
всадники и резвее пошли кони.
Все четверо наездников ехали сейчас почти что в ряд. Паризьена
повернулась к Сергею Петровичу и изумилась - никогда еще синеглазый
гусар не смотрел на нее с таким восторгом, но от этого ясного взгляда
на миг стало ей страшно - столько было в нем пронзительного,
сумасшедшего, светлого блеска.
Если бы она взглянула в другую сторону - то увидела бы ту же самую
сумасшедшинку в глазах Мача. Как будто песня была ключом от тайной
дверцы в глубине души, и сейчас Паризьена выпустила на свет Божий два
пламени, два прекрасных безумия...
- К оружию, граждане, смыкайтесь в ряды! - продолжала Адель все
громче и громче. И далекое эхо, проснувшись, откликнулось, и кони
выступали весело, и Мач, не зная слов, но обладая природным слухом,
непостижимым образом уже подпевал. Один Ешка хмурился - что-то ему в
этой вольной песне было не по нраву.
- Что это за песня? Что это за песня?!. - нетерпеливо спрашивал
Сергей Петрович, норовя заглянуть Адели в глаза.
- Марсельеза! - быстро, между двумя строчками, ответила Адель, и
последний куплет пропела уже в полный голос, с такой яростью, с такой
гордостью, что залюбовались ею и Сергей Петрович, и Мач, а о Ешке и
говорить нечего - цыган даже в стременах привстал, всем телом
потянувшись к Паризьене.
- Вот какая это песня! За такую песню и умереть было не жалко! -
воскликнула Адель. - Слышали бы вы, как ее пели марсельские
батальоны...
- Не жалко! - весело согласился Сергей Петрович. - Как это? О дети
родины, вперед, настал день нашей славы, тиранов рать на нас идет?..
Ну, точно - про нас! Дай-ка, попробую...
- Да понимаешь ли ты, что это за песня? - торопливо спросила
Адель, пока Ешка и Мач в испуге осаживали коней, стремясь оказаться
подальше от неукротимого певца.
- Говори! - приказал гусар.
- О-о, это целая история... Когда-нибудь даже дикие народы
где-нибудь в Австралии, услышав слово "Франция", скажут: "Знаем, это
та страна, где поют Марсельезу!"
И, чтобы Сергей Петрович со всей гусарской неуемностью не принялся
осваивать мелодию этой прекрасной песни, Адель заговорила, стараясь и
голосом, и жестами поглубже увлечь командира.
Она рассказывала историю песни - и в то же время чувствовала, что
напрасно она это делает, уж слишком беззаветно смотрели ей в глаза,
едва не вываливаясь из седел, и красавец гусар, и коренастый
деревенский паренек, которого гусар подобрал непонятно где и уже успел
к себе привязать.
Тропа в который уже раз вывела из леса на большак, и Мач, выехав,
убедился, что нет ни конного, ни пешего, и свистнул эскадрону - о дети
родины, вперед! И эскадрон, переправившись через большак, в который
уже раз скрылся в лесу...
Наконец географические познания Мача истощились. Так далеко за
дровами он еще не забирался.
А тут и дорожка раздвоилась - прямо вперед и налево вверх. Велели
Пичуку остановить кибитку - и отправились вчетвером на вершину холма.
- Произвести рекогносцировку! - красиво и загадочно сказал Сергей
Петрович. Ешка старательно повторил длинное слово. Пять раз. И в самый
последний получилось почти правильно.
Адель прекрасно видела, что цыган ради нее старается. Но не могла
ему простить обмана с кибиткой.
Оказалось - очень вовремя выбрался эскадрон на рекогносцировку.
Если бы он опрометчиво выскочил из лесу на очередной большак, то
столкнулся бы с вооруженным неприятелем.
С вершины холма эскадрон смотрел, как по дороге неторопливо
продвигается конный отряд - впереди командир, потом рядовые, а за ними
три телеги.
- Фуражиры, - коротко определил Сергей Петрович. - Ну, что будем
делать?
- Оставим в покое, - первой высказалась Адель. - Пока...
- Ну их! - буркнул Ешка. - Семь человек, да еще возчики на
телегах!
А Мач спросил, что такое фуражиры.
- Я ведь уж растолковывал тебе! Забыл, что ли? - прямо расстроился
Сергей Петрович.
- Так это они у нас крупу увезли? - сообразил парень. - Выходит,
они грабить крестьян поехали?
Он умоляющим взором уставился на гусара.
Тот вздохнул и развел руками.
- На войне как на войне! - поняв пылкое желание парня, вмешалась
Паризьена. - Одни воюют, другие их кормят. Иначе не получается.
Пропускаем фуражиров и едем дальше. С нами же дети!
Ешка закивал. И он же первый уловил, когда быстренько перебрались
через большак, стук копыт, летевший навстречу по лесной дорожке.
Выскочить на большак было уже невозможно - за всадниками тащилась
цыганская кибитка. Она захватила всю ширину тропы и постоянно задевала
о деревья.
Адель послала Фортуну грудью прямо в кусты, успев при этом маневре
прижаться щекой к лошадиной шее и спрятать голову под локоть. Бойкая
лошадка, не обращая внимания на ветви, хлеставшие по бокам и ее, и
всадницу, живенько исчезла в густой зелени.
Ешка осадил своего вороного жеребца, и тот, попятившись, продавил
сплошную стену кустарника задом. Цыгану вовсе не улыбалось объясняться
с кем бы то ни было по поводу жеребца.
Сергей Петрович одним движением колен заставил Аржана принять
вбок, а сам достал пистолет.
А Мач просто остановил лошадь, и через минуту его догнала кобыла,
впряженная в повозку, которой правил Пичук. Кобыла взяла чуть вправо и
остановилась ноздря в ноздрю с лошадью Мача.
- Двое... - прошептал гусар. - Ну, с Божьей помощью!..
Но когда эскадрон увидел вылетевшего навстречу противника, то и
гусар, и Мач, к большому удивлению прочих бойцов, дружно
расхохотались.
- Добро пожаловать, сударь! - воскликнул Сергей Петрович. - Экая у
нас с вами военная судьба!
Из кустов высунулась голова Фортуны, еще шаг - и показалась
удивленная всадница. Но, хотя драки вроде не предвиделось, Адель все
же держала пистолет наготове.
- Добрый день! - отвечал изумленный баварец, натягивая поводья,
причем его заводной конь проскочил вперед и был остановлен оглоблей
кибитки.
- Далеко ли путь держите? - вежливо осведомился гусар.
- Из Митавы в Якобштадт, - уже не делая из маршрута особой тайны,
отвечал баварец. - А вы, я гляжу, с пополнением?
Сказано это было как бы простодушно, и все же с особым ехидством.
- Гляжу, и местное население у вас служит, и цыганский табор вы
завербовали, и даже вот чисто французское личико... Не войско, а
вавилонское столпотворение! - продолжал баварец. - Не хватает лишь
китайцев и эфиопов.
Сергей Петрович раскрыл рот. У пленного оказалась прямо
удивительная память.
Адель поняла, что гусара только что поддели, и поддели здорово.
Так что пора спешить на помощь.
- Если вам угодно будет обождать, я приготовлю письменную реляцию,
- пообещала она. - О составе нашей партии, ее диспозиции, боеприпасах,
маршрутах и так далее! Нужны ли вам родословные всего состава, или
хватит геральдических древес командира с адьютантами?
- Ваша родословная сомнений не вызывает, - баварец весело
поклонился. - Только парижанки после двух месяцев похода сохраняют
такую свежесть! Стало быть - по прямой линии от Евы.
- А вот вашу я произвела бы по прямой линии от Ноева ковчега! -
отвесив этот сомнительный комплимент, Адель все же улыбнулась.
Невзирая на обстановку, симпатичный офицер за ней явно ухаживал.
Мач и Ешка переглянулись. Непонятно было - берут они наконец
баварца в плен, или же ведут светскую беседу.
Баварец же поглядывал на эскадрон без всякого страха, даже весело.
Краснощекое круглое лицо с неизбежными подкрученными усами, с вьющимся
клоком светлых волос на лбу, было бы вполне заурядным и подходящим для
бравого вояки, любимца провинциальных дам, но взгляд... уж больно он
был насмешливым...
- Насколько я понимаю, вам все еще не удалось выйти в расположение
своих частей, - с некоторым сожалением обратился он к Сергею
Петровичу. - Ну, видно, на роду вам написано присоединиться к нашему
корпусу. Повторяю свое прежнее предложение...
Гусар сверкнул на него синими глазами.
Он бездарно проболтался по Курляндии целую вечность, не нанеся
никакого урона врагу, да и теперь не столько воевать собирался,
сколько переезжать театр военных действий в цыганской кибитке, и
баварец, умышленно или неумышленно, коснулся больного места! Скорее
всего, что умышленно...
- Мач, обыщи пленного! - в голосе гусара была внезапная злость. -
Бумаги, кошелек! Ну, как положено!..
- Не может быть, чтобы я ошибся... - и баварец поглядел на гусара
с подозрительным интересом.
Адель покосилась на командира. У того уголок рта под усами нервно
дернулся. Очевидно, ему еще никогда не приходилось отдавать приказ об
обыске.
Мач тоже не знал, что это за процедура такая.
Он подъехал к баварцу - и тот, видя полнейшее недоумение на лице
парня, вынул из-за пазухи четыре конверта, достал кошелек, а в
довершение извлек из седельной кобуры сверточек.
Мач довез письма до гусара, сидевшего в седле неподвижнее конной
статуи государя императора. Сергей Петрович взял конверты, уставился
на первый - и непроизвольно скроил изумленную гримасу.
- Это что еще за каракули?!.
- Давай сюда! - Адель выхватила письма. - Клянусь пузом святого
Гри... По-китайски, что ли?
Ешка тоже сунул между ними нос и пожал плечами так, что они
взлетели выше ушей - как если бы и он умел читать!
И все трое с недоверием посмотрели на баварца.
- Нет, это вовсе не тайнопись, мадмуазель, - сказал тот. -
Позвольте...
И прочитал внятно:
- Лейтенанту Хансу Шмидту, его величества седьмого уланского
полка... Продолжать?
- Не надо! - сердито отвечала Адель. - Ну и почерка у этих
колбасников...
- Вы что же, почтмейстером войсковым служить изволите? - вмешался
Сергей Петрович.
- Да нет, конечно! - баварца все больше развлекала эта диковинная
и бестолковая компания. - Просто я ехал с поручением в Митаву. А
возвращаясь, прихватил вот эти письма для господ офицеров. И можете
обыскать меня с ног до головы - ничего более серьезного не найдете.
При этом он более чем лукаво подмигнул Паризьене. Как если бы
предлагал заняться таким обыском именно ей.
- А в свертке что? - спросил гусар у Мача.
- Пахучее что-то.
- Мыло, если угодно знать. То, чем смывают пыль с физиономии, -
объяснение баварца адресовалось, естественно, не только Мачу, но и
Ешке с притихшими цыганятами.
- Моется тот, кому чесаться лень! - сразу же нашелся Ешка, и весь
эскадрон посмотрел на цыгана с благодарностью.
- Коли вам угодно опять сбрасывать меня с лошади и разоружать, то
поторопитесь, - попросил баварец. - Я и так застрял в Митаве на два
лишних дня.
- Вот заводную лошадь мы у вас возьмем, - помолчав, сказал Сергей
Петрович. - Мач, пересаживайся! Забирайте ваше имущество, сударь.
- Постой, Серж! - вдруг воскликнула Адель. - Пусть еще покажет
свой кошелек!
- Ты, часом, не спятила? - возмутился Сергей Петрович. - Мы не
разбойники с большой дороги, чтобы шарить по кошелькам!
- Клянусь пузом святого Гри, этот господин не понесет ущерба, - и
Адель требовательным жестом протянула к баварцу руку.
Тот покорно отдал Паризьене большой вязаный кошелек.
Она высыпала на ладонь содержимое, но сразу же разочарованно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг